Не доехав шагов пятидесяти до визирской ставки, ага сошел с коня; русские пленные и их провожатые также спешились. Сказав несколько слов янычарам, стоявшим у входа в шатер, он вошел в него и велел вести за собою пленных. Пройдя два отделения, в которых толпились турецкие аги и татарские мурзы, они вошли в третье; в нем, на низком диване, или, верней сказать, широком тюфяке, сидел каймакан, то есть наместник великого визиря. Перед ним стояли в почтительном молчании пять или шесть бимбашей и сидели на ковре двое осанистых пашей. Несколько поодаль писал, стоя на коленях перед низеньким столом, ада-баши — по-нашему, обер-квартирмейстер. В углу, позади каймакана, стояла целая толпа чаушей, готовых по первому мановению визиря или его наместника отколотить по пяткам весь главный штаб турецкой армии. Русских остановили при входе, а Ибрагим, став против каймакана, наклопил голову и, приложив к губам правую руку, сказал обыкновенное приветствие правоверных:
— Маш Аллах! — то есть: да благословит тебя господь!
— Аллах разола! — пробормотал каймакан, кивнув слегка головою. — Ну, что скажешь, Ибрагим?
— Я сегодня ночью, — отвечал ага, — захватил вот этих двух русских Один из них юз-баши.
— Пек-эй, пек-эй!.. А который из них юз-баши?
— Вот этот, что выше ростом.
— Как, этот мальчишка?.. И он юз-баши!.. Ну, видно, у этих москов не по-нашему! — промолвил он, поглаживая свою седую бороду.
Занавеска дверей, ведущих во внутренние отделения визирской ставки, зашевелилась Все турецкие чиновники встрепенулись, паши вскочили со своих мест, и сам каймакан приподнялся. Но эта тревога тотчас же кончилась, потому что вместо великого визиря вошел русский подканцлер Шафиров со своим переводчиком.
— Что я вижу1,— вскричал он, — Симский!. Ты как здесь?
— В плену, Петр Павлович.
— В плену?.. Да когда ж ты попался?
— Сегодня ночью. Государь изволил отправить меня с указом в московский Сенат.
— С указом?.. Так погоди же!..
Шафиров подошел к каймакану и начал говорить с ним через переводчика. Турок слушал его с большим вниманием, улыбался и, когда Шафиров перестал говорить, кивнул приветливо головой и сказал:
— Пек-эй, пек-эй!
— Что это он говорит? — спросил Шафиров.
— Хорошо, дескать, — отвечал переводчик. Шафиров поклонился каймакану и, проходя мимо
Симского, спросил, не отобрали ли у него царского указа
— Нет, Петр Павлович, — отвечал Симский, — указ, слава Богу, при мне.
— Так авось ты довезешь его благополучно до Москвы Прощай!
Через несколько минут вынесли от визиря бумагу; каймакан прочел ее с приметным удовольствием, повторяя беспрестанно свое «пек-эй»; потом передал ее ада-баши и, проговорив с набожным видом «гпокюр аллах», потребовал свою трубку; но, прежде чем он успел затянуться первым глотком благовонного дюбека, вошел торопливо пожилой бим-баши и сказал ему что-то вполголоса
— Аллах кирим! — вскричал каймакан с приметным ужасом — Что ты говоришь, он здесь?
— Здесь и прямо идет сюда.
Перед шатром послышался шум. Каймакан вскочил, паши также встали; шум приближался, и вдруг в палатку вошел или, лучше сказать, вбежал человек высокого роста, не слишком приятной, но весьма значительной наружности. Этот, по-видимому вовсе нежданный, гость не отличался ничем от трех шведских офицеров, которые вошли вместе с ним в палатку. На нем была небольшая треугольная шляпа, однобортный зеленый мундир с желтым подбоем, такого же цвета исподнее платье, ботфорты со шпорами, лосиная портупея с медной пряжкой и замшевые перчатки с широкими раструбами по самый локоть.
— Где визирь?^ — сказал оп повелительным голосом, не снимая шляпы и не отвечая на почтительный поклон каймакана. — Понятовский, спроси их!
— Вот, государь, наместник его, — сказал Понятовский, указывая на каймакана.
— Какое мне дело до его наместника! Где Мехмет-паша?
Каймакан молча указал на двери, ведущие в соседнюю комнату. Карл XII — читатели, вероятно, уж отгадали в этом посетителе шведского короля — отдернул занавеску и вошел, вместе с Понятовским, в обширное отделение палатки, устланное персидскими коврами и обтянутое богатым штофом. В глубине этой походной аудиенц-залы, на роскошном атамане, покрытом турецкими шалями, сидел, поджав ноги, и курил трубку великий визирь. С одной стороны подле него стоял с серебряным подносом и золотою кружкою сербет-аглан, то есть чашник, или кравчий; с другой — черный невольник обмахивал мух павлиным хвостом и в то же время навевал прохладу на его великолепие, победоносного Ахмет-пашу, который, несмотря на летний жар, сидел в шубе и уродливой визирской чалме, совершенно похожей на огромный, поставленный вверх дном цветочный горшок. Несколько турецких сановников и драгоман сидели па ковре и перечитывали какие-то бумаги. Нечаянное появление шведского короля, по-видимому, очень смутило визиря. Он встал со своего места и хотел что-то сказать, но Карл XII не дал ему вымолвить ни слова; кинув на него гневный взгляд, он опустился небрежно на диван и сказал:
— Понятовский, переведи этой турецкой чучеле все, что я буду говорить, да — смотри — слово от слова!
Визирь сел опять на прежнее место, и между ним и шведским королем начался через переводчика следующий разговор.
— Правда ли, визирь, — спросил Карл XII, — что ты хочешь заключить мир с русским царем?
— Правда, — отвечал Мехмет-паша.
— Я надеюсь, этого не будет.
— Нельзя не быть: мир уж заключен.
— Заключен! — вскричал король. — Ах он изменник!.. Да как же ты, Мехмет-паша, осмелился заключить этот мир?
Визирь поглядел с удивлением на своего гостя и сказал:
— Да разве ты не знаешь, что я имею право и войну вести, и мир заключать?
— Вот то-то и худо, что тебе дали это право. У меня бы ты не смел этого сделать. Вот и мои сенаторы вздумали было также умничать, да я послал им мой старый сапог и приказал, чтоб они спрашивались у него, что делать. Переведи ему это, Понятовский!
Вероятно, Понятовский исполнил к точности это приказание, потому что визирь поглядел с ужасом на короля и отодвинулся от него подалее.
— Да для чего же ты, Мехмет-пашат — продолжал Карл XII, — заключил мир с русским царем, когда все войско его и он сам были_в твоих руках?
— Наш закон, — отвечал е важностью визирь, — повелевает щадить врагов, когда они просят помилования.
— А разве этот закон запрещал тебе взять в плен русского царя?
— Взять в плен москов-султана? А кто же бы тогда стал править его царством?
— Ну, вот, — прошептал Карл XII, — говори с этим бессмысленным скотом!.. Да какое тебе дело, Мехмет-паша, что некому бы было управлять русским царством?
— Аллах не любит безначалия, — возразил визирь. Потом, взглянув исподлобья на шведского короля,
промолвил еще несколько слов. Понятовский видимым образом смутился
— Что он еще там бормочет? — спросил король. — Ну что ж ты молчишь, Понятовский?
— Он говорит такой вздор, ваше величество, что, право, не стоит и переводить.
— Все равно, я хочу знать!.. Да смотри — не обманывай меня!
— Он говорит, ваше величество, что нехорошо будет, если все цари станут жить по чужим землям.
Карл XII вспыхнул.
— Ваше величество — сказал торопливо Понятов-ский, — не гневайтесь на ьтого турка: он не знает сам, что говорит.
— Ты прав, Понятовский, — промолвил король, — с этим болваном рассуждать нечего. Поедем!
Он вскочил с дивана, зацепил шпорою за шубу визиря, разорвал ее, потом выбежал вон из палатки, вспрыгнул на своего коня и поскакал назад в Бендеры.
— Собака! — прошептал Мехмет-паша, принимаясь снова курить свою трубку.
Спустя минут десять каймакан вошел к визирю.
— Что ты, Осман? — спросил Мехмет-паша.
— Я пришел донести твоему великолепию, — отвечал каймакан, — что ага Ибрагим захватил в плен двух русских, один из них юз-баши.
— А когда он взял их в плен?
— Ночью, за час до утренней молитвы.
— То есть прежде, чем мы заключили мир с русскими?
— Прежде.
— Так пускай Ибрагим возьмет их себе.
— А я думаю, что их лучше отпустить.
— Зачем?
— Да вот мне сейчас русский рейс-эфенди говорил, что москов-султан послал их с фирманом в свою землю затем, чтоб там скорей сбирали подать, которую он должен положить к ногам великого падишаха.
— Ну, это другое дело!.. Ты правду говоришь, Осман: их должно отпустить. Да уж кстати скажи Ибрагиму, чтоб он взял с собою человек двадцать спагов и проводил этих русских, а не то, пожалуй, их захватят крымские татары. Ведь для этих разбойников все равно, война или мир, им только бы грабить.
Каймакан поклонился и вышел вон. Через полчаса Симский и Фролов, которым отдали оружие, сидели уже на конях.
— Ну, вот, сударь, — сказал Фролов, — Господь нас помиловал! Нас даже и в плен не берут. Ага сказал мне, что едет с нами для того только, чтоб нас не обидели татары.
— Что ж это значит?
— Должно быть, перемирие, сударь. Да, видно, ьа нас очень просил и боярин Шафиров, дай Бог ему много лет здравствовать!
— Хайде! — крикнул ага, и весь поезд двинулся по дороге, ведущей к Яссам.
Теперь мы должны возвратиться опять в Москву, но вы не узнаете ее, любезные читатели:
Она грустна, она уныла, Как мрачная осенняя ночь…
Дурные вести скоро доходят, да это бы еще ничего, что было, того не воротишь; но вот что худо: почти всегда, как будто бы для того, чтоб оправдать пословицу: «Пришла беда, отворяй ворота», за каждой нерадостной вестью следуют тысячи новых, одна другой ужаснее. Есть люди, для которых всякое народное бедствие — сущий клад. В спокойное время они обыкновенно сидят по домам, но случись какая-нибудь общая беда — и они, как зловещие птицы, появятся везде, начнут всех пугать своим отвратительным криком, и надобно отдать справедливость этим вестовщикам горя: они вполне обладают непостижимым искусством — из небольшой мухи сделать огромного слона. На этот раз для них было настоящее раздолье: нашествие турок на святую Русь, погром Москвы, осквернение храмов Божиих — было над чем уму-разуму потрудиться, и, нечего сказать, эти господа потрудились порядком. В Москве не знали ничего верного о положении нашего войска, знали только, по слухам, что дела идут худо; но, по милости этих зловещих птиц, и неробкие люди стали призадумываться; о трусоватых и говорить нечего — те уж давно распорядились: одни припрятали подалее свое сер