[30].
И хотя нервы постепенно приходили в состояние покоя, творчество шло по нарастающей, погода радовала, а приятных моментов возникало все больше, неприятие Венеции, несмотря на робко озвученную ранее симпатию, продолжало доминировать. Серениссима была противна композитору, он многое не принимал, однако пришел к выводу, что, возможно, местная тишина (хоть иногда он ворчал на шум с набережной) и отсутствие развлечений весьма способствовали его продуктивной работе, хорошему сну и медленному обретению столь драгоценного душевного мира.
Запланированный месяц в лагуне пришлось прервать и переместиться в другой регион в связи с приездом в Италию младшего брата – Модеста Чайковского вместе с глухонемым воспитанником Колей Конради. Родители ребенка потребовали для путешествия климат, более подходящий болезненному состоянию мальчика. Таким образом, выбор был сделан в пользу Сан-Ремо. Из Венеции в сторону лигурийского берега для встречи с близким человеком Петр Ильич уезжал, как тогда казалось, без всяких сожалений.
Однако, остановившись по пути в бурлящем Милане, он, уже через несколько часов после разлуки, возвращался мыслями в Серениссиму, неожиданно переоценивая свое пребывание в ней. Размышлениями он делился с благотворительницей: «Сегодня утром я покинул Венецию. Нельзя сказать, чтоб город этот отличался веселым характером. Наоборот, общее впечатление, оставляемое им, какое-то меланхолическое. Это руины. Когда едешь по Большому каналу и смотришь на устаревшие дворцы, где некогда было столько блеску и шуму, а теперь или пустота, или гостиница, и притом пустая, как все венецианские гостиницы в это время года, делается грустно и жалко блестящего прошлого, от которого остались только гондолы той же формы. <…> Только теперь, приехавши после двухнедельного пребывания в Венеции в шумный и оживленный Милан, я почувствовал несравненную оригинальность Венеции <…> Венеция оставила во мне очень приятное воспоминание. Немалое значение в этом отношении имеет симфония. Эта работа очень ободрила меня» [31].
Новая попытка «выяснить отношения» с Царицей Адриатики снова выпадет на холодный сезон, но состоится уже ровно четыре года спустя – в 1881-м.
На этот раз творчество и вдохновение сопровождали маэстро с момента приезда и не отступали ни на шаг. Он признавался в письмах близким, что Венеция теперь ему невероятно нравится. Мил ласкающий воздух, некогда ненавистные путаные калле теперь казались занятными и уморительными, а проходя мимо мясных и овощных лавочек, он удивлялся, как мог раньше сердиться из-за исходящих от них запахов. Петр Ильич завтракал в трактире, посещал базилику Санта-Мария-Глориоза-дей-Фрари, где покоится Тициан, сидел на площади и наслаждался чудным днем. В Венеции ему стало так хорошо, что он решил – неслыханно! – задержаться еще ненадолго. Приехав 27 ноября, он оставил город 29-го числа.
Но эта встреча наконец-то звучала иначе – без привычного надрыва, жалоб на судьбу, противоречий и удушающего пессимизма, хотя легкая меланхолия сквозит в строчках, адресованных неизменному собеседнику – Надежде Филаретовне фон Мекк: «Венеция производит на меня какое-то совершенно особенное впечатление. Независимо от того, что она сама по себе поэтична, прекрасна и в то же время как-то печальна, она еще возбуждает во мне воспоминания и грустные и в то же время милые»[32].
На этом аккорде их история закончилась долгожданным миром. Визит к Серениссиме осенью 1881 года стал последним в жизни композитора. Наконец он покорился городу, почувствовал, осознал всю глубину и мистику Венеции. На это Чайковскому потребовалось девять лет и пять посещений царственной Республики Святого Марка. Свое историческое пристанище – Beau Rivage, где шла интенсивная работа над признанными шедеврами, он периодически то восхвалял, то сетовал на его недостатки, но отель на Славянской набережной чтит память Петра Ильича не только каменной табличкой на своем фасаде.
При входе в гостиницу, слева до сих пор лежат два льва: один представляет льва святого Марка – символ Республики Венеция, второй ассоциируется с Англией, ибо название отеля отсылает к ее столице – Лондону. Оба животных фигурируют на официальных штандартах держав. В лагуне ходит легенда, будто Чайковский обращал внимание на этих львов и даже планировал назвать создаваемое в Венеции творение в честь царей зверей – «Do Leoni», что означает «два льва» на венецианском диалекте. Ресторан, кухня которого в свое время так не нравилась музыканту, тоже назвали «Do Leoni», как раз в честь первоначального варианта его симфонии. Она впоследствии прославилась как «Четвертая».
Догадывался ли Петр Ильич, что Beau Rivage со временем достигнет высокого пятизвездного уровня, а ресторан будет отличаться качеством своих блюд и элегантностью, фигурируя в прославленном гиде «Мишлен»? Как бы то ни было, оценить новые блюда маэстро, к большому сожалению, никак бы не смог.
Возможно, заведение больше пришлось по вкусу другому постояльцу – гостем Londra Palace значился в 1884 году и современник Чайковского – французский писатель Жюль Верн. Правда, отель долгое время оставался в неведении, пока некоторое время назад не получил известие от исследователя с сенсационной информацией – их гостем инкогнито был сам месье Верн! Жюль пошел на маленькую хитрость: желая оградить себя от внимания любопытствующих, он во время путешествия использовал девичью фамилию матери. Именно по этой причине, «Лондра» не смогла в свое время идентифицировать клиента, и писателю удалось сохранить секрет и личную свободу.
Отель, узнав новые факты о собственной истории, принялся наводить справки. В местных архивных газетах выяснилось, что венецианцы все же узнали о присутствии в городе писателя и устроили праздник с салютом, выказывая радость от приезда французской знаменитости в лагуну. Самого Жюль Верна тоже ждали приятные сюрпризы. У него завязался разговор с одним господином, поделившимся, что работает в данный момент над новой книгой. Когда же произведение вышло в свет, месье Верн ахнул, узнав, кем на самом деле являлся его случайный венецианский собеседник – главным дукой Австро-Венгрии собственной персоной!
Как и следовало ожидать, звездная история клиентов продолжилась и далее. Компанию знаменитому французу в качестве гостей Londra Palace составили два его земляка, оба в разное время избранные президентами страны – Жак Ширак и Франсуа Олланд.
Знаковым стал отель и для аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса – обладателя различных литературных наград со всего мира и многократного номинанта на престижнейшую Нобелевскую премию, которую он тем не менее так и не получил.
С «Лондра» у Борхеса сложилась удивительная история. Как-то его супруга забронировала номер в отеле на Славянской набережной для их отпуска; сам поэт этого сделать не мог, ибо к тому времени уже ослеп. Пробыв в городе на воде и благополучно вернувшись обратно, чета захватила с собой пакет с вещами, где красовалась символика Londra Palace. Каково же было удивление сестры писателя, увидевшей его и вспомнившей, что отель «Лондра» был выбран родителями для их самого первого семейного путешествия в Венецию, когда Хорхе был еще юнцом! Поэт не помнил этого, но счастливому совпадению несказанно обрадовался. Неудивительно, что они с супругой стали постоянными клиентами Londra Palace, а после смерти Борхеса гостиница решила назвать в честь своего великого гостя номер, который бы напоминал о писателе разными деталями интерьера.
Есть комнаты, посвященные и Чайковскому (106), и Жюль Верну, но это не те помещения, где останавливались легенды мира искусства. Их имена в названии номеров – лишь дань уважения бесконечному таланту и радость от их исторического присутствия в стенах венецианского здания – великого композитора и двух гениев литературы, ни один из которых не удостоился самой престижной литературной премии мира.
Впрочем, один нобелевский лауреат в отеле все же гостил – Иосиф Александрович Бродский. Он заселился в гостиницу ровно сто лет спустя после своего великого соотечественника – Петра Ильича Чайковского – в 1977 году, и сделал это так же, как и музыкант, в декабре. Творческая работа шла не менее продуктивно. И если Чайковский занимался в «Лондра» своей «Четвертой симфонией», то Бродским было создано великолепное стихотворение «Сан-Пьетро», где упоминается конный памятник королю Италии – Виктору Эммануилу II, что красуется перед фасадом отеля. К слову, он – связующая ниточка между Бродским и Чайковским: известие о смерти данного правителя застало Петра Ильича в Милане и, конечно, не смогло не произвести впечатления на его эмоциональную натуру. Памятник перед «Лондра» появился позже, попав на глаза уже Иосифу Александровичу Бродскому.
Безветрие; и тишина как ржанье
никогда не сбивающейся с пути
чугунной кобылы Виктора-Эммануила.
Монумент под серым зимним небом Венеции, с неизменной сыростью и скрывающими здания туманами, остался запечатлен на русском языке в складном предложении, родившемся в историческом отеле. Как и незабываемая панорама на лагуну и острова, что баловала многочисленных гостей. Иосиф Александрович вспоминал про «Сан-Пьетро»: «…первые две строчки – вид из окна гостиницы “Londra”»:
Третью неделю туман не слезает с белой
колокольни коричневого, захолустного городка,
затерявшегося в глухонемом углу
Северной Адриатики.
Хочется добавить – в благословенном углу, где с разницей в сто лет создавались яркие произведения двумя неординарными личностями из России. И хотя у них имелись разные таланты, мысли и взгляды, каждый по-своему прославил имеющийся гений и Венецию, что через окна отеля на Riva degli Schiavoni, подпитывала, подпитывает и будет подпитывать ищущие реализации творческие метания и идеи.