было предположить, будто они только и ждали переворота. Когда после тщательной подготовки 20 июня 1605 г. «царевич» вступил в Москву, то его встречали с ликованием. Успех его предприятия, очевидно, считали доказательством правдивости сообщений о его спасении и воли божественного провидения. Это подтверждало и поведение большинства высокопоставленных лиц.
Само собой разумеется, при смене кадров с важнейших постов были удалены все те, кого подозревали в симпатиях к Годуновым. Патриарх Иов был сослан в Старицкий монастырь, его место занял выходец с Кипра Игнатий, бывший до тех пор архиепископом рязанским. Поскольку при этом выборе были соблюдены канонические правила, то эту меру можно рассматривать как признание «царевича» церковью. Коронация была совершена обычным образом 21 июля 1605 г. Члены боярских семей, сосланные или выдворенные во время правления Годунова, вернулись в Москву. Среди них и Федор Никитич Романов (в иночестве Филарет), при Борисе Годунове принудительно постриженный в монахи. Он получил чин архиепископа ростовского. Его жена также смогла вернуться из монастыря, в который она была насильно заточена в качестве монахини. Наконец, в город была торжественно привезена царица-вдова Мария Нагая, последняя жена Ивана IV, принявшая в 1591 г. при постриге имя инокини Марфы. За три дня до коронации было инсценировано «узнавание» матерью сына. Такого рода мероприятия, вероятно, находили понимание, как и расширение круга советников или знаки милости, оказываемые в разной форме испытанным слугам. В то же время поведение нового царя давало повод для сомнений или недовольства: если диктаторское обращение с обладателями высоких титулов вызывало разочарование в Кремле, то населению было непонятно, почему новый государь демонстрировал манеры, противоречившие представлениям о поведении самодержца Он не придерживался традиционных форм поведения на людях, иногда даже насмехался над их отсталостью. Часто он смешивался с жителями города; особенно серьезные последствия имела его беспечность в отношении правил, предписанных церковью. Когда он публично заявлял, что время требует отказа от устаревших форм и образа мыслей, то это было не только болезненно, но и вызывало подозрение в намерении переделать государство по польскому образцу — что он и хотел сделать. Предпочтение, отдаваемое польским дворянам, по-видимому, истолковывалось в том же свете, что и изменения в дворцовой жизни, например, введение инструментальной музыки. Польские добровольцы, последовавшие в Россию за Лжедмитрием, стали представлять собой проблему, поскольку настаивали на соответствующем, то есть щедром, вознаграждении за свои услуги. Передача им земель, без сомнения, вызвала бы сопротивление, а государственная казна и без того уже была истощена настолько, что никакие выплаты были невозможны. Обещания добровольцев не устраивали. Население города все больше настраиваясь против них, поскольку они вели себя как диктаторы и становились причиной неприятных инцидентов. Встал вопрос о том, что царь, возможно, нуждается в них — свою личную охрану он сформировал из иностранцев — или же не в состоянии от них избавиться.
Надежды, пробужденные бесчисленными прокламациями самозванца, несмотря на их недостаточную конкретность или именно из-за нее, были велики, однако выполнение обещаний заставляло себя ждать. Основная масса казаков и других добровольцев была отпущена из армии без гарантий особых «свобод». Если речь шла о крестьянах, то они возвращались в свою прежнюю социальную группу. Указ, запрещавший коллективные договоры найма крестьян на работы, практически не имел последствий. Более важным был другой указ от 1 февраля 1606 г., который снова ввел пятилетий срок для принудительного возвращения беглых крестьян. На практике это означало, что те крестьяне, которые с 1601 г. самовольно покинули место своего поселения, а ввиду экстремальных обстоятельств таких было немало, подлежали возврату в прежнее зависимое положение. Эта мера, отвечавшая интересам служилых дворян-землевладельцев, была следствием понимания царем того, что он вынужден искать симпатий этого слоя. Боярству царь не доверял. Представители боярства, очевидно, ожидали, что их измена принесет им право участия в государственной политике, но поняли, что новый государь не принимает их всерьез. Уже в июне 1605 г. был раскрыт тайный заговор против царя, за которым стояли бояре. Глава заговорщиков, вторично переметнувшийся князь Василий Шуйский, был приговорен к смерти, но в последний момент помилован. Трудно сказать, был ли этот шаг демонстративным проявлением великодушия, легкомысленным поступком или знаком неуверенности.
Если уже через несколько недель можно было почувствовать растущее недовольство новым режимом, то трудности царя еще больше возросли, когда Сигизмунд III и нунций Рангони стали напоминать о выполнении обещаний, данных в свое время «царевичем». Если бы их содержание стало известно, то это стало бы концом новой власти. Царю оставалось надеяться только на время. Формирование войск для участия в походе Польско-Литовского государства против Ливонии вряд ли было возможно, а о передаче территорий (король дополнительно увеличил свои требования) нечего было и думать. Положение Сигизмунда III было угрожающим: нужно было отбивать нападения шведов с территории Ливонии, наметились столкновения с образовавшейся против него конфедерацией. Связей с этой конфедерацией и искал Лжедмитрий. Соблюдение формальностей не исключало дипломатических уколов, таких, как отказ признать царский титул Лжедмитрия.
Нужно было успокоить и Рим. Через Антония Поссевино, иезуита, посредничавшего на переговорах о перемирии 1581 г., новый царь мог доносить планы нового похода против турок одновременно с жалобами на Краков, не признававший царский титул. Папа Павел V в своем ответе взял инициативу в свои руки и предложил союз с Габсбургами, разумеется, он напомнил об обязательствах Лжедмитрия в церковной сфере. Как явный успех оценили в Москве осуществление прямых контактов с папским престолом. Тем самым становилась ненужной посредническая роль краковского нунция. В Кремле могли с удовлетворением отметить, что в посланиях курии использовалось обращение «Serenissimus et invectissimus Imperator» («светлейший и непобедимейший император»). Оно, возможно, подразумевало отдаление от Польско-Литовского государства и приобретение Рима в качестве посредника.
Бракосочетание царя состоялось в Кракове осенью 1605 г. по доверенности согласно католическому обряду. Дьяк Афанасий Власьев, представлявший Лжедмитрия, являл собой при этом не очень счастливую фигуру. Отъезд будущей царицы затянулся до весны 1606 г., ее сопровождала необычайно большая свита, насчитывавшая, по сообщениям, 2000 человек. В начале мая она въехала в Москву. Ее отец настойчиво напомнил об обещаниях и получил первые выплаты. Православное венчание состоялось 8 мая, празднества начались на следующий день. Москвичи посчитали выбранное время неудачным, поскольку 9 мая пришлось на пятницу, то есть день поста, и, кроме того, день особо почитаемого святого Николая. Многие напряженно ожидали, будет ли польская невеста соблюдать в Успенском соборе литургические правила православной церкви. Как ни старались совершить обряд причастия тайно, но все же пошел слух о том, что царица предпочла католический ритуал. Празднества следующего дня шокировали москвичей, для которых балы маскарады и фейерверк были чем-то поразительно чуждым. Барское поведение прибывших на праздник польских гостей приводило к тяжелым инцидентам. Царь неоднократно получал предупреждения об опасности мятежа, но отмахивался от них. Между тем он пустился в весьма примечательное предприятие. Среди терских казаков объявился человек, утверждавший, что он сын царя Федора Ивановича. Его сопровождал казачий отряд, для которого он принял распространенное в народном эпосе имя «Илья Муромец». Как бы абсурдна ни была эта легенда, но царь пригласил своего «племянника» с его сторонниками в Москву. Тот опоздал.
Нараставшая в Москве нервозность стала для главных лиц группы заговорщиков, возглавляемой братьями Василием, Дмитрием, Иваном Шуйскими, удобным случаем для осуществления их замысла. Они распространили среди населения и в гарнизоне слухи о том, что царю угрожает его польское окружение, и что он нуждается в защите. Этот призыв мобилизовал людей, после чего сравнительно легко удалось с помощью других лозунгов превратить недовольство в ярость и обратить ее против царя: он-де, католик, инструмент в руках поляков, обманщик и предатель. 16 17 мая 1606 г. произошли массовые нападения на польских панов, которые все еще присутствовали на празднествах. Большей части их удалось спастись в домах. Тем не менее число жертв по оценкам составило 500 человек. Сторожевые отряды в Кремле оказали лишь слабое сопротивление, приближенные царя были убиты. Сам царь умер после попытки бегства, во время которой он, 17 мая 1606 г., был тяжело ранен выстрелом из ружья. Его труп был выставлен на Красной площади, затем сожжен. Пеплом выстрелили из пушки в направлении Запада.
Царицу Марину, ее отца и их многочисленную свиту доставили в Ярославль и интернировали там. Польских пленных вывезли в разные города. Не тронули только королевское посольство, доставившее поздравления от Сигизмунда III: посланников продержали под домашним арестом до осени 1608 г. Патриарха Игнатия сослали в Чудской монастырь. Мать «царевича» выступила свидетельницей против самозванца, ставшего царем. Теперь она заявила, что признала мнимого сына под нажимом.
Успех предприятия Лжедмитрия нельзя объяснить одной причиной. Трудно оценить долю отдельных факторов, но их можно по крайней мере перечислить: невозможно оспаривать способность самозванца быстро обучаться, видеть, оценивать и использовать ситуацию, просчитывать возможности и действовать эффективно. Его польско-литовские заступники руководствовались по существу соображениями, определявшимися их собственными интересами. Эти интересы без труда можно было соединить с интересами Лжедмитрия, причем остается открытым вопрос о том, кто кого использовал