Полагаясь на такой национальный характер, можно уповать на то, что первый же действительно национальный лидер, который с болью за отечество укажет на рационально обозначенный путь национального спасения и возвышения, может смело рассчитывать на жертвенный отклик полутораста миллионов россиян, на десятки миллионов русских за пределами РФ, на людей русского этнопсихологического кода и культуры.
Вторая наша надежда – обширность территории России. И в своей усеченности Россия владеет первой по обширности территорией планеты. В мире нет более обширной равнины, чем та, которая распростерлась от Валдая на западе и до Берингова пролива на востоке, от казахской степи на юге и Северного Ледовитого океана на севере – 17 тыс. кв. километров, вдвое больше территории Соединенных Штатов. С юга на север – это преимущественно равнина – пустынная степь, обширные леса и жестокая своим зимним холодом тундра. С востока на запад – это долины великих рек: Лены, Оби, Енисея, Волги, Днепра. Старые горы (типа Уральских и Восточносибирских) не являют собой подлинных препятствий при перемещении.
Особенностью огромной российской территории является отсутствие естественных и отчетливо определенных рубежей внутри. В России даже великие перечисленные реки начинаются едва заметно на небольших холмах и плоскогорьях. «Россия до того равнинная страна, – пишет философ В.В. Розанов, – что, всю жизнь живя и даже совершая большие поездки, можно все-таки не увидеть ни единой горы». «Даже Уральский хребет, – пишет русский политолог и геостратег Н.Я. Данилевский, – один из ничтожнейших, по проходимости – один из удобнейших; в средней его части, около Екатеринбурга, переваливают через него, спрашивая у ямщика: да где же, братец, горы? Далее честь служить границей двух миров падает на реку Урал, которая уже совершенно ничто». Эта плоская территория – громадная специфическая область в центре евразийского континента, состоящая из соединенных между собой равнин, доминирует над Евразией. Эта цельность территории – наше несравненное богатство. Она позволяет надеяться на быстро проложенные транспортные артерии, которые свяжут ее воедино и навечно.
Но чтобы воспринять колоссальный дар наших предков – нашу территорию до Тихого океана, – мы должны, мы просто обязаны научиться иначе смотреть на карту своей страны. До сих пор мы смотрим, как на свою, на территорию России до Урала – обозревая другие две трети как некое приложение к Великой русской равнине. За Уралом, на огромных освоенных нашими предками территориях живут всего 27 млн. человек, и при продолжении современных демографических процессов (рождаемость в 1,4 ребенка на семью) мы потеряем дар Ермака и Дежнева около 2030 года.
Мы просто обязаны – как народ – повернуться к просторам Сибири и Дальнего Востока вплоть до Владивостока. (Напомним один из способов американского заселения прерий. В свое время каждый солдат федеральной армии в войне американских Севера и Юга получил т. н. гомстед – определенный земельный участок на американском Западе. Почему не отдавать массивы этих территорий ветеранам Афганской и чеченских войн – если уж все любые другие виды компенсации так затруднены?)
Мы просто обязаны увидеть в Енисее, Оби, Лене свои реки, а не экзотические фантазмы путешественников. Особенно привлекательны верховья Лены – удивительные по красоте и климату места севернее Байкала. Экстренно необходимо создание Министерства Сибири и Национального агентства дорог. Мы должны, обязаны освоить массив, полутысячей километров севернее Красноярска, Омска, Читы, Хабаровска, Владивостока. Именно здесь национальные территории могут продаваться участками – пока есть сибиряки и беженцы из бывших советских республик, которые ценят землю и способны противостоять континентальному климату.
Взгляд на Зауралье должен быть взглядом на корневую Россию, как на истинно жилой край, а не как на холодную кладовую. Только так Россия сможет сохранить свою удивительную территорию, которая непременно удивит мир геологическими находками. А биотехнологическая революция создаст морозоустойчивые сорта злаков и плодов, превращая сибирские просторы в зону прекрасной жизненной силы. И столица может быть перенесена, конечно же, не в относительно маргинализированный Петербург, а гораздо восточнее: по линии Екатеринбург – Новосибирск. Законодатели должны работать как их коллеги в Вашингтоне, Бразилия, Канберре, Астане – выходя из-под пресса и соблазнов московского мегаполиса, двигаясь навстречу эпицентру своей страны, а не ее комфортной окраине.
Мы – обладатели самого большого в мире дома, может быть, неуютного и пустого, но и его у нас весьма скоро отберут, если мы не наладим свое хозяйство. Если нас как нацию не устрашает и не мобилизует эта угроза, это просто означает, что нас уже ничто, никакие обстоятельства и соображения, не способно подвигнуть в сторону самовыживания. И нужно признать: если мы думаем, что Ермак ошибся – тогда мы достойны своей участи. То, что исторически всегда было нашим огромным тылом – Евразия – становится нашим самым уязвимым местом. Это самая большая вероятная и близкая перемена в геополитическом положении России.
Третья надежда – природные ресурсы, ископаемые. Мы используем только 8 процентов потенциально обрабатываемых земель. Неслыханное богатство – 45 процентов территории нашей страны покрыто лесами. Это и легкие мира, и достаточно легко добываемые ресурсы. Мы – первые добытчики природного газа на Земле, более десятой доли нефти – в наших просторах. Феноменальное природное богатство России всегда останется с ней.
Это положение кладезя природных ресурсов смягчит возможные политико-экономические катастрофы 2000-х годов.
Мировая индустрия – и прежде всего индустрия Запада сможет найти в российском газово-нефтяном богатстве (с выходами в Новороссийске, Приморске, Мурманске, на Сахалине) своего рода единственную альтернативу Персидскому заливу. Это богатство в критической степени важно для мировой экономики. Допуск или недопуск к этим богатствам может стать мощным оружием, равно как и средством раскола враждебных России коалиций.
Воспользоваться щедростью природы в интересах Российского государства, а не узкой группы удачливых бизнесменов – наша задача.
Нам дает надежду и образованность населения России. Именно говоря об этом образованном авангарде, Г.П. Федотов славит тот «тип русского европейца, который не потерял связи с родиной, а иногда и веры отцов. Именно эти люди строили Империю, воевали и законодательствовали, насаждали просвещение. Это подлинные птенцы гнезда Петрова, хотя справедливость требует признать, что родились они на свет еще до Петра. Их генеалогия начинается с боярина Матвеева, Ордина-Нащекина – быть может, даже с Курбского… В управлении и суде, во всех либеральных профессиях, в земстве, и, конечно, прежде всего в университете, европейцы выносили главным образом всю тяжесть мучительной в России культурной работы. Почти все они уходили от политики, чтобы сохранить свои силы для единственно возможного дела. Отсюда их непопулярность в стране, живущей в течение поколений испарениями гражданской войны. Но в каждом городе, в каждом уезде остались следы этих культурных подвижников – где школа или научное общество, где культурное хозяйство или просто память о бескорыстном враче, о гуманном судье, о благородном человеке. Это они не давали России застыть и замерзнуть, когда сверху старались превратить ее в холодильник, а снизу в костер. Если москвич держал на своем хребте Россию, то русский европеец ее строил». Эти люди знали Запад и видели, в чем состоит его величайшее чудо – в непрестанных трудовых усилиях, осмысленных и спланированных.
За сто лет – между 1890 и 1990 гг. – абсолютное крестьянское большинство России превратилось в абсолютно городское население с навыками индустриальных рабочих, с знаниями в пределах средней школы, мотивированными на формирование мировоззрения. Авангард населения страны – российская интеллигенция – достаточно отчетливо представляет себе, что Россия – уникальная, единственная незападная страна, которая устояла перед Западом именно в силу создания национальной индустриальной базы. И устояла потому, что создала плеяду технических и гуманитарных специалистов собственного цивилизационного кода, а не некую «немецкую слободу» посреди Руси. Создана многомиллионная группа людей, способных соединить «сердце с разумом», западную трезвость и науку с эмоциональностью и коллективизмом восточного мировоззрения.
По тяге к знаниям (ставшей буквально национальной религией), по пытливости и выходу на мировой уровень, по таланту овладения передовым техническим уровнем в России создано нечто особенное: провинция постоянно посылает своих талантливых образованных людей в университетские города. Готовность этих прирожденно талантливых людей скромно и без лишнего пафоса положить свою жизнь ради цивилизационного подъема, повышения общего уровня своего мира является уникальным и величайшим ресурсом страны. Не за «первым миллионом» тянутся эти юноши и девушки в мир науки; природная любознательность и природное чувство служения выдвинувшему тебя миру делают этот (едва ли не бесплатный) труд выражением гражданственного долга, продолжением традиции бестрепетного служения миру – от земских фельдшеров до создателей космических станций.
И пока этот ручей – из деревень, поселков, малых городов огромной провинции будет продолжать соединяться с кафедрами наших мирового уровня вузов, похороны нашей цивилизации преждевременны. Дорогой Ломоносова идут новые Алферовы. В двух ведущих научных революциях современности – информатике и биотехнологии – этот неизбалованный комфортом класс ученых готов к штурму любых высот. Из природной любознательности, из любви к многонациональному отечеству.
Мы еще не совсем утратили свой научный потенциал. Традиционно прикладная наука на Руси была связана, прежде всего, с военно-промышленным комплексом, с военными разработками – так сложилась наша судьба; России приходилось отбиваться от Наполеона, кайзера, Гитлера, противостоять в «холодной войне», и лучшие умы традиционно шли в военную сферу научных изысканий. Такие научные учреждения, как долгопрудненский Физико-технический институт, Училище имени Баумана, Московский авиационный институт, традиционно были надежной кузницей технических талантов, обогащавших нашу науку. Многие из этих вузов, где работал цвет современной науки, были закрыты для иностранцев. И сегодня, хотя выпускники долгопрудненского Физтеха склонны следовать в западные лаборатории, обогащая американскую научную и экономическую систему, остается исток, научная школа, способная при должном внимании государства удивить исследованиями мирового уровня.