Забота Запада о безопасности абсолютна, забота России – претенциозная нервозность. Даже если в Чехии строят американскую станцию слежения, а в Польше – первые десять ракет-перехватчиков. Столь жестко американцы поставили вопрос перед страной, практически исчезавшей под давлением с Запада в 1612, 1709, 1812, 1920 и 1941 годах, потерявшей в двадцатом веке треть своего населения.
Строго говоря, речь идет не об армейской «добавке» к многомиллионному контингенту НАТО, не о современных аэродромах в часе автомобильной езды от российских границ, и даже не о контроле над территорией, послужившей трамплином для наступлений на Москву. Речь идет о неудаче курса, начатого Петром Великим и патетически продолженного демократами-западниками начиная с 1988 г. – речь идет о новой изоляции России, во многом военной изоляции страны.
Тем не менее Россия в 1997 г. согласилась с приемом трех новых членов НАТО. Правда, она вступила в Совет «Россия – НАТО», но этот Совет был западными союзникам полностью проигнорирован в процессе принятия решения о первом за историю Североатлантического союза силовом действии за пределами зоны традиционной ответственности НАТО – бомбардировке Югославии весной 1999 г. Государственный секретарь М. Олбрайт объявила, что белградское правительство под давлением массовых налетов авиации Североатлантического союза сдастся на четвертый день – пойдет на условия, ведущие к отделению югославской провинции Косово.
Американцы недооценили решимости югославов. Лишь на 78-й день бомбардировок, когда Белград был готов стоять и дальше, ельцинский Кремль решил оказать помощь Западу и оказал давление на югославскую столицу. Посланный в Белград В. С. Черномырдин, спасая США и НАТО от ситуации очевидного бессилия, в буквальном смысле заставил президента Милошевича (на глазах у всего мира) подписать капитуляцию перед Западом.
Но даже эта помощь не вызвала у американского руководства желания видеть в России партнера. Стремлениме России получить под временный контроль небольшую территорию Косова (чтобы уберечь от репрессий сербское меньшинство Косовского края) было отвергнуто Вашингтоном самым энергичным образом. Узнав о движении российских войск в косовскую столицу Приштину, американская сторона начала недельные дебаты на Смоленской площади и в соседнем Хельсинки – ровно столько, сколько нужно было для оккупации всего края Косово войсками НАТО и полной изоляции в Приштине небольшого контингента российских войск. Запад полностью блокировал единственную просьбу России образовать анклав вокруг исторических православных монастырей и Косова поля – что позволило бы 100–200 тысячам местных косовских сербов найти убежище и избежать насилия албанской Армии освобождения Косова (УЧК).
Каждый сведущий человек знает, что в семи странах Североатлантического договора до сих пор находятся от 120 до 450 атомных бомб, принадлежащих США. Верхом цинизма стала доктрина НАТО, принятая накануне бомбардировок Югославии, которая позволяет Североатлантическому блоку атаковать любую страну, которая покажется НАТО подозрительной. Кто же эти подозрительные страны? Министр обороны США Роберт Гейтс, защищая в конгрессе новый военный бюджет США на 2008 г. (481 млрд. на текущие расходы и 245 млрд. на войну в Ираке) заявил ни более ни менее следующее: «Нам необходим весь спектр военных средств, включая как наземные силы, способные воевать с большими армиями, так и мобильные части специального назначения, способные бороться с угрозой терроризма, поскольку мы не знаем, что произойдет в таких странах, как Россия, Китай, Северная Корея, Иран и других».
Теперь, когда почти все члены ОВД являются членами Североатлантического договора, когда в восьми (из пятнадцати) советских республиках стоят американские войска, глупо стенать об обмане…
Заключение
Теперь, после сокрушительного поражения России, нам отстается только надеется. У нас остался, во-первых, наш характер. Особый русский характер. Среди его черт главенствует стоицизм, безусловная готовность все претерпеть – при условии известности смысла жертв, за что следует платить потом и кровью, с какой целью русские люди должны принести жертвы. Стоицизм – это грандиозный взаимный запас общего доверия склонного верить в себя народа, готового на осмысленную жертву.
Другая черта нашего характера – незакрепощенность. Россия – страна бытовой свободы, не закрепощенной мещанскими нормами. В России малозначительно давление буржуазных условностей. Цитируем классика: «Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность. Это можно видеть в каждом герое чеховского рассказа. Западный человек пригвожден к определенному месту и профессии, имеет затверделую формацию души».
Далее – терпение. Жизнь русских основывается на страде, т. е. на периоде интенсивных физических усилий. Слово «страда» на все языки будет переведено как страдание. Это означает, что основой своей жизни русские видят страдание. Когда русский умирает, о нем говорят отстрадал, т. е. завершил страдания. Жизнь как удовольствие нехарактерна (если не сказать неведома) русским. Терпение протопопа Аввакума и Семена Дежнева просто беспредельны. Россия может терпеть многое, но не унижение.
Дискретность усилий. Русский историк В. О. Ключевский определил это состояние таким образом: «Ни один народ в Европе не способен на такую крайнюю степень активности на протяжении короткого периода времени, как русские; но, возможно, никто другой в Европе не демонстрирует такой неспособности к постоянной, размеренной, непрестанной работе». Итак, с одной стороны, почти сверхъестественный трудовой порыв, с другой стороны, великая, почти ничем не пробиваемая пассивность – в том случае, если русский не видит безусловной необходимости или великой поставленной цели.
Свобода. Народ, уходивший в казаки на Юг и Восток, избирал свободу более радикальным путем, чем борцы за конституции на Западе. Поэт О.Э. Мандельштам выразился так: России присуща «нравственная свобода, свобода выбора. Никогда на Западе она не осуществилась в таком величии, в такой чистоте и полноте. Нравственная свобода – дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный… Она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры».
Сострадание. Чтобы не впасть в необъективность, призовем иностранцев. Современный ведущий британский русолог Хоскинг: «Хотя русские – храбрые люди и замечательно мужественны на войне, они являются самой мирной и невоинственной нацией в мире… Общественный темперамент отличается одновременно и нечувствительностью, и добротой. Нечувствительностью к своим страданиям и сочувствием к страданиям других. Каждый, способный видеть, откроет в России черты теплоты и простоты. Отзывчивость – этот дар природы, это неистребимое богатство жизни, является лучшей привлекательной чертой России». Французский писатель А. Жид признавал, что «нигде отношения с людьми не завязываются с такой легкостью, непринужденностью, глубиной и искренностью, как в СССР. Иногда достаточно одного взгляда, чтобы возникла горячая взаимная симпатия. Да, я не думаю, что где-нибудь еще, кроме СССР, можно испытать чувство человеческой общности такой глубины и силы».
Отсутствие высокомерия. Лорд Керзон, проехав по огромной стране, заметил в начале XX в.: «Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени напоминает злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него легкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпимость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обычаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степени итог дипломатического расчета, нежели плод беспечности». Это то, что Достоевский лестно для россиян назвал в 1880 г. «всемирной отзывчивостью», то, что помогает им достаточно легко вступать в контакт с другими – в браке, дружбе, союзничестве: «Стать настоящим русским значит стать братом всех людей; всечеловеком… Для настоящего русского Европа и удел всего великого Арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силою братства».
Эгалитаризм. Богатые вызывают на Руси традиционно неприязнь. Никто в современной России (как и сотни лет назад) не восхищается преуспевающими людьми. В России принципиально невозможно восхищение доморощенным Вандербильтом, Рокфеллером или Биллом Гейтсом. Выставлять напоказ свое богатство постыдно. Вызывающее, кричащее богатство вызывало общественное отторжение и, что неизменно декларируется и в сегодняшней России, желание «пустить петуха», сжечь дотла выдающийся своими размерами и убранством дом. Нельзя не учитывать этой национальной черты (свойственной, к слову, многим другим народам; японцам, к примеру). Равнинный, степной характер нашей страны, – полагает географ и философ Е.Н. Трубецкой, – «наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что слишком возвышается над окружающим».
Патриотизм, немыслимый по глубине. «Любовь к Отечеству, или патриотизм, – писал гений нашей науки Д.И. Менделеев, – составляет одно из возвышеннейших отличий нашего общежитного состояния». И. Ильин призывал: «Тот, кто хочет быть «братом» других народов, должен сам сначала стать и быть – творчески, самобытно, самостоятельно растить свой дух, крепить и воспитывать инстинкт своего национального самосохранения, по-своему трудиться, строить, властвовать и молиться. Настоящий русский есть прежде всего русский, и лишь в меру своей содержательной, качественной, субстанциональной русскости он может оказаться и «наднационально» и «братски» настроенным «всечеловеком»… Национально безликий «всечеловек» и «всенарод» не может ничего сказать другим людям и народам». Говоря о патриотизме, Пушкин возражал скептику Чаадаеву: «Война Олега и Святослава и даже удельные усобицы, – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличалась юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству… оба Ивана, величайшая драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели это не история, а бледный полузабытый сон! А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина Вторая, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел Вас в Париж? Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».