В заключение — совет простому человеку, тому самому зайчику с поджатыми ушками.
Я не призываю «не бояться». Но лучше рационализировать свой страх. Туманная и неопределенная угроза всегда кажется страшнее явной, потому что ее дорисовывает воображение. Надо сказать себе: да, я боюсь, что за чужой бунт меня накажут. А потом задуматься — кто накажет, чем, как именно. И если выяснится, что наказать нет технической возможности — а сплошь и рядом ее нет — то… нет, не бунтовать, не надо. Просто не мешать несогласным и бунтующим, а лучше — поддержать их. Прежде всего морально. Хотя бы сказать жене и знакомым не «вот опять уроды вышли, козлы вонючие», а «молодцы ребята». Или, если слово «молодцы» язык не выговаривает, то хотя бы — «ну до чего довели людей». И ни в коем случае не подписываться под начальский гнев, не транслировать его, не повторять начальнические хулки и сучий брех начальских брехунцов и пустолаек.
Солженицын в свое время предлагал «жить не по лжи», понимая под этим несоучастие в делах советской власти. «Не призываемся, не созрели мы идти на площади и громогласить правду, высказывать вслух, что думаем, — не надо, это страшно. Но хоть откажемся говорить то, чего не думаем!»
Это не сработало — именно потому, что мы не лжем, мы и в самом деле ДУМАЕМ именно так, как описано выше. Перестать думать и чувствовать привычным для себя способом нельзя. Можно только не говорить того, что думаешь и не делать того, к чему привык. Это именно «не», а не «да», своего рода аскеза.
Как это делается технически? Для начала нужно усвоить: нельзя обвинять жертву и снимать вину со злодея. Например: когда слышишь рассказ об очередной изнасилованной и убитой черными девочке [30] — так вот, не пускаться в рассуждения о короткой юбке жертвы, хождении по ночам, моральном облике молодежи и так далее. Даже не называть жертву «дурой, которая не понимает, где живет». Не оправдывать тварей ни словом.
Это труднее, чем кажется на первый взгляд, потому что мозги заточены именно на это — найти, в чем виновата жертва, и обвинить ее в этом. Так вот, даже если все эти мысли тянутся в голове — промолчать, не давать воли житейской мудрости. Наш ум соучаствует злу, придумывая ему оправдания — но не следует поддерживать это в себе и тем более в других.
Даже если ты «ничего не можешь сделать», ты можешь сочувствовать жертвам и обвинять преступников, любить друзей и ненавидеть врагов. Или хотя бы — если ум поражен синдромом россиянина и все время подбирает оправдания для зла и обвинения жертвам — не показывать этого вовне. Если этого не делать, синдром начинает постепенно проходить. Особенно если окружающие тоже стараются удерживаться от низостей.
Хотя бы так. А дальше можно будет и о других вещах задуматься, помудренее.
Покаянство
В темные годы застоя, когда (как всем и каждому известно) приличный человек не мог поговорить с другим приличным человеком, иначе как накрыв телефон подушкой, в либеральных кругах было в ходу ругательство «Павлик Морозов». Означало оно не столько «преступного сына», сколько именно доносчика и стукача: осуждалось именно «сотрудничество с властями». К нарушению заповеди «чти отца своего и мать свою» либералы-образованцы относились куда более прохладно: у многих были свои проблемы с родителями, да и вообще патриархальные ценности в этой среде не котировались.
Тем не менее в ситуации спора с оппонентом (обычно каким-нибудь наивным советским патриотом — тогда такие тоже попадались) ветхозаветный аргумент «на отца руку поднял!» тоже доставался из кармана: «А чего хорошего вы ждете от власти, канонизировавшей выродка, предавшего отца своего». Чувствовалось, конечно, что и «выродок», и патетическое «отца!» — не столько боль сердца, сколько товар на вынос, а точнее сказать — обращение к ценностям противника с целью манипуляции ими. «Вы там что-то про Отечество, про предков лепечете? Так нате ж вам: щенок папашку своего огонопупил, а Отечество ваше поганое его за это в святцы вписало. Что возразить имеете-с?» Возразить было как бы и нечего: советская власть и правда выглядела в этой ситуации нехорошо.
Истинное же отношение образованщины к «предкам» проявилось много позже, когда Горбачев только начал ковать свое железо.
Первый и главный перестроечный фильм, снятый культовым грузинским режиссером, был настоящей манифестацией эдипова комплекса — его герой, прозрев всю мерзость отца своего, выкидывает его труп из могилы[31]http://old.russ.ru/politics/reflection/20030725-kryl.html. Фильм имел успех оглушительный в прямом смысле слова: на первых показах было принято аплодировать.
Называлось кино сообразно своему мессиджу: «Покаяние».
Любая крупная дележка предполагает, что прежде всего прочего делятся вершки и корешки, то есть прибыли и издержки. Тотальная приватизации всегда идет по формуле приватизация прибылей — социализация издержек. Это значит, что все сладкое присваивают себе «эффективные собственники» (или как они там называются на очередном историческом этапе, а все горькое, кислое и соленое всучается обществу и государству — которые, в свою очередь, перепихивают эти дары друг другу, пытаясь сбросить с себя хотя бы часть непонятно откуда взявшегося груза. В результате народ и власть начинают тихо ненавидеть друг друга, обессиливаясь в этом взаимном перепихивании. При этом государство никак не может стряхнуть с себя гнетущие его долу «социальные обязательства», а народ нищает и вымирает от бескормицы — к вящему удовольствию «эффективного собственника».
Все это касается (причем в первую очередь) и самого главного рынка — рынка символической продукции. С самого начала радикальных реформ нашим будущим буржуйчикам был выписан моральный карт-бланш: либеральная пропаганда объявила абсолютно все их действия (начиная от банальной неуплаты налогов и кончая грабежами, убийствами и предательством Родины) нормальными и естественными для «эпохи первоначального накопления» — когда все в дыму и ничего не видно, то есть все дозволено. Однако эта идеология абсолютной… нет, нет, не правоты, бери выше — невинности «эффективного собственника» — когда какой-нибудь очередной олигарх, получивший несметные сокровища каким-нибудь бесконечно омерзительным способом (таким, что о нем поведать стыдно даже сейчас, после отмены всей и всяческой морали: покажите олигарха, который способен внятно рассказать, откуда у него образовался первый миллион) — отнюдь не распространяется на всех. Индульгенции получили только избранные. Груз же вины отнюдь не аннулирован, нет — но аккуратно переложен на плечи лохов и терпил, то есть российского государства и русского народа.
Этот процесс — перманентное перераспределение плохой кармы в пользу пузатеньких — является денотатом практически любого либерального рассуждения. Достаточно открыть любую приличную газету, чтобы прочесть о ленивом, бездарном, завистливом народе, неспособном сделать ничего полезного, с руками, растущими из жопы, терпеливо сносящего тиранство властей, но обуянного иррациональной ненавистью ко всему чистому и светлому (олицетворяемому крупными собственниками и либеральной интеллигенцией). Над этим народом растопырилась чернокрылая власть, бесконечно отвратительная в своей косности, бездарности, продажности, тиранстве, одержимости имперскими комплексами. При всем том два этих существа — власть и народ — пребывают в перманентном соединении: власть насилует «подлых людишек», но подлые людишки получают от этого извращенное удовольствие, и поэтому заслуживают только презрения [32].
При этом все чистое и светлое (то есть господ собственников и их верных личард из СМИ) можно смело уподобить лотосу: они, как и он, плавают в грязи, но грязь к ним не пристает. Поэтому в ответ на любые обвинения в адрес сих избранных следует пожатие плеч и царственное «ну и что?» Да, уважаемые господа олигархи нарушали какие-то там законы. И что же теперь, судить их, что ли, по этим жалким, смешным «законам»? [33]
Закон не смеет судить носителей благодати: лица исторические, свершающие мистерию Первоначального Накопления, не подлежат человеческому суду [34]. Если какие-то там законы и были нарушены — что ж, тем хуже для законов. То же самое касается и «людской молвы»: всякий, дурно думающий или говорящий дурное о заведомо невинных (Гусинском, Березовском, или вот как сейчас о Ходорковском), тем самым всего лишь свидетельствует о черноте своей собственной души, о собственной неизбранности-к-невиновности. «Где твой мильен, паря, чтобы гавкать на эффективного менеджера и его транспарентный до раскаленной белизны бузиннес?»
Кстати, не следует забывать, что разделение на имеющих-право-на-все и несущих-груз-вины состоялось до всего остального прочего — в том числе и до приватизации, «отпускания цен» и прочих подвигов младореформаторов. Задолго до разделения на богатых и бедных, на сильных и слабых, на допущенных к кассе и отогнанных от нее, российское общество было разделено на два класса: всегда невинных и во всем заранее виноватых.
Дальнейшие разделения следовали из этого изначального. Пробившиеся в невинные (то есть назначенные быть «эффективными собственниками») творили абсолютно все что хотели, а все их злодейства только умножали и без того огромную вину изначально виновных. Последние играли незавидную роль «козла отпущения»: на их головы возлагалась мегатонны чужой кармы — после чего они торжественно изгонялись «в пустыню к Азазелю». Кстати сказать, один из самых знаменитых «библейских» образов перестроечной и постперестроечной публицистики — уподобление «выхода из совка» исходу евреев из Египта, с обязательной добавкой «следует водить народ по пустыне, пока не умрут все, рожденные в советском рабстве», — довольно-таки двусмыслен. В пустыню, как известно, изгоняли и козла, посвященного Дьяволу, на голову которого символически возлагались грехи евреев. «И положит Аарон на обоих козлов жребий: жребий один для Господа, а жребий другой — к Азазелу» (16.8). Русский народ, водимый рефо