Мы уже немного цитировали пастора Хейнриха Груббера. Читатель вспомнит, что он рассказывал о появлении русских в его пригороде. После описания своих усилий по спасению женщин от надругательства добрый пастор смиренно добавил: «Оказалось, что мне не стоило беспокоиться, поскольку многие из них впоследствии уступили без сопротивления».
Есть много указаний на то, что женщины Берлина не приняли во внимание ранних сообщений об изнасилованиях, совершенных в оккупированной части Германии, особенно в Восточной Пруссии. Поэтому они оказались совершенно не готовы к тому, что их ждало.
Невозможно с какой-либо уверенностью установить, какие из частей оказались хуже всего. Утверждалось, что особенно бесчинствовали поляки, а в Москве рассказывали об испанских нацистах, которые переодевались в русскую форму и вели себя как дикие звери в рабочих кварталах. То, что такие испанцы существовали и что их раскрыли немецкие детективы, полностью подтверждается документально. Что, разумеется, не позволяет утверждать, будто за самыми худшими эксцессами стояли исключительно поляки и испанцы.
Вполне естественно, что лишь немногие из жертв знали имена напавших на них – за исключением тех случаев, когда после происшествия складывались более длительные отношения. Все мы люди; поэтому неудивительно, что начавшееся с насилия знакомство перерастало в настоящую любовь. Затем следовал обмен именами и письмами, и нам даже известно, что некоторые русские солдаты обращались за разрешением жениться на своих возлюбленных. Однако, насколько мы знаем, в 1945 году ни одной такой просьбы удовлетворено не было.
Мы не в состоянии получить более или менее достоверное количество совершенных нападений на женщин. Кое-кто может сказать, что цифры в любом случае не имеют существенного значения, точно так же, как некоторые «добропорядочные» немцы порой утверждают, будто не имеет значения, скольких евреев убили в концентрационных лагерях, так как в первую очередь следует учитывать варварские методы, которые использовались при этом. Однако ничто не может быть более ошибочным, чем подобное отношение, поскольку количество определяет способ – и наоборот. С этической, психологической и политической точки зрения, несомненно, есть различие между тем, расстреляли ли немцы 100 000 евреев из пулеметов вместо того, чтобы умертвить миллионы их в газовых камерах.
Аналогично, если бы миллион русских солдат надругался над миллионом женщин Берлина, нам пришлось бы писать совсем другую историю и оперировать в ней не только количеством. В таком случае то, что являлось исключением, стало бы правилом. Числа имеют огромное значение. К сожалению, мы можем сделать подсчеты только в грубом приближении.
Немногие из дошедших до нас сообщений основываются исключительно на личных переживаниях – за годы вбивавшейся в них, день за днем, идеи о национальном предназначении большинство немцев перестало думать о себе как о самостоятельной личности. Более того, по мере того как война становилась все ближе и на них непрекращающимся ливнем падали бомбы, «национальное предназначение» превратилось в «национальную катастрофу», в которой страдания отдельного человека практически не имели значения. Помимо этого, чувство разделенной со многими другими судьбы помогло не одной немецкой женщине удивительно быстро восстановиться после выпавших на их долю ужасных испытаний. Говоря это, мы не отрицаем того, что имелись случаи, когда и физическое воздействие оказалось катастрофическим.
Доминирующее ощущение, что насилие являлось частью коллективной катастрофы, объясняет также и то, почему эта тема так свободно обсуждалась в подвалах, а позднее и в домах немцев. Большая часть воспоминаний, написанных тогда, как это ни невероятно, начисто лишены эмоций. Они относятся не столько к собственным чувствам жертв, сколько к подвалу, к дому, к многоквартирному дому, к больнице, к властям или к любому другому сообществу, в котором случилось жить рассказчику. Именно этот факт помогает нам сделать вывод о количестве изнасилований, перенесенных конкретной группой, и исходя из этого составить какую-то общую картину.
Мы не станем утомлять читателя подробной статистической интерпретацией сотен тщательно изученных нами отчетов, а перейдем прямо к сделанным выводам, а именно: из общего женского населения приблизительно в 1,4 миллиона (включая детей) подверглись насилию советскими солдатами несколько десятков тысяч.
Примерно 80 % всех изнасилований в Большом Берлине случилось между 24 апреля и 3 мая. Тот факт, что русским солдатам в поисках жертв по истечении нескольких первых дней приходилось возвращаться несолоно хлебавши, был следствием не столько окончания боевых действий, восстановления порядка или принятых командованием советской армии мер, сколько разумного поведения самих берлинских женщин. Заметив опасность, они тут же изобретали всевозможные уловки, от отталкивающего внешнего вида из-за притворных инфекционных или иных отвратительных заболеваний, поиска надежных укрытий и предвосхищения действий русских военнослужащих путем изучения их привычек до более тонких психологических приемов. И если у какой-то женщины хватало силы духа и сообразительности не показывать ни своих подозрений, ни страха и произвести в нужный момент нужное действие (как, например, женщина, которая, будучи захваченной врасплох шестью русскими, достала из шкафа игрушечную железную дорогу и уселась играть с вагончиками на полу), то ей обычно удавалось избежать насилия. Другие женщины решили упредить опасность. Одной из таких оказалась наша анонимная составительница дневника:
«Перед тем как уйти, он достает что-то из кармана и молча бросает на ночной столик. Мой заработок… Когда я встала, у меня кружилась голова и меня тошнило. Мое изорванное нижнее белье сползло на ноги. Я проковыляла по коридору мимо запотевшего окна в ванную. Здесь меня стошнило. Я не стала смывать это, потому что меня все еще рвало, да и в ведре осталось совсем немного воды. Потом я сказала сама себе вслух: «Черт побери!» – и приняла решение. Мне вдруг пришло в голову – чтобы защититься от волков, нужно иметь волчью хватку. Офицер. Чем выше званием, тем лучше. Комендант, генерал – кого только я смогу заполучить. Для чего мне мои мозги и небольшое знание языка врага?»
И вместо того чтобы быть выбранными кем попало, она и многие ей подобные совершенно преднамеренно выбирали себе русского покровителя. Разумеется, что его в любой момент могли куда-то на время отозвать и на его место нашелся бы другой «покровитель». А когда первый вернулся бы, то, вполне возможно, мог произойти большой скандал…
Но где были немецкие мужчины, которым следовало защищать своих женщин? Мы знаем, что известный актер, Фридрих Кайсслер, пытался защитить свою экономку и был за это застрелен. Нам известно еще о полудюжине мужчин – из нескольких тысяч, – которые вступились за своих женщин и поплатились за это жизнью. Также нам известно о нескольких десятках других, кому это удалось сделать и все же остаться в живых. Вот что поведал Фридрих Люфт:
«В соседнем доме пару дней назад взорвали дверь. В подвале погибли три женщины. Не знаю, что побудило нас откопать их – возможно, немецкая любовь к порядку. Мы вынесли тела, положили их в саду и накрыли ковром. Русские застали нас в подходящем месте, когда спросили о женщинах. Несколько дней они, группа за группой, донимали меня вопросом: «Где женщины?» Теперь, чтобы спасти укрывшихся в нашем доме женщин, я играл для русских роль скорбящего. Я отводил солдат в сад и показывал им три трупа… Я изображал убитого горем супруга, и солдаты плакали вместе со мной, что очень меня тронуло. Некоторые из них крестились и давали мне что-нибудь, хотя бы кусок хлеба. Потом они уходили, возможно, чтобы поискать женщин на соседней улице. Но наши оставались в безопасности наверху».
Что до остальных, то нам известно, что подавляющее большинство мужчин прятались за женскими юбками и проявляли малодушие. Женщины тоже были напуганы, однако вели себя отважно – невероятно, но это так. Именно они оставляли свои безопасные подвалы во время воздушных налетов и артиллерийских обстрелов, чтобы принести воды, они стояли в очередях за едой среди рвущихся вокруг бомб и снарядов. Они как по волшебству приготовляли еду практически из ничего, готовя ее на кострах из дров, ими же собранных. Они прятали юных девушек и держали русских на расстоянии или приносили в жертву себя, если другого выхода не было. Они подавали своим мужчинам суп в постель, когда тем удавалось убежать от русских с приступами желчных колик или болью в почках. Они заколачивали досками выбитые окна, очищали Берлин от мусора, и у них доставало чувства юмора, чтобы – как часто с восхищением говорили русские, – передавать по цепочке кирпичи, говоря при этом «bitte schön, danke schön, bitte schön, danke schön» – «будьте любезны, большое спасибо».
Без женщин жизнь в Берлине угасла бы еще в апреле 1945 года, однако без мужчин все шло бы и дальше так, как оно шло, за исключением разве того, что у женщин было бы меньше забот и работы. Мужчины попрятались в убежищах еще до оккупации города – в основном чтобы избежать мобилизации в фольксштурм; когда начался демонтаж промышленных предприятий и потребовалось переместить оборудование весом в несколько тонн, причем самым примитивным образом, из каждых ста рабочих восемьдесят были женщины.
Но никак не женщины с постыдной поспешностью надели белые и красные нарукавные повязки. В начале мая «Правда» опубликовала следующий репортаж из Берлина: «Когда бы солдаты Красной армии ни проходили мимо них (немецких мужчин), доставая из кармана пачку сигарет и беря сигарету в рот, немцы, все как один, вскакивали со своих скамеек и из кожи вон лезли, поднося зажженные спички». Отчеты всех четырех оккупирующих держав полны насмешек по поводу раболепия немецких мужчин (но не женщин).
Французские отчеты упоминают об этом реже других, поскольку французы вели себя в меньшей степени как хозяева и победители и поэтому давали меньше поводов угождать им. И наоборот, поскольку русские оказались наиболее значимыми из победителей, именно в их зоне оккупации были заметны наиболее жалкие и унизительные проявления раболепия со стороны «высшей расы».