кой истории. Проблема, которая для Запада, при всех возможных частностях, выступает всё-таки внешней, для России - внутренняя проблема. Как тут не вспомнить знаменитого в середине девятнадцатого века выражения "внутренние турки"! Это была чисто русская специфика. Сегодня, правда, можно сказать, что и это явление, так сказать, глобализировалась: в Германии, скажем, есть "внутренние турки", и не в метафорическом, а в самом прямом смысле - как компактное этническое меньшинство. Но в том-то и дело, что в России того тургеневско-добролюбовского времени внутренними турками были сами русские - и сейчас есть, никуда не делись. Это никак не растворимый ни в каких исторических смешениях и взрывах стойкий анклав традиционалистских, упрямо-консервативных, реакционных сил, некое неразложимое, чуть ли не архетипическое ядро, до сих пор противящееся полному и бескопромиссному вхождению России в число передовых наций подлинно цивилизованного мира.
Сказать проще, Россия, как будто включившись в мировой фронт борьбы с исламо-терроризмом, поддерживаемым так называемыми государствами-изгоями, не без некоторого, и весьма серьезного, основания сама может быть если не включена в их число, то как-то с ними ассоциирована, Страны-изгои - русский перевод, и неточный, английского выражения rouge countries - буквально, "грубые страны". А кто будет возражать против того, что Россия - грубая страна?
Конечно, речь не о том, что борьбу с исламским терроризмом могут вести только западные демократические страны, а не страны того же ислама. Пакистан же ведет, Алжир, кажется, подавил своих фундаменталистов, сейчас и Саудовская Аравия кое-какие шаги предприняла. О Турции, этом восточном фланге НАТО, и говорить нечего. Усама с компанией страшат не только европейцев и американцев, но и сам исламский мир, по крайней мере, правящие его сферы. Мы о другом сейчас говорим; именно о том, что Россия, как бы ни затрагивалась она этой борьбой, какие бы жертвы сама ни несла и ни приносила, - страна до сих пор не западная, не демократическая, не принадлежащая к Первому миру и в пресловутую семерку допущенная на птичьих правах, авансом, восьмеркой. Ко Второму миру ее относить вроде нельзя, с коммунизмом ведь покончила; к Третьему, вроде, тоже - ведь не Бангладеш, в самом деле. Невольно вспоминается некий нумерический урод двадцатых годов, так называемый Двух-с-половинный Интернационал: то есть ушедший от ревизионистского Второго, но и не примкнувший к экстремистскому Третьему. Россия - страна Полуторного мира. Двух миров не боец, а только гость случайный, как сказал поэт. Но в том-то и дело, что боец, и чуть ли не всех миров.
Всё сказанное до сих пор было только неким провокативным предисловием. Тему я хочу повернуть по-другому: а может ли, в сущности, победить тот мир, который мы привычно зовем цивилизованным?
Тут я должен - к собственному облегчению - сказать, что такая постановка вопроса, такая, как сказано, провокация, отнюдь не мне принадлежит. Это вопрос, постоянно поднимавшийся и державшийся в уме Арнольдом Тойнби - крупнейшим историком двадцатого века; вопрос, пронизывающий все 12 томов его "Исследований истории", да и многие другие работы. Тойнби отнюдь не придерживался европоцентрической точки зрения, характерной для мировоззрения Запада еще даже в начале 20-го века. Об этом говорили и до Тойнби, говорили и большее: о несводимости культур одной к другой, об их принципиальной несовместимости, разноприродности. Тойнби поставил вопрос острее: да, человечество качественно разнородно, но современный мир стал единым, общая жизнь - императив современности. Хочешь, не хочешь - надо жить вместе. Но одного согласия и желания мало, говорит Тойнби, и тут его пойнт: возможно ли такое сосуществование?
Интересные иллюстрации этой проблемы Тойнби не однажды давал как раз на примерах исламских стран - и России. Прежде всего, Тойнби не сомневается в экспансионистской природе западной цивилизации, начиная с античных времен: идея объединения мира под одним началом - римская идея. Столь же несомненным для него является и то, что не-западный мир всегда сопротивлялся этой экспансии, а со временем стал переходить в наступление.
Пример тут главный - Россия, противостояние которой Западу приняло опасно агрессивные формы к 50-м годам двадцатого века. Понятно, что речь идет о коммунизме, действительно представлявшем с середины прошлого века угрозу для Запада. Это ответное движение стало возможным, потому что Россия сама вступила на путь вестернизации еще при Петре Великом. Первые шаги всякой вестернизации - заимствование западной военной техники. Дальше - в зависимости от обстоятельств. В России обстоятельства сложились так, что она взяла кое-что из западной идеологии - и вот тогда-то и стала опасна.
"Позаимствовав у Запада помимо промышленных достижений еще и западную идеологию и обратив ее против Запада, большевики в 1917 году дали российской истории совершенно новое направление, ибо Россия впервые восприняла западное мировоззрение... Вот почему у нас есть основания сказать, что, внедряя коммунистическую идеологию, Россия рассталась со своей вековой традицией..."
Тойнби сомневается в победе марксистской, коммунистической России над Западом, - слишком узка философия марксизма, мало отвечает действительности, тем более сложной действительности Запада. Успехи СССР в идеологическом противостоянии Западу в значительной мере объяснялись тем, что марксизм изначально был неспокойной совестью Запада, указывал на реальные его язвы. Коли Запад избавится от этих язв внутри себя, ему и внешняя агрессия коммунизма не страшна. Мы знаем, что так и произошло; более того, сама Россия преодолела марксизм и созданный на его основе общественно-политический строй. Это доказало в очередной раз динамичный характер западной цивилизации, умеющей противостоять Вызову (с большой буквы: одно из самых важных понятий историософии Тойнби), - но отнюдь не решило судьбу России.
Вопрос о судьбах Запада и человечества требует более широкого контекста, нежели проблема Запад - Россия. И Тойнби привлекает к этой теме материал ислама.
Интересную параллель России в отношении восприятия западной цивилизации дает Турция, бывшая когда-то центром мусульманского мира, метрополией громадной исламской империи. Терпя внешнеполитические поражения (от той же России, главным образом), Оттоманская империя по примеру Петра Великого взялась за военно-техническую модернизацию. Это не предотвратило крушения империи, и только после полного ее распада в самой Турции появился политик действительно петровского ранга - Ататюрк. Он понял то, пишет Тойнби, чего не понимали прежние оттоманские реформаторы, думавшие ограничиться чисто военно-техническими инновациями:
"Причина, по которой эта политика дозированной вестернизации была обречена на провал и провалилась, заключается в одной непреложной истине, так и не осознанной первыми турецкими реформаторами, однако счастливо угаданной гением Петра Великого. Эта истина гласит, что любая цивилизация, любой образ жизни есть неразрывное целое, где все части взаимозависимы и нераздельны".
Это уже даже и не Тойнби, а Шпенглер, говоривший о тотальной целостности культур, об интегральном единстве их стиля. Он же говорил и другое: о возможности одной культуры, попав в зависимость от другой, принять форму так называемого псевдоморфоза. Как раз послепетровская Россия была у Шпенглера типичным псевдоморфозом: собственные живые силы отливались в чуждые, привнесенные извне формы - и уродовались, деформировались. Мы не оцениваем сейчас в ту или иную сторону эту мысль Шпенглера, но только ставим под сомнение вышеприведенные слова Тойнби: о гении Петра Великого, якобы понимавшего, что культуру нужно (или можно) менять до конца. По этому пункту куда полезнее послушать русского историка - В.О. Ключевского:
Петра часто изображали слепым беззаветным западником, который любил всё западное не потому, что оно было лучше русского, а потому, что оно было непохоже на русское. Трудно поверить, чтобы всегда расчетливый Петр был расположен к таким платоническим увлечениям. (Военно-техническое знание) - вот для чего нужна была Петру Западная Европа. Он не питал к ней слепого или нежного пристрастия. Вот почему хочется верить дошедшему до нас через много рук преданию о словах, когда-то будто бы сказанных Петром и записанных Остерманом: "Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом".
Петровская реформа была всё той же дозированной вестернизацией, приемы которой и до сего дня используются и с той или иной долей успеха применяются незападными странами в их противостоянии Западу. А в современном мире, как оказалось, не нужно и далеко идущих военных реформ - достаточно создать ядерное оружие, чтобы обезопасить себя от западной экспансии.
Но западная экспансия - слишком широкое понятие, чтобы сводить его исключительно к военному противостоянию. Да Тойнби и сам, говоря о "западном завоевании" мира, выражается метафорически. Влияние, воздействие, эффект - вот нужные и правильные слова. Само присутствие Запада, наличие западной цивилизационной культуры - вот настоящий Вызов, бросаемый Западом миру. Атомное оружие на этот вызов ответить не способно. Кому не ясно, что создание его нужно странам-изгоям не для обороны, а для атомного шантажа. Северная Корея таким образом хочет решить свои продовольственные проблемы. Это как советские беспризорники двадцатых годов: "Тетка, дай рубль, а то укушу, у меня сифилис!"
Мы уже говорили, что, по Тойнби, фактическое единство современного мира, взаимоприсутствие, так сказать, всех стран и народов требует культурной гармонизации, без которой невозможно стабильное существование человечества. Таковое единство - не то что закон исторического развития, а скорее нравственный постулат оного, требование не чистого, а практического разума, говоря по Канту. И нельзя не заметить, что Тойнби сохраняет значительную долю скептицизма в рассуждениях на эту тему. Идущая интеграция человечества (сейчас бы сказали "глобализация"), скорее в