Угроза эпидемий лучше, чем что бы то ни было, показывает, в каком на самом деле состоянии пребывал Берлин в первые послевоенные месяцы. Рассказы о том, как замечательно русские и берлинцы взялись за восстановление города, имеют тенденцию заставить нас забыть, что все эти работы проходили на фоне невыразимых лишений и страданий. Когда в середине мая 1945 года Микоян вернулся в Москву, он дал интервью репортеру «Правды», Раменской. Вот что он в нем сказал:
«У жителей Берлина не осталось запасов продовольствия, и они голодают. Повсюду женщины, дети и старики выпрашивают у солдат Красной армии куски хлеба или толкутся у наших полевых кухонь в надежде, что им хоть что-то перепадет. Немцы умирают от истощения. …Люди едят траву и кору деревьев. Они набрасываются на остовы лошадей, оставленных гнить на улицах».
Физическое состояние берлинцев было намного хуже, чем у населения остальной части Германии, даже при том, что жители города были обеспечены намного лучше – система рационов нормально функционировала в столице вплоть до самого разгрома, – чем население недавно оккупированных Германией стран, где вермахт забирал все, что имело ценность, – от произведений искусства до заводского оборудования. Одного русского офицера, хорошо знавшего как Германию, так и Британию, цитирует Майкл Балфор – когда на Потсдамской конференции тот высказывал английскому корреспонденту свое мнение, что немцы были лучше накормлены, менее измождены и одеты лучше, чем британцы. Он по-прежнему так считал и четыре месяца спустя, после поездки по Германии. Однако ему следовало бы исключить Берлин, само существование которого тогда висело на волоске.
Особое недовольство у берлинцев вызывали непредсказуемость и непостоянство настроения солдат Красной армии. Что еще сильнее осложняло сотрудничество с русскими и сеяло между ними излишнее недоверие. Существует множество рассказов об отдельных перепадах настроения русских, от жестокости до невероятной сентиментальности. Фрау Х.К., которая жила на Галлешес-Уфер, рассказала нам:
«Как-то ночью, когда мы с матерью улеглись в постель, ворвался подвыпивший русский и стал тыкать штыком в наши постели. Но когда он увидел мою забинтованную голову (результат небольшой травмы), то пожалел меня и оставил в покое. На следующее утро пришло несколько русских, которые принесли нам хлеб и сардины. Один из них освободил мой ночной столик, положил на него еду и сказал: «Угощайтесь!»
Некоторое непостоянство в поведении могло наблюдаться у отдельных солдат, но только не у советских офицеров на административных постах. В их случае непредсказуемость перерастала в своего рода прием, в столетней давности русскую привычку скрещивать руки на груди как признак силы. В комбинации с хронической подозрительностью, для которой – что следует признать – не имелось недостатка оснований, такая непредсказуемость порой загоняла дело восстановления в полный ступор; часто помогающие русским немецкие организации настолько боялись сделать что-то не так, что предпочитали не делать вообще ничего.
Что еще больше осложняло дело, так это то, что русские в официальных случаях считали себя обязанными вести себя крайне отчужденно, тогда как при частном общении они вели себя более непринужденно и душевно, чем представители любой другой из оккупирующих держав, которых с такой надеждой дожидались берлинцы. Берлинцев застали врасплох их враждебность и бестактность, особенно американцев, которые, похоже, возвели свое презрение к немцам в принцип. Их поведение резко контрастировало с поведением русских, которые вне рабочего времени вели себя раскованно, дружелюбно и зачастую чрезмерно общительно. К сожалению, русские тоже заметно поостыли, раз теперь весь город больше им не принадлежал, а присутствие союзников придало некоторым берлинцам достаточно храбрости, чтобы вести себя вызывающе и затевать политические споры, иногда спонтанные, иногда вызванные злым умыслом.
В первые несколько недель, как мы видели, дела обстояли совсем иначе, даже несмотря на то, что большинство немцев так и не смогло понять русских – исходя из того, что одни русские солдаты насиловали немецких женщин, а другие падали с велосипедов, они пришли к выводу, что все русские должны быть грубыми и неотесанными. Если офицер вечером вел себя с шумным дружелюбием, а на следующее утро сидел за своим столом и был неразговорчив или отрывисто отдавал приказы, то они расценивали это как явную двуличность. Верно и то, что многие неожиданные знакомства производили крайне благоприятное впечатление, и истинный берлинец, особенно если он имел отношение к искусству или образованию, был потрясен фантастическим и доскональным знанием немецкой культуры, которое обнаруживалось у многих русских, – однако такое рассматривалось как исключение. В большинстве случаев немцы и русские оставались чуждыми друг другу. Однако неоспоримо следующее: по меньшей мере в мае и июне русские предприняли усилий понять немцев больше, чем те сделали со своей стороны.
Все эти обстоятельства – голод, болезни, подозрительность и многие другие факторы – следует иметь в виду, если мы хотим получить истинную картину царившей в Берлине атмосферы и в полной мере оценить свершившееся там чудо.
21 июля 1945 года «Командующий советскими оккупационными силами в Германии, генерал-майор Антипенко» отправил «члену Государственного Комитета Обороны, товарищу Микояну» следующий меморандум:
«Настоящим докладываю, что решения Государственного Комитета Обороны выполнены в следующем объеме:
В июне выдано 2 800 000 продовольственных книжек. Очередей нет. Дети обеспечены регулярным снабжением молоком, которое доставляется из окрестных деревень в объеме от 60 000 до 65 000 литров в день. Немецким фермерам передано 5000 коров. Дневной рацион на 20 июня состоял из: мука – 55 (мера веса не указана)[125], крупа – 30, мясо – 41, соль – 49, сахар – 34, чай – 39, кофе – 22, солодовый кофе – 12, картофель – 190. Жиров нет; их крайне не хватает. Очаги заражения очищены, все трупы убраны. Продовольственные склады и канализация прошли медицинское освидетельствование. Открыты следующие медицинские учреждения: 92 больницы, 4 детские больницы, 10 родильных домов, 146 аптек, 9 амбулаторных клиник, 13 перевязочных и различные другие учреждения. Количество доступных койко-мест 31 780. В больницах работает врачей: 654; в частных клиниках: 801. В Берлине учреждены: Центральное и различные районные управления здравоохранения.
Выходная мощность электростанций увеличена до 98 000 кВт. К электросети подключено 33 000 жилых домов, 51 водонапорная и канализационные станции, 1084 пекарни и более 3000 фонарей уличного освещения.
Возобновили работу 15 водонапорных станций, 85 000 зданий, и все муниципальные учреждения подключены к магистральному водопроводу.
Приступили к работе 38 очистных сооружений.
Готовы к эксплуатации 39,2 км постоянных подземных линий метро; работает 16 из 62 имеющихся составов метро.
8 трамвайных маршрутов охватывают в целом 65,4 км; 122 трамваев готовы к эксплуатации; кроме того, 7 автобусных маршрутов покрывают расстояние в 91 км и насчитывают 45 машин.
Введено в строй 5 газовых заводов общей мощностью 157 000 куб. м.
Различные городские предприятия поставляют в войска по ежедневной квоте 10 тонн маргарина, 10 тонн консервированного мяса, 5 тонн мыла, 1,2 тонны табака, 500 униформ, изделия из кожи и т. п. Ежедневные поставки угля составляют 7300 тонн.
20 июня мы создали трехдневный запас угля. Для доставки угля из Силезии было сформировано 18 составов.
Магазины и рестораны открываются крайне медленно (100 магазинов и 50 ресторанов).
Открылся Берлинский городской банк и его отделения. Городская администрация Берлина разместила там сумму в 25 миллионов рейхсмарок.
Открылись следующие берлинские театры и им подобные заведения: «Театр Запада», «Театр Ренессанса», Филармония, 45 варьете и кабаре, 127 кинотеатров. (Дневная посещаемость 80 000–100 000 человек)» («Помощь, оказанная населению Берлина Советским Правительством и командованием Советских вооруженных сил в 1945 г.», архивы Института марксизма-ленинизма, Москва, с. 24–25).
Приказ советской военной администрации в Германии (далее – СВАГ. – Пер.) от 21 июня гласил следующее:
«Председателям местных советов и главному бургомистру Берлина:
Для скорейшего восстановления промышленности и торговли в советской зоне оккупации приказываю:
1. К 15 августа 1945 года должны выйти на полную мощность предприятия, фабрики и заводы, производящие следующие виды продукции: синтетические горюче-смазочные материалы, искусственные удобрения, уголь и коксовые брикеты, электроэнергию; также предприятия по производству резины (синтетической резины, покрышек и т. д.), авторемонтные мастерские, заводы, производящие трактора и сельскохозяйственную технику, подвижной состав, суда и комплектующие для них, продукты питания, текстиль, кожаные изделия и обувь, товары ежедневного спроса и строительные материалы (цемент, стекло, кирпич). Приоритет следует отдать производству синтетических горюче-смазочных материалов».
22 мая возобновилось почтовое сообщение. Однако, когда в Берлин вошли западные державы, был издан приказ о его приостановке до создания центрального бюро цензуры – представители союзных властей явно с подозрением относились друг к другу. Такое бюро так и не было создано, потому что городской совет под руководством заместителя мэра, коммуниста Марона, всеми силами сопротивлялся этому.
Берлинская судебная система начала свое воскрешение с открытия 18 мая окружного суда Лихтенберга. Юрисдикция над политическими преступлениями осталась за СВАГ. Первые уголовные дела слушались в конце мая в окружном суде Штеглица. Большая часть обвиняемых состояла из воров и грабителей, однако в июне суд Фриденау разбирал дело об убийстве. Обвиняемым оказался старший почтовый инспектор по имени Киллинг, который вмешался в ссору между нацистом в униформе и немцем в гр