Утром 25 сентября 1943 г. после длительной и кровопролитной операции старинный Смоленск очищен от немцев. Варвары сожгли старинный город дотла. А земля здесь особенно обильно полита кровью – первые атаки Соколовского загасили люфтваффе, организовавшее тщательное слежение за движением его войск, и поднаторевшие с декабря в оборонительных боях немцы. Логика последних была единообразна: при таких потерях Россия не может стоять в боевом строю долго. Главный просчет немцев в этой страшной войне. Прежде чем германские генералы поняли, что сможет, вермахт уже потерял всякий шанс.
Именно в это время Сталин произносит понятные всем слова: «Мы это сделаем сами».
А авторитетный военный обозреватель Дрю Пирсон заявил в печати, что «Адольф Берль, Джимми Данн, Брекенридж Лонг (американские дипломаты. – А.У.) хотели бы на самом деле, чтобы Россия подверглась как можно более обильным кровопусканиям – и русские знают это». Государственному секретарю пришлось приглашать советского поверенного в делах А.А. Громыко для опровержения обвинений. Рузвельт был очень впечатлен производительностью военной индустрии России. «Русское военное производство столь велико, что американская помощь, за исключение грузовиков, едва ощутима». В начале сентября президент убедил Аверела Гарримана переехать в качестве посла из Лондона в Москву, сделав его своим полномочным представителем при советском правительстве. Рузвельт выдвинул задачу обсудить с советским руководством послевоенные планы сторон. Возникла идея личного обсуждения этих вопросов со Сталиным. В послании, направленном в Москву 4 сентября 1943 г., предлагается встреча в Северной Африке после 15 ноября.
Именно имея в виду возможность усиления Советского Союза, Черчилль указал Идену 6 октября 1943 года: «Я не знаю, в каком состоянии будет Германия после окончания войны, но мы не должны ослаблять ее до крайней степени – мы можем нуждаться в ней против России». Как записала одна из стенографисток, члены кабинета министров были «поражены до ужаса, услышав все это». Черчилль очень хотел, чтобы Иден узнал в Москве, «что русские действительно думают о Балканах, и поэтому он задал ему следующий вопрос: «Будет ли их привлекать возможность нашей инициативы в Эгейском море с целью включения Турции в войну и открытия Дарданелл и Босфора… Заинтересованы ли они еще в высадке во Франции?»
А рейх продолжает геноцид. 4 октября 1943 г. Гиммлер выступает в Познани перед командирами войск СС: «Большинство из нас знает, что означает видеть перед собой сотни трупов, лежащих рядом, пятьсот или тысяча трупов. Быть замешанными в этом и в то же время оставаться достойными товарищами, вот что делает нас такими твердыми. Такую страницу в нашу историю еще никто не вписал, подобная страница никогда более не будет написана… Что происходит с русскими или чехами – мне абсолютно безразлично. Живут ли другие народы комфортабельно или они гибнут от голода, интересует меня только в той мере, в какой мы нуждаемся в них как в рабах для нашей культуры. Если 10 тысяч русских женщин гибнут от голода, копая для нас танковые траншеи, то меня это интересует только с той точки зрения готовности этих траншей для Германии. Мы, немцы, являемся единственным народом на земле, который достойно относится к животным, мы можем занять достойную позицию и в отношении человеческих животных, но было бы преступлением против нашей собственной крови проявлять о них заботу и передавать им наши идеалы». 6 октября Гиммлер там же развивает затронутую тему: «Что же относительно женщин и детей? Здесь есть совершенно ясное решение. Какой смысл уничтожать взрослых, позволяя оставаться мстителям – их детям расти среди наших детей и внуков?» На следующий день в Освенцим привозят 1260 детей.
В ужасную непогоду, презрев все мерзости поздней осени, советские инженерные войска совершают величайший подвиг, завершая строительство мостов через Днепр. Ватутина, разместившегося в просторном подвале старого дома в Новопетровцах, Ставка торопила: «Операции на правом фланге фронта не должны затягиваться, поскольку каждый потерянный день играет в пользу противника, позволяя ему сконцентрировать свои силы посредством использования своих хороших дорог, в то время как наше движение происходит на разрушенных противником дорогах». Киев следует взять в 48 часов.
После залпов из 2000 орудий и 50 «катюш» (неслыханная концентрация артиллерийского огня) блистательный Черняховский бросился в наступление с Лютежского плацдарма со своей 60-й армией утром 3 ноября 1943 г. На следующий день не посрамила себя, вопреки обрушившемуся ненастью, 3-й гвардейская танковая армия Рыбалко. За день пройдено семь километров в глубину германской обороны. В атаке танкисты включали сирены и передние фары, что во мраке осенних ливней особенно действовало на противника. 60-я армия Черняховского обошла Киев с юго-запада, а Москаленко уже сражался в пригородах. Когда окружение стало почти неизбежным, 7-й германский корпус стал покидать Киев. В 4 утра 7 ноября 1943 г. «мать городов русских» была освобождена.
По мере приближения зимы германская армия теряла не только ресурсы, но и моральную твердость. Распространялась убежденность в том, что удачи впереди уже не будет, что война проиграна, что мытарствам нет конца. Это через год у части войск появится пафос обороны фатерлянда, а сейчас германская армия обреченно откатывалась по печальным осенним равнинам России.
Тегеран
27 ноября 1943 г. «Священная корова» – самолет американского президента – взял курс из Каира на Тегеран. К северу, по дороге Абадан – Тегеран, осуществлялась перевозка грузов по ленд-лизу. Русский союзник остро нуждался в этих поставках, и недавно построенная железная дорога позволяла ускорить их получение.
После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Красной Армии. «Священная корова» совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана, «в огромной равнине, с Тегераном и снежными пиками на севере… Огромная нищета кругом». Лишь одну ночь провел Рузвельт в помещении американской делегации. Сообщения о заговоре против «большой тройки» были переданы советскими представителями через посла Гарримана. Молотов предупредил американцев о возможности покушения, и Рузвельт, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановился не на территории далеко расположенного американского посольства, а поблизости от Сталина, на территории советского посольства. Президент был размещен в главном здании посольства, строении желтого цвета. Рузвельт говорил, что провел жизнь в постоянных попытках поладить с людьми, и до сих пор это ему удавалось. Сталин не может отличаться чем-то принципиально особенным; даже если он не убедит его стать хорошим демократом, он сумеет выработать рабочие отношения.
Рузвельт был в спальне, когда Сталин направился к центральному зданию посольства. Президента выкатили в большую гостиную, а в двери медленно входил невысокого роста человек в наглухо застегнутом кителе. По воспоминаниям телохранителя Майкла Рейли «первая встреча с ним производила шокирующее впечатление. Хотя он был низкого роста, но производил впечатление крупного человека». Горчичного цвета военная форма блистала благодаря только что введенным в Красной Армии погонам. Позднее Рузвельт рассказывал сыну Эллиоту: «Он казался очень уверенным в себе».
В полуторачасовой беседе Рузвельт постарался довести до Сталина свое мнение, что европейские метрополии потеряли мандат истории на владычество над половиной мира (вывести Индокитай из-под французского владения, осуществить в Индии реформы «сверху донизу – нечто вроде советской системы»). Рузвельт хотел бы видеть Китай сильным. Эти два обстоятельства уже круто меняли предвоенный мир. Рузвельт воспринял реакцию Сталина как понимание своей линии.
Рузвельт пообещал оттянуть с советско-германского фронта 30–40 дивизий. Он постоянно имел в виду вопрос вступления СССР в войну против Японии. Он настолько ценил эту возможность, что категорически запретил своим военным поднимать данную проблему первыми. Сам же он обсуждал со Сталиным лишь отдаленные аспекты борьбы с Японией: наступление в Бирме, дискуссии с Чан Кайши в Каире. На этом раннем этапе Сталин не выказал желания поставить все точки над «i», и Рузвельт отнесся к его сдержанности с пониманием. В Тегеране оба лидера – Рузвельт и Сталин – ощущали растущую мощь своих держав.
В своем выступлении Сталин заявил, что занятость на германском фронте не позволяет Советскому Союзу присоединиться к войне против Японии, но это будет сделано после победы над Германией. Что касается Европы, то оптимальным способом возобладания антигитлеровских сил было бы движение союзных армий со стороны Северной Франции к Германии. Италия как плацдарм наступления на Германию не годится, а Балканы в этом плане лишь ненамного лучше. Сталин спросил, кто будет главнокомандующим союзными войсками во Франции, и, узнав, что назначения на этот пост еще не состоялось, выразил скепсис по поводу успеха всей операции.
Сталин бережно относился к достигнутому, как ему казалось, пониманию с американцами. Поэтому он, как бы не замечая «югославских авантюр» Рузвельта, резко выступил против Черчилля и его идей удара по «мягкому подбрюшью». Совместными усилиями американская и советская делегации преодолели «балканский уклон» Черчилля.
Лидеры трех величайших стран, решив главный насущный вопрос, могли немного заглянуть в будущее. Рузвельт высказал заинтересованность в послевоенной оккупации части Европы американскими войсками. Географически его интересы простирались на северо-западную Германию, Норвегию и Данию. Видимо, Рузвельт полагал, что эти страны и области наиболее стабильны политически, наиболее важны стратегически и послужат плацдармом для расширения американской зоны (порты Северной Атлантики, кратчайший путь из США, возможность продвижения на уязвимый европейский юг). Рузвельт рассчитывал иметь в Европе оккупационные силы размером около миллиона человек. Сколько времени они будут там стоять, было неизвестно. Пока Рузвельт говорил об одном-двух годах. Если в Европе возникнет угроза миру, то США вышлют к ее берегам корабли и самолеты, а СССР и Англия выставят контингент сухопутных войск.