Находит объяснение и малая в конечном итоге эффективность этой борьбы. А.Е. Пресняков считал, что «слабосильный, анемичный характер борьбы происходит из-за того, что она не затронула широких общественных слоев (украинских и белорусских), не говоря уже о народных массах».[1201] Проанализированный материал свидетельствует о том, что в данном случае А.Е. Пресняков был не прав. «Анемичность» борьбы объясняется тем, что вели ее земли-аннексы, сохранившие не только облик, но и суть древнерусских городов-государств. Так же как и в древнерусский период, они действовали разрозненно, часто враждовали и друг с другом.
Итак, события второй четверти XV в. — своеобразный всплеск древнерусских демократических порядков, отживающий в целом свой век. Особенно это заметно в сравнении с движениями, имевшими место в последней четверти XV — начала XVI в.
К началу 80-х годов относятся события, которые вошли в историю Западной Руси под названием «заговор русских князей». Вторая Софийская летопись сообщает об этих событиях: «Того же лета бысть мятеж в Литовской земле: восхотеша вотчичи — Ольшанской да Олелькович, да князь Федор Бельской по Березыню реку отвести на великого князя (московского) Литовской земли»[1202] Согласно польским источникам, князья думали убить Казимира то ли на охоте, то ли на свадьбе Ивана Бельского с сестрой Александра Чарторыйского, но были преданы кем-то из «дворян». Заговор был раскрыт. Бельский бежал в Москву. Ольшанский и Олелькович были схвачены и казнены 30 августа 1481 г.[1203] По мысли А.Е. Преснякова, замыслы заговорщиков были гораздо шире. Князья считали себя «отчичами» не киевскими только, но и виленского стола. Выдвигая такую точку зрения, А.Е. Пресняков опирается на высказывания внука Бельского, который писал в 1567 г. из Москвы Сигизмунду-Августу: «Ино наша была отчизна великое княжество Литовское, занеже прапрадед наш князь Володимер великого князя сын Ольгердов, и как князь великий Ольгерд понял другую жену тверитянку и мое для другой своей жены прадеда нашего оставил, а дал тот столец, великое княжество Литовское, другой своей жене детям, сыну Ягайлу». «Такие притязании легко могли подняться в эпоху кандидатуры Семена Ольельковича на великое княжество Литовское» — замечает историк.[1204] Вряд ли приведенный документ позволяет сделать столь далеко идущие выводы — он бил составлен уже в другую историческую эпоху. Между тем А.Е. Пресняков, постулируя политико-исторические мотивы «заговора князей», опирается именно на него. При этом он критикует М.С. Грушевского, который видел в «заговоре» недовольство русских князей положением дел в великим княжестве Литовском, а также Ф. Папэ, считавшего этот заговор «борьбой центробежных сил удельных с верховной централизующей властью», Другой весьма спорный момент — участие народных масс в этом движении, момент, представляющий для нас особый интерес. Это был «заговор князей» «династически-родовой». Мы знаем имена только трех участников, и на «земли» они не опирались. Киевские бояре изменили Олельковичам и при своей «измене» и остались.[1205] А вот мнение современного исследователя И.Б. Грекова: «В Поднепровье они (князья — А. Д.) действовали в качестве киевско-русских князей, опираясь на стремление широких слоев местного населения оградить себя от натиска польских феодалов и католической церкви».[1206]
Истина, как это часто бывает, где-то посередине. У нас нет оснований отрицать участие народных масс в этих событиях. Нужно вспомнить предшествующие события. В 1471 г. После смерти киевского князя Семена Олельковича киевское княжество было ликвидировано.[1207] Воеводой был назначен литовский пан Мартин Янович Гаштольд. Киевляне не хотели принимать католика. Этот факт надо оценить в полной мере. Здесь видим проявление старых вечевых традиций — община сама хочет выбирать себе вождя. В этой связи привлекает внимание состав заговорщиков. Все они отпрыски старых княжеских родов. Среди них Михаило Олелькович — любимец киевлян, и Федор Бельский, тоже принадлежавший к старому княжескому роду, а также Иван Юрьевич Ольшанский, род которых также был связан с киевским княжением.[1208] Таким образом, даже беглого взгляда достаточно, чтобы уловить суть этого движения — оно многими нитями связано с прежними традициями. Причина его — дальнейшее наступление великокняжеской власти на права и привилегии русского населения Великого княжества Литовского, ликвидация княжений. Народные массы не могли не реагировать на эти события.
Ситуация изменилась в первой четверти XVI в. В 1508 г. здесь вспыхнуло восстание Михаила Глинского. Биография этого деятеля не раз служила объектом анализа, в том числе и в последнее время.[1209] Хорошо изучена и его родословная. В этой биографии для нас важно отметить, что благосостояние семьи Глинских с самого начала полностью зависело от воли князя, которому они служили. Глинские не имели местных корней, не были связаны с древними традициями политической жизни. Это полностью отразилось на ходе восстания. Ход восстания также неплохо изучен, особенно после опубликования А.А. Зиминым летописца, содержащего уникальные сведения о нем.[1210] Центром движения стала Туровщина,[1211] которая в это время уже приобрела характер «удела». Сам этот факт уже о многом говорит. Трудно сказать, на кого опирался здесь М. Глинский, но участия народных масс не наблюдается. Мозырь также открыл порота Глинским, прежде всего потому, что воеводой здесь был Якуб Ивашецев — зять Михаила Глинского.[1212] Удалось взять и другой «удельный город» — Клецк. Но под Минском и Слуцком Глинских постигла неудача. От Минска М. Глинский вместе с войском пришедшего ему на помощь В. Шемячича двинулся к Друцку. где Василию III «князи друцкие здалися и з городом и крест целовали, что им служити великому князю».[1213] Внимательно проанализировавший события, связанные с восстанием М. Глинского, А.А. Зимин имел все основания сказать, что «княжата не захотели использовать народное движение белорусов и украинцев за воссоединение с Россией, предпочитая опираться па сравнительно небольшую группу своих православных сторонников из крупной знати».[1214] С этой мыслью мы вполне можем согласиться, однако любопытно выяснить накал этого народного движения. Видим, что народные массы в движении не участвовали. Таким образом, восстание М. Глинского в корне отличалось от «заговора князей» 80-х годов XV в., не говоря уж о восстании Свидригайло. Это был бунт обиженного сатрапа, оказавший минимальное воздействие «на ход внутренней эволюции Литовско-Русского государства».[1215] движение возникшее в условиях уже достаточно интенсивного развития крупного землевладения в период отрыва землевладельческой знати от народа.
Проанализирован материал о движениях, разворачивавшихся на территории Великого княжества Литовского в конце XIV — начале XVI в., мы приходим к выводу диаметрально противоположному тому, что принят в советской историографии. На протяжении этого времени происходило не расширение, а сужение социальной базы народных движений, что было связано с постепенным изживанием древнерусских демократических традиций, формированием сословно-аристократического государства.
Раздел V.Государственность
Очерк первый.Древнерусское наследие и формирование налоговой системы Великого княжества Литовского
В Великом княжестве Литовском долгое время были живы древние традиции в экономике, политике, социальном строе. «Литва была тем заповедным уголком Европы, той «лавкой древностей», где дольше всего сохранялись многие архаизмы и пережитки давно минувших дней».[1216] Это позволяет рассмотреть многие вопросы, проследить эволюцию государственности. Один из таких процессов — формирование налоговой системы, важного компонента становления государственности. Какова же в этом аспекте роль древнерусского наследия и как оно трансформировалось в новых условиях?
Одна из древнейших повинностей, бытовавших на территории Древней Руси, — полюдье. Источники различают «дань» и «полюдье». По мысли И.Я. Фроянова, полюдье князь собирал с жителей своей земли, это плата за отправление общественно полезных функций.[1217] В древнерусский период полюдье уже кое-где переводилось на деньги. Грамота Ростислава Мстиславича, в которой основывалась епископия в Смоленске, сообщает: «На Копысе полюдья четыре гривны…» Полюдье собирали в Лучине и, по всей видимости, в Прупойске.[1218] Тем не менее в Великое княжество Литовское полюдье перешло в самых архаических формах. «Древнейшие князья творили суд и управу во время личных объездов племен: для выполнения того и другого князь выезжал на полюдье. Эти первобытные способы собирания доходов не сразу исчезли и в литовское время», — писал М.В. Довнар-Запольский.[1219] Полюдье в Великом княжестве — плата, идущий и пользу администрации: его мог собирать сам великий князь или князья удельные, а могли передавать наместнику-державце. В XVI в. полюдье известно в основном в архаических «русских русских», но в предшествующем столетии эта повинность была распространена достаточно широко: ее знали Киевшина, Волынь, Припятье и другие районы русских земель Великого княжества Литовского. Мы можем найти сведения о формах собирания полюдья: «…А если игумен, а любобратя которое осени не поидут к ним полюдовати, ино и