. Из этого документа следует, что некоторое время назад полоцким князем (или вассалом полоцкого князя?) был некий Константин[447]. Неясно, может ли он быть отождествлен с князем полоцким Константином Безруким, о котором говорится в «Наказании тверского епископа Симеона»[448], и с князем Константином, зятем Александра Невского, упоминаемом НIЛ среди участников похода на Юрьев 1262 г. (этот последний Константин во всяком случае не полоцкий князь — в качестве такового выступает Товтивил, также участвовавший в этом походе)[449].
В 1265 г., после вокняжения в Литве Воишелка Миндовговича, в грамоте ливонскому магистру и г. Риге полоцким и витебским князем выступает Изяслав (судя по имени, вновь представитель местной династии); Воишелк является его сюзереном («а воли есми Божии и въ Молшелгове»)[450]. Позднее (примерно в 70-е — 80-е гг.) в Полоцке, очевидно, княжил Константин Безрукий[451]; к какой ветви он принадлежал, остается неясным[452]. В начале XIV в. Полоцк окончательно переходит в руки литовских князей: в грамоте полоцкого епископа Якова рижскому епископскому наместнику и г. Риге (около 1309 г.) как сюзерен Полоцка упомянут только правитель Литвы Витень; под 1326 г. в НIЛ полоцким князем назван брат Гедимина Воинь[453].
Что касается Витебска, то в первой половине 90-х гг. XIII в. он входил в сферу влияния Смоленского княжества: именно смоленскому князю Федору Ростиславичу жалуется архиепископ Риги на витеблян[454]. Из его письма может сложиться впечатление, что своего князя в Витебске не было. В 1298 г., однако, видим в Витебске князя Михаила Константиновича[455] (сын Константина Безрукого?). Возможно, по смерти Константина Полоцко-Витебское княжество было поделено на сферы влияния между Литвой и Смоленском: Полоцк достался Витеню, а витебский князь Михаил Константинович стал вассалом Смоленска. В приписке к Хронике Быховца говорится, что в 1318 г. Ольгерд Гедиминович женился на дочери последнего витебского князя из Рюриковичей Ярослава Васильевича и после его смерти в 1320 г. стал витебским князем[456].
О других бывших вассальных княжениях в составе Полоцкой земли сведения немногочисленны. В НIЛ под 1326 г. упомянут князь Василий Минский он выступает вассалом Гедимина[457]. Зимой 1339–1340 гг. в походе на Смоленск, возглавляемом послом хана Узбека Товлубием и великим князем владимирским Иваном Калитой, в числе многих других князей участвовал Иван «Друцкий»[458]. Поход был связан с признанием Смоленском сюзеренитета великого князя литовского Гедимина[459], следовательно, можно полагать, что Друцкое княжество, расположенное на юго-востоке Полоцкой земли, в это время Литве не починялось. В духовной грамоте великого князя московского и владимирского Семена Ивановича (1353 г.) упоминается «село в Дмитровѣ, что есмь купил оу Ивана у Дрюцьского»[460]. Вероятно, князь Иван Друцкий после неудачи смоленского похода был вынужден оставить свой стол и нашел убежище в Северо-Восточной Руси[461]. Следующее упоминание Друцкого князя относится к 1372 г., и он выступает как литовский вассал: Дмитрий Друцкий участвует в походе на Северо-Восточную Русь, возглавляемом Кейстутом Гедиминовичем[462]. В жалованной грамоте полоцкого князя Андрея Ольгердовиче (80-е годы XIV в.) в качестве свидетеля выступает князь Василий Друцкий[463]. Принадлежали друцкие князья к ветви полоцких Изяславичей или к иной, судить трудно[464].
С 30-х годов XIII века известны князья в т. н. «Черной Руси» (территория в верховьях р. Неман, заключенная между Литвой с севера, Полоцкой землей с востока, Турово-Пинской с юго-востока и Волынской с юго-запада). В усобице середины 30-х годов участвует Изяслав «Новгородский», т. е. князь Новгородка «Литовского» (нынешнего Новогрудка) — будучи союзником Даниила, он вместе с Миндовгом нападает на Конрада Мазовецкого[465]. Позже упоминаются князья Глеб Волковыский, Изяслав Свичлочский, Василько Слонимский[466]. Судя по набору имен, чернорусские князья относились к ветви полоцких Изяславичей (имена Изяслав, Глеб и Василий в этой ветви встречаются по 3 раза). Самостоятельной роли они не играли: Черная Русь в середине XIII в. является ареной борьбы между галицко-волынскими и литовскими князьями и к концу XIII столетия закрепляется за Литвой[467].
В Турово-Пинской земле во второй половине XIII века известны пинские князья Федор, Демид и Юрий. Они упомянуты в Ипатьевской летописи под 1262 г.[468], а два последних — и под 1292 г., причем в последнем случае их отцом назван Владимир[469]. Возможно, это Владимир Пинский, упоминаемый в конце первого десятилетия XIII в. и под 1229 г.[470] Кроме того, в конце XIII века существовал княжеский стол в Степени — городе на юго-западе Турово-Пинской земли. Здесь упоминается князь Иван, сын Глеба, и его сын Владимир[471].
Турово-Пинское княжество было слабым политическим образованием и в середине — второй половине XIII в находилось под сильным влиянием Галицко-Волынской Руси и Литвы[472]. Последний раз пинские князья из потомства Ярослава Святополчича упомянуты под 1292 г., а в период между 1315–1333 г. в Пинске вокняжился сын великого князя литовского Гедимина Наримант[473]. Очевидно, Турово-Пинская земля полностью перешла под литовскую власть в первой четверти XIV века[474].
Территория бывшего Переяславского княжества после Батыева нашествия оказалась под непосредственным управлением Орды[475]. Возможно, в первой половине XIV в. в Переяславле Южном какое-то время княжили представители ветви Ольговичей[476]. В 60-е годы XIV столетия Переяславская земля вместе с Черниговской вошла в состав Великого княжества Литовского[477].
Глава 3Пути развития русских земель во второй половине XIII–XIV веках: факторы и итоги
Итак, после монголо-татарского нашествия судьбы русских земель существенно расходятся. Из четырех сильнейших в первой половине XIII в. княжеств три (Черниговское, Галицко-Волынское и Смоленское) в XIV веке прекращают свое существование в качестве суверенных государств, их территории оказываются в составе иноэтничных в основе государственных образований. На территории четвертого — Владимиро-Суздальского — начинает складываться новое единое Русское государство. Какими факторами обусловлено различие путей развития русских земель в этот период?
На первом месте стоит, естественно, вопрос о роли иноземного нашествия и ига в судьбах Руси. Он издавна принадлежит к числу дискуссионных. Можно условно выделить три группы исследователей. Во-первых, это те, кто признает очень значительное воздействие завоевателей на развитие Руси, выразившееся в создании благодаря им единого Русского (Московского) государства. Основоположником такой точки зрения был Н.М. Карамзин[478]. С аксиологической точки зрения исследователи этой группы рассматривали влияние монголо-татар как в значительной мере позитивное, хотя встречались и неоднозначные оценки[479].
Другие историки оценивали воздействие завоевателей на внутреннюю жизнь древнерусского общества как крайне незначительное, полагая, что все процессы, шедшие во второй половине XIII–XIV вв., либо органически вытекают из тенденций предшествующего периода, либо возникают независимо от Орды[480].
Наконец, для многих исследователей характерна как бы «промежуточная» позиция, при которой влияние завоевателей расценивается как заметное, но не определяющее для развития страны. Такая точка зрения преобладала в отечественной историографии советского периода. Воздействие монголо-татар рассматривалось исключительно как негативное, тормозящее развитие Руси, в т. ч. объединительные процессы; создание единого государства произошло не благодаря, а вопреки Орде[481].
Не касаясь в настоящей работе проблемы воздействия монголо-татарского нашествия и ига на все сферы жизнедеятельности древнерусского общества — экономику, социальные отношения, политику, культуру — остановимся на вопросе о том, внесло ли нашествие Батыя деструктивные изменения в существовавшую на Руси политическую структуру, построенную на сочетании «родовых» и «общерусских» земель-княжений, или разные пути и судьбы земель были следствием исключительно внутренних процессов.