Миф жертвы чреват страшной мыслью о том, что в 1917 году Россия умерла, исчезла с поверхности земного шара, уступив безбожной и антинациональной «Совдепии». Об этом стали говорить уже сразу же после октябрьского переворота. Хотя до этого царила какая-то странная эйфория, связанная с переворотом февральским. Между тем именно Февраль породил Октябрь, так что логичнее было бы начать плакаться сразу же после отречения Государя.
Сегодня утверждение о том, что Россия погибла, также в ходу. Вот, например, что пишет о. Лев Лебедев: «Русский народ был (в ходе второй мировой. – А.Е.) доуничтожен физически, то есть завершил свою историческую Голгофу, уйдя из земной области бытия полностью. Некоторое количество его представителей, т. е. подлинно православных русских людей, еще какое-то время сохранялось. Но оно было уже столь незначительно, что не могло стать основой возрождения народа… Взамен Русского Народа на территории России начал жить новый, другой народ, говорящий на русском языке…» («Великороссия. Жизненный путь»).
А вот мнение игумена Петра (Мещеринова):
«…на самом деле большевизм Россию – ни больше ни меньше – стер с лица земли. […] Россия как цивилизация и христианская культура, как живая преемственная традиция, закончила свое существование. Мы живем в совсем другой стране. Само слово «Россия», которое мы употребляем сейчас, является не синонимом исторической России, а абсолютным антонимом… В России не осталось народа, вместо него – атомизированное население и паразитирующая на нем верхушка, плоть от плоти этого населения. Русская нация уже умерла духовно и нравственно, и вслед за этим умирает физически. Спасти – уже не народ, а отдельных, частных людей, не желающих гибнуть, – может только коренной перелом в общественном мировоззрении».
Что ж, тут все логично. Предельным выражением «объектности» является смерть. Труп – идеальный объект. Поэтому миф жертвы неизбежно ведет к некропатриотизму, а он сводится к ритуальному плачу по «погубленной России». И сама Россия здесь просто-напросто лишена будущего, ведь какое земное будущее может быть у трупа?
Откуда все это? Дыма без огня не бывает. В 1917 году Россия действительно столкнулась лицом к лицу со смертью. Можно даже сказать – пережила клиническую смерть. Но она выбралась из бездны и стала залечивать раны. Многие же люди так и остались поражены произошедшим. Они стали воспринимать свою нацию и себя как «живых мертвецов». Просто наиболее продвинутые ретрансляторы мифа жертвы это осознают, а менее продвинутые склонны рассуждать о живом объекте, который еще может что-то сделать сам. Кстати, отсюда – из некропатриотизма – и вырастает коллаборационизм. В свое время многие плакальщики по России задумались: «А зачем церемониться с коллективным трупом? Надо мстить убийцам и создавать принципиально новое». И пошли под иностранные знамена, воевать за Гитлера.
«Россия погибла» – именно этот вывод и подвиг многих ультраправых националистов думать о создании новой нации на осколках «погибнувшей». Отсюда и проекты создания «Республики Залесья», «Ингерманландии» и прочее творчество «русских сепаратистов», которые вчера еще были убежденными сторонниками Великой Русской Империи.
К слову, становится более понятен яростный антисоветизм некоторых нынешних «белых борцов». Если Россия не погибла, то она так или иначе сохранила себя в формате советизма. А признать это им онтологически сложно. Именно в этом одна из причин яростных атак на советизм, а отрицание марксизма (совершенно верное в основе своей) – здесь дело второе, если только не десятое.
Мне представляется, что в 1917 году Россия и русский народ выступили в качестве субъекта, творца истории. Конечно, было бы совершенно нелепым утверждать, что за Лениным и Троцким пошло большинство русских. Вообще, большинство всегда политически пассивно и не имеет какой-либо четкой позиции, реагируя на произошедшее достаточно спонтанно. Но факт есть факт – миллионы русских пошли за большевиками. Причем речь идет прежде всего о рабочих, которые были тогда, в условиях вызревания индустриального общества, весьма авангардной и мобильной силой. У нас любят поговорить о том, как большевики проиграли на выборах в Учредительное собрание (об этом речь еще пойдет – ниже). Но ведь это в масштабах всей страны, а в центрально-промышленном районе они одержали убедительную победу, и это во многом предопределило их победу в Гражданской войне.
Очевиден и тот факт, что в конце Гражданской войны большинство все-таки признало власть РКП(б). Вспомним, что уже после разгрома П.Н. Врангеля, в 1921 году, Россия была объята пожаром крестьянской войны. Много написано о Тамбовском восстании, но подобных восстаний было множество. Они практически парализовали жизнь Советской России. И сибирские делегаты были вынуждены пробиваться на X съезд РКП(б) с боями. Но стоило только ввести НЭП и ликвидировать продразверстку, как крестьянская война моментально закончилась. Отношение к большевизму было по-прежнему сложным, но превалировать все же стала лояльность.
Итак, большевизм – это все-таки русский выбор. Хотя и не общерусский. Общерусского выбора тогда вообще не было.
Возникает вопрос – насколько этот выбор правилен, а насколько ошибочен – с точки зрения русского патриотизма и традиционализма. Если подходить к делу кабинетно, то большевизм, будучи одной из версий марксизма, – это очень плохо. Отмирание государства, собственности и семьи – это безусловное зло. И подобные базовые основы теории не могли не привести к левацким экспериментам на практике.
Но здесь сразу же стоит сделать одну важную оговорку. Лично я не вижу ничего такого страшного в том, что мы когда-то совершили сильнейшую ошибку – исторического и общенационального масштаба. (Поправить ее попытались в 30-е годы. Как раз именно в очищении партии от наиболее продвинутых интернационалистов-догматиков и проявилась русская субъектность. Но при этом сами носители этой субъектности во многом впитали в себя смыслы красного интернационализма.) Вообще, в плане исторического развития страшно, когда нация прекращает свое историческое бытие, все остальное – это проявление воли к жизни, ценное уже и само по себе.
Другое дело – куда эта воля направлена. Понятно, что и либеральный феврализм, и тоталитарный большевизм не правы, так сказать, с точки зрения политической онтологии. Но, как известно, в этом мире все относительно. И то, что кажется неправильным (причем совершенно оправданно) в одном ракурсе – выглядит совершенно по-иному – в другом. «Плохой» большевизм был наилучшим выходом в отношении еще более «плохого» либерализма. А вот чего-то «наилучшего третьего» тогда просто не существовало.
Если же покинуть поле «чистой теории» и обратиться к исторической практике, то мы увидим, что альтернативы большевизму не было. К слову, именно эта безальтернативность и привела многих убежденных антикоммунистов в лагерь сменовеховцев, национал-большевиков и евразийцев. Вот что пишет по этому поводу один из основателей евразийства П.Н. Савицкий в своем письме к национал-либералу П.Б. Струве (1921 год): «Представим, что большевиков можно свалить. Кто же их заменит? Вот тут-то и выступает, дополнительная к сформулированным Вами, посылка национал-большевизма, сводящаяся к существенно низкой оценке политической годности всех без исключения партий и групп, которые в качестве соперников большевиков выступают ныне претендентами на власть… Политическая годность большевиков резко контрастирует с неспособностью их соперников. И эта политическая годность, что бы ни говорили противники большевиков, сказывается на политическом положении страны… Если признать правильным вышеуказанную посылку о политической негодности претендентов, оспаривающих у большевиков власть, то нужно предвидеть, что вслед за падением большевиков волна народной анархии захлестнет Россию. В обстановке этой анархии выползут, как гады, самостийники – грузинские и кубанские, украинские, белорусские, азербайджанские. Создастся обстановка для интервенции, и чужеземцы по своему произволу определят форму этой интервенции. Россия падет и распадется не так, как «пала» и «распалась» к нынешнему моменту (т. е. фиктивно), а по-настоящему… Если бы на горизонте русской действительности появилась новая и действенная сила, концепция наша пала бы сама собой. Но поскольку этого нет, поскольку перед нами все та же давно знакомая обстановка, постольку чувство, которое Вы именуете «патриотической страстью», – именно оно и ничто другое – приводит к национал-большевизму» («Еще о национал-большевизме»).
Конечно, было бы очень неплохо, если бы большевикам противостояла мощная правонационалистическая сила, выдвигающая яркий идеал национального Русского государства. Но такой силы, увы и ах, не было. Правые, черносотенные силы «сдулись» еще накануне Февраля, а после него так и вообще были деморализованы. В белом тылу монархическое движение возродилось, но большинство крайне правых стояли на позициях непредрешенчества, как и вожди Белого движения. «Наиболее заметное место среди крайне правых организаций в легальном политическом спектре белого Юга занимал «Союз русских национальных общин» во главе с В.М. Скворцовым, – пишет историк Я.А. Бутаков. – «Союз» не предрешал будущую форму правления, признавая лишь, что она должна «соответствовать национальному правосознанию русского народа…» «Союз русских национальных общин» занимал первостепенное место среди организаций, наметивших в июне 1919 г. на собрании в Кисловодске образование правого блока. Кроме «Союза», там были представлены Национал-либеральная партия, общество «За Россию» и «Общество Прикарпатской Руси». Собрание наметило издание теоретического органа правого блока «Наш путь» (впоследствии «Русский путь»), но его выпуск так и не был налажен. Было также решено провести объединительный съезд русских партий… На съезде был фактически создан блок нескольких правых партий, однако это не было закреплено никаким формальным решением. Съезд в Ессентуках принял программную декларацию, в основных своих пунктах соответствовавшую платформе «Союза русских национальных общин». Указывалось, что будущую форму правления «установит Народное Собрание в соответствии с историческим укладом русской нации» («Русские националисты и Белое движение на Юге России в 1919 году»).