[316] Раскладку осуществляло вече, которое также было общим и также служило связующим звеном между городом и волостью.[317] Тесная связь дополнялась общностью волостной организации. «…Городские интересы поддерживал глава всей волости — старец или приказник».[318] Само название волостного главы адресует нас к седой древности. В Древней Руси IX — первой половины XI в. старцы градские — это «та племенная знать, которая занималась гражданскими делами, чем она и отличалась от князей и их сподручников бояр, профилирующихся прежде всего в области военной. Наименование "градские" они получили потому, что пребывали, как и следовало ожидать, от племенной знати в "градах" — племенных центрах».[319] Вполне возможно, что этот термин в ряде районов доживает и до столь поздних времен. Впрочем, для нас в данном случае важнее подчеркнуть, что старцы были общинной, выборной властью, которую избирали всей волостью.[320] Всякое покушение на это старинное право волости вызывало бурю протестов со стороны населения. В 1522 г. волость Борисовская жаловалась на наместника в подобных утеснениях: «У том нам кривду чинит: што ж как межи себе по весне, собравшися з мужми поспол, которого межи себе старца уставити хочем…».[321] Еще Г. Ловмяньский подметил, что в «русских» волостях (так еще иногда назывались Поднепровские и Подвинские волости. — А. Д.) выборная власть была общей для места и волости.[322]
Поднепровские и Подвинские волости, от которых сохранилось наибольшее количество документов, характеризующих общину,[323] — явление сложное по своему характеру. Дело в том, что в ней мы можем увидеть несколько слоев. Поздний пласт — тягловые функции общины. Характер и хронология источников обусловливают как раз с этой стороны ее более подробное освещение. Это не раз вводило в заблуждение исследователей. Касательно наших волостей М.К. Любавский, критикуя М.В. Довнар-Запольского, писал: «…описанный им (М.В. Довнар-Запольским. — А. Д.) поземельный строй сельской общины был не развалинами древнего общинного землевладения, а простым результатом развития заимочного землевладения… эта организания (община. — А. Д.) не архаическая, а сравнительно поздняя, хотя и с некоторыми архаическими чертами…».[324] Здесь мы солидарны с критикуемым автором и позволим себе не согласиться с М.К. Любавским. Нет оснований отрицать древность Поднепровских и Подвинских общин первой половины XVI в. Более того, в своей основе такая община — своего рода «модель» древнерусского города-государства, утратившая уже, естественно, свои государственные, властные функции. Сложившаяся ситуация способствовала здесь консервации древнерусских порядков вплоть до XVI в. «Заброшенные среди лесов и болот, большею частью удаленные от главных водных артерий, волости, быт которых поддается наиболее подробной реставрации, не играли политической роли, их грады не приобрели торгового значения: такими же уединенными организациями они перешли во власть великих князей литовских и вошли в состав господарских волостей, — писал М.В. Довнар-Запольский.[325] Сам М. К. Любавский, не замечая этого, раскрывает «тайну» Поднепровских и Подвинскнх волостей: «И самая живучесть крестьянской волостной организации… и наибольшая полнота ее развития объясняются, кроме других причин, также и слабым развитием военно-служилого шляхетского землевладения в названных волостях…».[326] Мысль, с нашей точки зрения, совершенно верная. Но заставляет сделать и другой весьма важный вывод: подобного типа волостная община была в более ранние времена распространена гораздо шире. Об этом свидетельствуют и многочисленные сообщения о «старцах» и непосредственные свидетельства сохранения подобного рода общины в других районах ВКЛ.
Нужно учитывать еще и следующее. М.К. Любавский, с нашей точки зрения, слишком жестко трактует проблему сохранения древнерусского общинного наследия. Когда мы говорим о том, что древнерусские общинные традиции жили и в XIV — первой половине XVII в., это не значит, что сохранялись именно те общины, что существовали в Киевской Руси. Менялась демографическая ситуация, внешние условия. Общины могли восстанавливаться, возникать заново. Но то, что и заново они возникали в прежних древнерусских формах, — вот принципиально важное для нас положение — следовательно, для возникновения и функционирования подобного рода общин условия были еще вполне благоприятны.[327]
Это обстоятельство чрезвычайно важно для рассмотрения еще одного типа общины — южных порубежных городов, вернее общин, сгруппировавшихся в южных «украинных» городах. Правда, М.В. Довнар-Запольский подметил, что в южных городах связь городского населения с негородскими элементами или отсутствует, или выражена в весьма незначительной степени. Но при этом он сделал совершенно верное замечание, что под мещанством южных украинских городов ошибочно было бы разуметь городской класс в собственном смысле этого понятия.[328] Городским, мещанским это население было лишь в плане концентрации в городе. «По своим же занятиям южное мещанство было низшим военно-служилым классом, играло такую же роль. какая на севере принадлежала панцырным боярам, ордынским слугам и т. п. группам», — отмечал ученый.[329] В условиях беспокойного пограничья община доживает до очень поздних времен. Причем здесь она имеет и своих предшественников в древнерусский период. Это время исследователи, как революционные, так и современные, считают временем господства в данном регионе общинных отношений. Как ни относись к проблеме «болоховских князей»,[330] но вывод М.С. Грушевского о том, что эти князья «стояли в тесной связи и солидарности с населением и являлись выразителем его вожделений», представляется бесспорным.[331] Тот же исследователь, проанализировав сообщения летописи о борьбе Даниила с «белобережцами» и «чернятинцами», пришел к знаменательному выводу: это были общины «чистого» типа, даже без таких князей, каких мы видели у болоховцев. По мнению выдающегося историка, вся западная часть киевской земли в XIII в. Состояла сплошь из отдельных независимых общин, без князей, непосредственно подчиненных татарам.[332] Не случайно князьям Кориатовичам, чтобы укрепиться на Подолье, пришлось договариваться с атаманами — общинными лидерами.[333]
Подход к южнорусским городам, как к общинам, становится общей мыслью в работах дореволюционных историков.[334] В 1988 г. И.Б. Михайлова, проанализировав большой археологический материал, накопленный за последние десятилетие пришла к выводу о том, что южнорусские городки, являясь средоточиями общинной жизни, осуществляли все функции, необходимые волости.[335]
Итак, общинная жизнь била ключом на южнорусских порубежьях с очень давних времен. Это, конечно, не значит, что городские общины XVI в. всегда были непосредственными потомками древнерусских городских общин. Мы только что говорили о том, что община могла быть и новообразованием, могла появляться вновь, но в старых формах и с сохранением старого содержания. В полной мере это относится и к южнорусским городам. В данном случае важны наблюдения Г. Ловмяньского. Возражая В.Б. Антоновичу в том, что события XVI в. разрушили общину, он отмечал сходство украинской городской общины с древнерусской. И в том и в другом случае действовало колонизационное начало, которое и приводило к возникновению общинных «входов» — продуктов жизнедеятельности общины. Другими словами — это результат колонизации общинами окрестной территории.[336]
Но вернемся к городским общинам XV–XVI вв. Так же как и в Поднепровских и Подвинских волостях, объединяющим фактором здесь была земельная собственность. Эта земельная собственность, на которую распространяются «звечистые» права горожан, результат колонизации, заимки. По мере обострения конфликтов в связи с ростом частного землевладения, конце XVI и начале XVII в. правительство само утверждало обширные округа за украинными городами и противопоставило права последних правам частных землевладельцев. Так, черкасские мещане владели весьма обширной территорией входов, причем удаленной от городского поселения. Жители Черкасс борются за право владеть этими «входами».[337] Подобного рода сведения имеются о городах Каневе, Остре. Мещане Винницы «поведили, иж теи земли их власные отчизные звечистые, которые они сами и предки их в покое держали».[338] При этом необходимо отметить, что общинные территории «не были поделены на участки между отдельными лицами и находились в общем пользовании», распределение же участков зависело или от распоряжения общины, или обусловливалось «захватным правом».[339]
Помимо прав на свои «звечистые» земли и угодия, городские общины обладали и другими статьями дохода. Так, город Черкассы имел свою корчму бражную.