В.И. Пичета, изучая отношения литовско-русской шляхты к литовско-польским униям, пришел к следующим знаменательным для нас выводам. Действие привилея 1432 г. не распространялось на всю Русь,[1297] а только на Великое княжество Литовское (в узком смысле этого слова). Вследствие этого русская шляхта и после получения привился не могла стать сторонницей унии. Здесь В.И. Пичета не согласился с мыслью, высказанной М.К. Любавским в его «Сейме» о том, что этот привилей уравнял население в правах без различия вероисповедания. Только привилеи 1563 г. (почти накануне Люблинской унии) отменил указанные ограничения. Новая уния с возведением Сигизмунда была делом рук литовского панства. Русские земли были на стороне Свидригайло. Последний не признавал ни унии, ни нового господаря.[1298] Сигизмунд дал новый привилей, но примирить враждующие стороны не смог. Рознь католиков и православных была закреплена и новой хартией. Затруднительным было и положение Казимира. Русские аннексированные земли стремились к полному отделению от Литвы.[1299] Сочувствие православного земянства Глинскому позволяло польской дипломатии наметить дальнейший план действий; для привлечения на свою сторону и православного земянства надо было уравнять православную шляхту с католической и тем уничтожить соответствующие статьи Городельского привилея. Впрочем, на последнее решились не скоро — только в 1563 г.[1300]
Во всех приведенных высказываниях есть слабые места, связанные с определенной односторонностью подхода, а главное с отсутствием диалектичности в рассмотрении проблемы. Так, М.К. Любавский сознательно отказался видеть эволюцию в развитии данного института, прямо об этом и заявив. К тому же он недооценивал внешний фактор. Но и Н.А. Максимейко не делал различий между вечевыми собраниями предшествующей поры и литовско-русским сеймом.
Однако русская историография нащупывала правильное, с нашей точки зрения, решение проблемы, о чем свидетельствуют работы В.И. Пичеты и М.Ф. Владимирского-Буданова. Все наблюдения, сделанные нами в данном исследовании, подтверждают вывод о позднем появлении такого явления, как «вальный сойм». Сила общины, имевшей еще в ряде районов государственный статус, замедленность формирования сословной стратификации, характер социальной борьбы, позднее появление крупного иммунизированного землевладения — все это говорит о том, что хронологической гранью появления «сойма» может служить конец XV — начало XVI в. Не раньше складываются и местные шляхетские сеймы. Впрочем, проблема «сойма» интересует нас не сама по себе. Мы прекрасно понимаем, что этот институт должен стать объектом отдельного исследования, причем в совокупности с Радой. Для нас важно отметить, что формирование «вального сойма» является свидетельством возникновения государства особого типа, которое можно назвать сословно-аристократическим. Но что представляло Литовско-Русское государство до этого?
Нельзя не отметить простоту государственного аппарата, граничащую с примитивностью. После отмены в конце XIV в. областных княжений эстафета княжеской власти перешла к воеводам, наместникам и тивунам. Вплоть до начала XVI в. наместники и тивуны были привычным обозначением местной власти.[1301] Это положение представляется бесспорным. Наместники и тивуны в качестве правителей пригородов и волостей были унаследованы Литовско-Русским государством от древней Киевской Руси.[1302] Но сложен вопрос о соотношении этих должностей — воевод и наместников. Ю. Вольф пришел к выводу о том, что литовские воеводы были учреждены по примеру польских дигнитариев. По мысли М.К. Любавского, «в Западной Руси до утверждения в ней литовского владычества органами княжеского управления были наместники и тиуны». После сближения с Польшей для органов местного управления появились три новых названия: «староста», «воевода», «державца». «Высшее место в этой иерархии принадлежало воеводам», в одном ряду с которыми стоял жмудский староста. «За ними шли наместники-старосты, чинившие суд и управу в частях воеводств… независимо от воевод как высшей инстанции… Ниже старост стояли наместники-державцы и затем тивуны, чинившие суд и управу в более мелких частях областей».[1303]
Против такого подхода к решению проблемы выступил Ф.И. Леонтович, по мнению которого воеводы по своим функциям существенно отличались от наместников. Если наместники были в полном смысле этого слова наследниками древнерусской княжеской власти, то воеводы — это «уряд», тесно связанный с формирующимся высших сословием в Великом княжестве Литовском.[1304]
Эту мысль поддержал М.В. Довнар-Запольский, который во введении должности воевод увидел не подражание Польше, а «сознательный, хотя и весьма осторожный акт объединительной политики государства».[1305]
Значительный материал о «воеводах» проанализировала И.П. Старостина. Она пришла к выводу, что термином «воевода» в Великом княжестве в XV в. могли называть высших правителей этнической Литвы (Вильны и Трок) и славянских областей. Этот титул иногда прилагался и к правителям более низкого ранга. Возможно, название «воевода» имело общее значение правителя. Широкое распространение воеводского титула могло быть связано с терминологическим совпадением старорусского воеводы с судебно-административными функциями и воеводы-палатина польского типа, введенного в 1413 г.[1306] Учитывая неопределенность понятий, связанных с государственной властью в Литовско-Русском государстве, с И.П. Старостиной следует согласиться. Однако закономерность, подмеченная дореволюционными историками, остается в силе. Речь идет об эволюции характера власти наместников. По мере того как росло крупное иммунизированное землевладение, менялся и характер этой власти, вернее зачастую рядом с наместником вырастал воевода, который ведал делами крупных землевладельцев. Что же касается функций наместников, то они хорошо изучены М.К. Любавским. Нам важно лишь подчеркнуть преемственность наместничьей власти. Это подчеркивается и архаичностью доходов наместников. Как правило, это был «корм» («полюдье» и «въезд» либо в натуральной, либо в денежной форме) и судебные доходы: вины большие и малые».[1307] Надо отметить их значительную самостоятельность,[1308] а также ограниченности власти наместников. «Независимо от того, кем именно осуществлялось местное представительство при наместнике или воеводе (по-видимому, в Великом княжестве Литовском в нем участвовали и горожане и крестьяне), важно подчеркнуть сам факт такого представительства, более полномочного в Литовском княжестве, нежели в Северо-Восточной Руси».[1309] Эта мысль современной исследовательницы представляется совершенно верной, но нуждается лишь в небольшом, но существенном дополнении — по мере роста шляхетских привилегий и изменения характера наместничьей власти уменьшалось, а затем сошло на нет и это «народное представительство».
Рядом с наместником был тиун, который являлся преемником древнерусского тиуна. Точная этимология этого слова неизвестна. В качестве номинального значения принимают слово «слуга». Некоторые исследователи придерживались мнения о его германском происхождении (связывая с готскими формами), другие выводили его из древнеисландского или древнешведского. В последнее время в эволюции социального значения этого термина ученые выделяют ряд моментов. До конца XI в. он существовал в нерасчлененной форме, объединяя значения административно-хозяйственной, административно-судебной и опекунской деятельности княжеского тиуна. В XII–XIII вв. функции тиуна разветвляются — свидетельством чего является появление терминов «тиун конюший», «тиун огнищный» и др. В этот период наблюдается расширение судебно-административного значения деятельности тиуна.[1310] В отечественной историографии преобладает мнение о несвободном положении тиуна, происхождении его из холопов. Впрочем, Русская Правда предполагает вариант сохранения свободы человеку, идущему в тиуны. В Великом княжестве Литовском тиуны назначались из свободных людей.[1311] Основная черта тиуна — связь с великокняжеским хозяйством, за которым тиун наблюдал. Занимался он также и сбором дани. «А Торопецкому тивуну по Новгородским волостем не судити, ни Ржевскому… а тивуну ездити по переваром у пятинадцати человекох…»[1312] Явственно проступает в источниках суд тиуна: «тиуну не надобе… судити их и рядити… от судов и от всяких пошлин тивунов киевских».[1313] Само сохранение этого термина вплоть до конца изучаемого периода симптоматично. В Литовском статуте 1529 г. сказано: «К тому уставуем, иж державцы, которые недавно названы державцами, а первей менованы тивунами, не мають шляхты и бояр наших сами судити и децких своих по них посылати, але мають их воеводове и маршалки наши, земский и дворный, и старосты судити».[1314] Значит, раньше тиуны могли судить все население. Вот тут и зафиксировано то разделение власти, о которой мы уже говорили, когда речь шла о наместниках. По мере развития иммунизированного землевладения и роста шляхетских привилегий уходили в прошлое и прежние структуры власти.