Проснулся я рано с пересохшим языком, с чувством мелкой внутренней дрожи и ощущением то ли вины, то ли беспокойства. Попытался восстановить в памяти произошедшее вчера. Свое обещание отправиться в ближайшее время на помощь сербам я не забыл, однако все это казалось таким несерьезным, на уровне обычной пьяной болтовни.
Прошел день, другой. Оставалось сдать последний экзамен и проститься с преподавателями. Курс заканчивался несколько раньше, чем значилось в расписании. Преподавателям тоже хотелось отдохнуть в последние теплые деньки.
И тут вечером появились Степан с Николаем.
Не знаю, как и передать возникшие чувства. Хотелось срочно сесть в поезд и уехать домой. Но отказаться от своего обещания я не смог.
Через три дня я в составе группы из девяти человек отправился помогать братьям-славянам. На описании дороги, несмотря на все ее превратности, я останавливаться не буду. Слово давал – никому не рассказывать. Всю дорогу я корил себя за безалаберность поступка, за очередную, на этот раз, похоже, особенно опасную и глупую авантюру. Самое поразительное – именно первые следы войны заставили меня собраться и побороть чувство тревоги и внутреннюю дрожь.
Продвигаясь к району боевых действий, наш маленький отрядик все разрастался и разрастался, соединяясь с новыми группами. Вскоре он уже состоял из восьмидесяти шести человек. Из них восемнадцать было русских, трое белорусов, четыре украинца, трое осетин, один грузин и около полудюжины болгар и греков. Остальные – сербы. Достаточно разношерстная, но более или менее управляемая группа людей, благо почти все говорили по-русски.
Оружие выдали вскоре по прибытии. Точнее, почти сразу после пересечения границы. На видавшем виды грузовичке подъехал молодцеватый майор в форме ЮНА (югославской народной армии). На русском он говорил почти как мы. Впрочем, и сербский понимать было совсем не сложно. Видно, что сербы и русские – братья. Только если мы говорим «солдат», то сербы говорят «войник», мы говорим «товарищ», а сербы «друг», а если друг – женщина, то «другарица». И так далее. Звали прибывшего офицера Златан Вуйович. Хотя я до сих пор не уверен, что это настоящее имя. Оказалось, что они старые знакомые с Семеном. Где они успели познакомиться, я так и не узнал.
Как выяснилось, наш добровольческий отряд должен влиться в подразделение, которым командовал майор Вуйович. То есть добавиться к чете – роте сербского спецназа. Майор поблагодарил нас за желание помочь многострадальному сербскому народу. Вспомнил русских добровольцев и русскую армию, в XIX веке спасавшую сербов от гнета турок.
Потом началась раздача оружия. В основном в грузовике были привезены АКМ, несколько американских винтовок M16, два пулемета – немецких, еще со Второй мировой войны, да с пяток гранатометов типа однозарядной «мухи».
– Дальше будет больше, – сказал майор Вуйович. – А пока это все, что есть.
Семен подобрал мне пистолет «вальтер». Красивая, вороненая «машинка» приятно холодила руку.
– Мне бы еще и автомат! – попросил я.
– Зачем доктору ассистент по фамилии Калашников? – пошутил Семен.
– С ним как-то спокойнее. И еще вот что – если уж есть желание, чтобы я обязанности военврача исполнял, то надо и о медицинском инструментарии и лекарствах позаботиться. Не методами же экстрасенсорики и заговорами лечить! Я не Кашпировский и не Алан Чумак.
– Хорошо, – кивнул, слегка улыбнувшись, Семен, а затем потащил знакомиться ближе с майором Вуйовичем. – Вот об этом мы сейчас и побеседуем!
– Вот, Златан, познакомься, – начал Семен, подводя меня, – это Алексей. Он врач. Да к тому же и боец неплохой. Я ему здоровьем обязан, правда, вместо шприца он доску использовал, раскидав моих врагов. Надо бы его медицинскими инструментами и медикаментами обеспечить!
– Хорошо, что-нибудь подыщем, – кивнул Златан. – Очень рад вас видеть в наших рядах, – добавил он, протягивая руку. – Медики нам нужны!
Вот с этого момента началась моя служба в сербской армии.
Сейчас, вспоминая все произошедшее, я не перестаю себе удивляться: угодить в совершенно незнакомую мне страну, пусть и с похожим языком, с друзьями, настоящие фамилии которых так и остались для меня неизвестными. Я ведь даже точно сказать не могу, как назывались те места, где располагался наш отряд.
Будь я не медиком, вполне вероятно, что пришлось бы повидать побольше.
Первая стычка с «усташами», то есть с хорватскими гвардейцами, произошла буквально через день после получения нашим отрядом оружия.
Одетые в черное, хорватские гвардейцы появились на нескольких открытых джипах, стреляя из автоматов и установленных на турелях пулеметов. Похоже, они собирались налететь на сербскую деревушку, через которую только что проследовала наша маленькая колонна. Мы не ожидали нападения.
Наши добровольцы ехали на пяти грузовиках и трех легковушках. Я находился вместе с Семеном и Николаем в стареньком «Фиате» в самом конце колонны. С нами ехала и Младена – суровая смуглая девушка, назначенная ко мне Златаном Вуйовичем санитаркой. Она достаточно сносно говорила по-русски.
Я не успел ни испугаться, ни даже толком понять, что происходит, когда Семен вдруг резко остановил машину и закричал:
– Духи! «Усташи» гребаные! Все из машины! – и первым, захватив автомат, распахнул дверцу и выскочил из машины.
Я почти автоматически последовал за ним и застыл, озираясь.
Из грузовиков выскакивали наши бойцы в пятнистой форме, что-то кричали, стреляли из автоматов. Пальба нарастала с каждой секундой.
– Ложись, дурной! Убьют! – Это Семен, рванув меня за руку, заставил опомниться и укрыться за колесом машины. Почти вслед за этим пулеметная очередь прошила «Фиат». Посыпались стекла.
Честно признаюсь, что, когда до меня дошло, что я мог погибнуть, холодный пот выступил на лбу, а в горле пересохло. Я даже не вспомнил, что по врагу можно еще и стрелять, а не только прятаться от пуль.
Хорватский отряд, получив достойный отпор, предпочел ретироваться. Джипы развернулись и стали уходить, кроме одного, экипаж которого полег весь до единого. Машина, потеряв управление, врезалась в придорожный столб и замерла.
У нас же, по счастью, убитых не оказалось. Семь раненых, причем двое достаточно серьезно – один в правое легкое, другому раздробило колено. Меня замутило, но, стараясь не подавать виду, я оказывал помощь – делал инъекции, шил раны, накладывал шины. Медсестра Младена вела себя молодцом и, похоже, слегка усмехалась, видя, как доктор излишне эмоционально реагирует на кровь и ранения.
Как бы то ни было, а помощь раненым я оказал достаточно квалифицированно, хотя на сутки после этого у меня пропал аппетит и сон, а в глазах стояли сведенные гримасой боли лица раненых. На мертвых хорватов я смотреть не пошел, в отличие от большинства бойцов, пожелавших увидеть тела первых убитых врагов.
– Они хорошие деньги за то, что нас убивают, получают, – зло сказала Младена, – в устойчивой валюте – немецких марках! Сволочи «усташи»!
Настроение мое после этой стычки упало. Война – это не только геройские подвиги, но и смерть и боль. Эти прописные истины иногда начинаешь понимать слишком поздно.
Однако, как ни странно, вскоре к виду крови я стал относиться более спокойно.
Каждый день раздавались автоматные и пулеметные очереди, а к ним вскоре присоединились орудийные и минометные залпы.
Я не переставал дивиться отчаянной смелости братьев-славян. Но и не мог не заметить слабое понятие о дисциплине и неумение действовать сообща отрядом. Похоже, связи между офицерами распались вместе с Югославской народной армией.
На передовой мне быть почти не пришлось. Я и еще несколько докторов-сербов занимались врачеванием ран в организованном в здании старой двухэтажной школы лазарете. В этом городке имелась и обычная больничка, но она крепко пострадала от артобстрела, поэтому даже в нашем импровизированном лазарете лечилось немало гражданских лиц.
Еще не было американских авианалетов на Сербию, но мирные жители страдали. Особенно тяжело было видеть раненых детей. Иногда по вечерам я закрывался в учительской, которая служила ординаторской, и тихо плакал, не в силах сдержать душевную боль. Мне нисколько не стыдно в этом признаться.
Свой последний день на этой войне я запомнил достаточно отчетливо.
Проснувшись около восьми утра и приведя себя в порядок, я отправился на утренний обход. Где-то вдалеке изредка постреливали орудия, по соседней улице, проскрежетав гусеницами, проехали два танка.
В первой палате лежали три мальчика. Двух посекло осколками от шального снаряда, когда они играли во дворе. Из каждого я извлек десятка по два осколков. Третий потерял ступню, наступив на противопехотную мину. Сердце щемило от жалости к ребятишкам. Какие же страшные воспоминания о войне они пронесут через всю жизнь!
Осмотрев ребят и оставив им по апельсину, я зашел в следующую палату. Там уже лежали раненые бойцы. Палата была большой – раньше это был актовый зал школы. В поселке имелась и настоящая больница. Вот только она оказалась слишком маленькой для такого большого потока раненых.
Я принялся осматривать раненых. Некоторых знал уже вполне хорошо. Например, со Стефаном, моим ровесником, познакомился на следующий день, как добрался до Сербии. Он пошел добровольцем в отряд, когда «усташи» расстреляли его родителей. Воевал зло, старательно, но на мирных жителях не отыгрывался. Попал под пулю снайпера, но отделался ранением средней тяжести. Можно сказать, повезло. У Стефана рана зажила хорошо, пора было снимать швы. Я распорядился, чтобы медсестра принесла инструменты. Кажется, ее звали Рада. Симпатичная такая блондиночка. Если бы мы встретились в другой обстановке!.. Вот только психологическое состояние не способствовало развитию близких отношений, хотя Рада постоянно стремилась находиться рядом со мной.
И тут вдруг близко-близко рвануло. Раскатилась трескучая дробь автоматов.
– «Усташи» прорвались! – запыхавшаяся Рада влетела в палату, держа пустой лоток для инструментов.