Крукенберг, цитата из работы).
Так начиналась последняя битва горстки волонтеров, которые – сначала в Нойкёльне, а потом в центре города – серьезно расстроили планы русских, благодаря своим отваге и выучке, проявленным ими в охоте на танки. Как мы потом узнаем, одним из последних Рыцарских крестов этой войны был награжден французский унтер-офицер Эжен Вало, служивший под командованием Крукенберга.
Единственными иностранными контингентами, численностью в роту или батальон, сражавшимися с Красной армией под собственными флагами, были польские. В Берлине они размещались в основном в пригородах Шпандау и Потсдама, а также в Грюнвальде, Сименсштадте, Моабите, Шарлоттенбурге и Тиргартене. Согласно польским данным, они насчитывали 200 000 человек и использовали 250 собственных танков.
С другой стороны, среди защитников Берлина имелись представители почти всех европейских наций. Они дислоцировались отдельными подразделениями и состояли из бельгийцев, датчан, голландцев, норвежцев, шведов, эстонцев, латышей, украинцев, галичан, валахов, швейцарцев, французов, испанцев и много кого еще.
Самыми многочисленными среди них оказались французы и испанцы. Тот факт, что французы превосходили всех остальных в отваге, в значительной степени явился заслугой их командира, Крукенберга. Еще находясь в Нойштрелице, он построил свою дивизию «Шарлемань» и объявил, что генерал де Голль строит новую, свободную Францию и что если кто-то считает, что в данных обстоятельствах он больше не желает сражаться на стороне Германии, то он должен открыто об этом заявить; его немедленно отстранят от боевой службы и определят на фортификационные работы. Две трети дивизии решили воспользоваться предложением, а те девяносто французов, которые предпочли отправиться с Крукенбергом в Берлин, стали, так сказать, добровольцами среди добровольцев, намеренных сражаться против русских не за Гитлера, но ради спасения Европы. Так их наставлял монсеньор Жан, граф Майоль де Лупе, дивизионный священник и духовный наставник, хотя слово «духовный» вряд ли пригодно для характеристики «наставничества» этого человека.
Крукенберг считал, что его солдаты слишком хороши, чтобы использовать их в качестве пушечного мяса на относительно некритичных участках обороны, и устроил их переброску в центр, то есть в сектор «Z» («Цитадель»). Не то чтобы данный сектор имел что-то общее с цитаделью – он продолжал оставаться тем же, чем и был, – деловым центром огромного города с банками, большими универмагами, крупными издательствами, центрами торговли мехами и текстилем, но большинство из них теперь лежало в руинах или было охвачено пожарами.
Хотя телефонная сеть Берлина по большей части уцелела, она не использовалась для информирования старших офицеров уровня, так сказать, полевых командиров, о частых изменениях в приказах, отданных в штаб-квартире Вейдлинга или в бункере фюрера; вместо этого им приходилось пробираться туда и обратно ради получения устных приказаний. Самое лучшее, что они могли сделать в подобных обстоятельствах, – это прятаться от пуль и снарядов, что, по сути, и являлось их основным вкладом в оборону Берлина. В остальном им приходилось просто докладывать, что еще одна часть Берлина пала под натиском русских и что теперь только «X» может их спасти… Этими «X», учитывая обстоятельства, были Штайнер, Венк, Буссе или произошедший в последний момент разлад между союзниками. С того самого момента армия перестала питать всяческие иллюзии по поводу использования гипотетического секретного оружия.
Начальнику артиллерии Вейдлинга, полковнику Волерману, сначала приказали принять под командование сектор обороны «D» (Лихтерфельде и Темпельхоф), однако несколько часов спустя ему было велено поступить в распоряжение штаб-квартиры обороны на Гогенцоллерндамм. Он погрузил всех своих офицеров в тяжелый грузовик и отправился к месту назначения.
«Если я описываю этот переезд, то не столько ради того, чтобы передать наши личные переживания, сколько чтобы показать обстановку в Берлине 25 апреля. Только мы выехали на Бель-Альянс-штрассе, которая начиналась от Кройцберга, на высоте не более километра над нами возникла группа советских бомбардировщиков. Нам оставалось всего несколько десятков метров до многочисленных выемок железнодорожных путей из Потсдама и от Анхальта, неподалеку от станции Йоркштрассе, когда самолеты сбросили бомбы. Даже в самом страшном сне мне не причудилось бы, что я могу оказаться лежащим ничком в грязи берлинской сточной канавы, прямо на решетке водостока, поскольку это оказалось единственным укрытием, которое я смог найти. Мы явно оказались в неподходящее время в неподходящем месте… с южной стороны от железнодорожных путей и отделенные от дороги массивной чугунной оградой. Поблизости никаких строений или подвалов. Наконец мы обнаружили брешь в ограде, пробитую одной из первых сброшенных бомб, и проскользнули через нее в пакгауз. К счастью, наш грузовик не сильно пострадал. Переведя дух, мы отправились дальше, но, проехав всего несколько метров, увидели еще одну группу бомбардировщиков. На этот раз мы разминулись с ними на въезде на Стубенраухштрассе. Внесла свою лепту и русская артиллерия… В нашу сторону непрерывно летели крупнокалиберные снаряды, и мы поняли, что оказались в эпицентре авиационных и артиллерийских налетов… Место между лютеранской церковью и Гроссгёршенштрассе, куда обрушилась основная масса бомб второй волны налета, выглядело просто кошмарно…» (Волерман, цитата из работы).
Путь от железнодорожных мостов по Йоркштрассе до здания штаба обороны на Гогенцоллерндамм, которое стоит и поныне, при нормальных обстоятельствах занимает 20–30 минут. Но Волерману потребовалось несколько часов на объезд мимо Шёнеберга, мемориальной церкви кайзера Вильгельма, путепровода восток-запад, башни радиовещания и по диагонали через Груневальд и Шмаргендорф. Другими словами, ему пришлось делать крюк по дуге практически в 270 градусов. Прибыв на место, Волерман получил приказ обустроить свой командный пункт на центральной башне противовоздушной обороны в Зоопарке – там, где он проезжал пару часов назад.
Тем временем новый комендант, генерал Вейдлинг, ознакомился со своей задачей и общей картиной местности и в 10:00 вечера отправился с докладом в бункер фюрера.
«Я прибыл с докладом в Рейхсканцелярию в 22:00. В относительно небольшое помещение набилось много народу. Напротив фюрера, на скамейке у стены, сидел доктор Геббельс. Справа от фюрера и позади него стояли генералы Кребс и Бургдорф, рейхслейтер Борман, министр иностранных дел Науман, уполномоченный руководителя берлинского округа Шах, посол Хевель, адъютанты фюрера: майор Иоганн Мейер (по ошибке Вейдлинг называет его просто Мейером) и штурмбаннфюрер Гюнше; полковник фон Белов из люфтваффе, а также контр-адмирал Фосс из ВМС. Еще в совещании с Гитлером принимали участие: руководитель гитлерюгенда Аксман и комендант боевой группы СС, ответственной за оборону правительственного квартала, бригаденфюрер СС Монке.
Все присутствующие с напряженным вниманием слушали мой доклад. Я начал с изложения того, что нам было известно о передвижениях противника за последние несколько дней. С этой целью я подготовил большой план-схему, показывающий направления прорывов неприятеля. Я сравнил количество атакующих нас дивизий с количеством, состоянием и экипировкой наших. Схема ясно показывала, что кольцо вокруг Берлина скоро замкнется. (Если этого уже не произошло.) Затем я перешел к нашей собственной диспозиции. И объяснил, что, несмотря на успешные попытки сдерживать противника, наша линия фронта медленно, но неуклонно смещается к центру города» (Вейдлинг, цитата из работы).
В тот же самый день и примерно в то же время, когда полковник Волерман лежал в грязи на Йоркштрассе, советский писатель и военный корреспондент Гус бродил по Восточному Берлину. Вот что он там обнаружил:
«Бомбоубежище находилось во дворе, под бетонной плитой. Внутри горели керосиновые лампы. Уже какое-то время здесь не было электричества. Вдоль стен стояли двухъярусные кровати. А также столы, скамейки, стулья, чемоданы, сундуки. Лежали старики и больные. Душно и грязно. Так берлинцы жили месяцами. Они возвращаются к себе домой на краткий промежуток времени между воздушными налетами, которые происходят и утром, и днем, и вечером.
Мужчины и женщины спрашивают о новостях. Радио перестало работать, газет нет. На всех лицах можно прочитать безмерное смирение и тупую апатию. Каждое их слово и каждый вздох выражали одно лишь желание – чтобы этот бесконечный ужас как можно скорей закончился.
Начальник нашего политотдела обосновался в квартире на первом этаже (на Варшауэрштрассе). Во дворе толпились женщины и дети. Как только бои прекратились, люди выползли из своих щелей и начали жить заново…
Прибыл сержант. Форма в пыли, лицо в копоти. Начальник политотдела пожал ему руку и сказал: «По-быстрому умойтесь и приведите себя немного в порядок. Вас будут фотографировать…» Сержанта Прямова приняли в партию, и ему вот-вот должны были вручить партийный билет. Фотограф поставил сержанта у стены, критически посмотрел на него и заявил: «Тут слишком темно. Нужно, чтобы задний план был посветлее». Он позвал двух немцев и жестами объяснил, что ему нужно. Те поспешно вышли и вскоре вернулись с простыней. Фотограф поставил их позади сержанта и показал, как нужно держать туго натянутую простыню. Потом сделал снимок. Вскоре после этого сержант вернулся на передовую…» (Перевод с фотокопии оригинальной рукописи Гуса.)
26 апреля 1945 года
«День на башне противовоздушной обороны и в целом на западном направлении выдался довольно спокойным. Я по-прежнему находился на связи с большинством секторов и, конечно, с комендантом в его штаб-квартире… Однако наша собственная телефонная линия оказалась повреждена, и нам приходилось полагаться на городскую телефонную сеть. Еще у нас имелись замечательные цветные карты, показывающие различные сектора, дальность досягаемости артиллерийского огня, наиболее критические участки и т. д. Разумеется, эти карты потеряли всяческий смысл, как только и городская сеть также вышла из строя. Помимо всего прочего, наша артиллерия была фактически не мобильной…