их рамках, что эффект очень быстро угасал. Николай и его ближайшие соратники руководствовались не мужественным взглядом в будущее, а обращенной в прошлое заботой о нуждающемся в защите якобы добром наследии.
Склонность к тому, чтобы держать в тайне все неприятное, выразилась и в манифесте царя от 2 мая 1826 г., который запретил открытое обсуждение крепостного права. Упоминание многочисленных крестьянских волнений в значительной степени омрачило бы обманчивую картину спокойствия, сложившуюся в столице, и показало бы зарубежным странам обратную сторону якобы цветущей «житницы Европы». «Общество» оставалось в неведении относительно действительной обстановки в стране. Но Николай не мог избежать конфиденциального рассмотрения аграрного вопроса. С одной стороны, крестьяне кие бунты постоянно напоминали о нетерпимом положении в деревне. Драконовскими карательными экспедициями вряд ли можно было справиться с этой бедой. С другой стороны, обзор существующих законов способствовал осознанию непрочности той почвы, на которой стояло государство, в значительной мере зависевшее от крепостного права. Многочисленные помещичьи хозяйства погрязли в долгах. Ввиду всеобщей технической и культурной отсталости шансы на улучшение были очень невелики. Фактически во время правления Николая I полдюжины тайных комитетов рассматривали возможности решения проблемы, но без ощутимых результатов. Это относилось и к созданному в 1835 г. Пятому отделению собственной его императорского величества канцелярии, которое возглавлял генерал Павел Дмитриевич Киселев, получивший впоследствии графский титул, Николай видел в нем «начальника штаба по крестьянскому делу», который добился определенных успехов в реформе государственного крестьянского хозяйства. Государственные крестьяне все-таки составляли примерно пятьдесят процентов сельского населения. Новый порядок управления должен был принести им более надежную защиту от произвола государственных чиновников, больше начального школьного образования и улучшение агротехники, в то время как государство ожидало более высоких доходов от преобразования налоговой системы. Благие реформаторские начинания вновь образованного в 1837 г. Министерства государственных имуществ в большинстве случаев не выдерживали испытания действительностью, во-первых, из-за их половинчатости, во-вторых, из-за того, что крестьяне не были готовы к переменам и иногда упорно сопротивлялись им. Лишь в фискальной сфере чувствовалось уменьшение хронических денежных затруднений государства, хотя надолго уладить проблему государственных финансов не удалось.
Старания Киселева облегчить также долю помещичьих крестьян, сначала путем ослабления судебной власти дворян, не увенчались успехом. На фоне революционного развития в Европе в конце сороковых годов император все чаще игнорировал аргументы своих советников, к которым он охотно прислушивался, когда речь шла о других вопросах. Он боялся демонстрировать свою власть дворянству. Он питал надежду на то, что помещики последуют примеру государства и добровольно пойдут на аналогичные уступки своим крепостным. Принуждать их к этому было непозволительно для монарха, который хотя и признавал крепостное право в «нынешнем положении» злом, но считал его устранение «злом еще более гибельным».
Ожидание того, что дела урегулируются сами собой, было характерно для всей экономической политики. Правительство довольствовалось уровнем развития промышленности, который недалеко ушел от уровня конца 18 в. Оно не видело повода для стимулирования отдельных отраслей, хотя бы производства чугуна или шерсти. Николай иногда больше узнавал о состоянии отраслей от иностранных путешественников, чем от отечественных корреспондентов Так, Александр фон Гумбольдт, который в 1829 г. по приглашению императора совершил научную экспедицию по Среднему и Нижнему Уралу, строго конфиденциально сообщал, что русская горная промышленность находится в «прискорбном состоянии». На то, что в саксонском Фрайберге выполняла тысяча шахтеров, на предприятиях в Колывани требовалось пять тысяч недостаточно обученных и живших в убогих условиях крепостных, к бедствиям которых были совершенно равнодушны местные органы власти. Попытки сократить избыток сельского населения путем развития промышленности и создания мануфактур в условиях крепостничества наталкивались на препятствия. Уже в тридцатые годы правительство снова отказалось от мероприятий, содействовавших росту городов, которые должны были расширить внутренний рынок, но на самом деле лишь увеличивали финансовые и социальные затраты государства. На окраины столиц и в провинциальные центры стекались толпы оторванных от земли крестьян. Там распространялись эпидемии инфекционных болезней, самой ужасной из которых была эпидемия холеры 1831 года. Однако министр финансов Канкрин был того мнения, что поместное дворянство нуждалось в большем внимании, чем промышленники. Он настойчиво сопротивлялся радикальной реформе сельского хозяйства, которая ориентировалась бы на благополучие крестьян, ссылаясь на отсутствие финансовых средств и неисчислимые социальные последствия.
О общеэкономической программе не могло быть и речи. Тем удивительнее, что Николай несмотря на значительные опасения советников расчищал путь строительству железных дорог. Канкрин не хотел видеть в новом средстве сообщения ничего, кроме «современной болезни». Ему казалось, что необходимые на это денежные средства можно гораздо лучше использовать в сельском хозяйстве. Главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями, генерал Карл Толь, который мало понимал в финансах и совсем ничего в машиностроении, в специально созданной комиссии по строительству железных дорог призывал ограничиться существующими наземными и водными видами транспорта, то есть конными повозками и паровыми судами, которые в достаточной степени покрывали потребность аграрной России. На императора, напротив, произвели впечатление планы венского профессора Франца Антона Риттера фон Герстнера, строителя Дунайско-Молдавской ветки, и он сначала одобрил строительство опытного участка от Петербурга до Царского Села длиной 23 км, официально открытого в 1837 г., затем линии Варшава Вена и, наконец, участка от Петербурга до Москвы, который был открыт в 1851 г., а впоследствии был назван Александром II «Николаевской железной дорогой».
Экономические соображения играли лишь второстепенную роль. Николай видел самое большое преимущество в более быстрой перевозке войсковых частей. Таким образом, раннее введение самого современного средства сообщения нельзя рассматривать как признак принципиально новой ориентации экономической политики в направлении развития промышленности либо как решение в пользу широких социальных перемен или против них. Возражения Канкрина, считавшего, что железная дорога повредит крестьянским формам транспорта и из-за недостатка угля приведет к вырубке лесов на больших площадях, остались без связных, экономически обоснованных ответов. Николай рассматривал предприятие как явную авантюру, ручаться за успех которой должны были не частные инвесторы, а государство. Он ожидал, что в случае неудачи инвесторы возложат именно на него одного ответственность за то, что их средства были вложены неправильно. Впрочем, он преодолевал тайное сомнение в пользе строительства железных дорог шуткой: в один прекрасный день станет возможным утром поехать на обед к московскому генерал-губернатору князю Голицыну, а с наступлением ночи снова вернуться в Петербург. Если первые железнодорожные линии наряду с пассажирским сообщением за короткое время дали и большое увеличение объемов перевозки грузов, особенно зерна, то это было скорее незапланированным сопутствующим явлением. Большие капиталовложения быстро привели к пониманию того, что слабое в финансовом отношении государство не может долгое время самостоятельно нести такие расходы. Поскольку военно-стратегические преимущества хотя бы Варшавско Венской железной дороги, проявившиеся при подавлении венгерского восстания или при привязке столиц к судоходству по Волге в расчете на внешнеполитические цели в Персии, в экономическом отношении не давали никаких шансов на прибыль.
Как и в большинстве больших проектов, основное бремя строительства железных дорог легло на крепостных. Они составляли основную часть задействованной рабочей силы и в ужасных условиях вели престижную линию от Петербурга до Москвы порой по болотам и другим непроходимым местам. Клейнмихель, преемник Толя, стремясь предоставить императору возможность как можно раньше открыть линию, противился любым попыткам улучшить условия жизни и труда железнодорожных рабов. Тысячи людей умерли от болезней и лишений.
Укрепление Николаем личного стиля правления обусловило значительное расширение императорской канцелярии. Минуя вызывавшие подозрения государственные инстанции — комитет министров и отраслевые министерства, непосредственно подчиненные доверенные императора составляли отчеты и выполняли инструкции. Созданное в 1826 г. Второе отделение, а не министерство юстиции, под руководством реабилитированного Сперанского посвятило себя кодификации законов, начатой еще при Александре I. Впервые все законы со времени Уложения 1649 г. (см. главу «Алексей Михайлович») были собраны в хронологическом порядке и в 1830 г. опубликованы в 45-томном «Полном собрании законов Российской империи». Через три года Николай одобрил изданный на этой основе 15-томный систематический «Свод законов Российской империи». Тем самым была создана важная предпосылка правосознания, по крайней мере, в ведущих слоях общества. Без этого была бы немыслима юридическая реформа при Александре II, равно как и систематическая оценка существующих правовых отношений в структуре крепостного права. Однако Николай побоялся сделать следующий шаг. Отказываясь привязать монаршью волю к закону, он попытался воспрепятствовать зарождению независимого правопорядка. Это не в последнюю очередь выразилось в странном обычае держать в тайне некоторые законы и тем самым не допускать упорядоченного оформления правоотношений или сравнительно-правовых исторических исследований.