оленска, Киева и других городов в пору их подданства Литве. Эти города, в основном, сохранили свои институты, ибо литовское правительство интересовалось прежде всего их фискальным, торговым и военным значением, и в остальном руководствовалось формулой, мы старины не рухаем…" Старина подтверждалась и охранялась уставными грамотами и господарскими листами».[139] О практике «сохранения автономных русских княжеств в составе Великого княжества Литовского и Русского» писал И.Б. Греков[140] и другие историки.[141] Дореволюционные историки, принадлежащие к различным школам и направлениям, были единодушны в одном — том, что в литовском государстве долгое время существовал городской строй, возникший еще в Древней Руси.[142] Еще в 1926 г. В.И. Пичета упомянул о слабом «отделении города от волости как об одном из результатов недостаточно глубокого влияния торгового капитала на хозяйственную жизнь Полоцкой земли и небольшой разницы в занятиях населения города и волости».[143] Несмотря на наличие модной в 20-е годы концепции торгового капитала, нам совершенно ясно, что В.И. Пичета писал о том же явлении, о котором шла речь и в дореволюционной историографии. В 30-х годах проблема древнерусского городского наследия фактически перестала волновать историков. Дело ограничивается упоминаниями и эпизодическими замечаниями.[144]
Наше внимание привлекают прежде всего северо-западные области региона, ведь исследователи давно отмечали здесь сохранение древних общинных порядков, мыслили их как единое целое.[145]
Действительно, еще в XI–XII вв. здесь сформировались развитые городские общины, на базе которых и возникли города-государства.[146] Что представляли они из себя в интересующий нас период? Сохраняются ли характерные для городов-государств черты?
Отметим прежде всего, что сохраняется социальное единство главных городских общин и лишь постепенно, о чем подробно сообщают источники, происходит распад этого единства.[147]
Сохраняются и такие яркие черты, присущие древнерусским городам-государствам, как социально-политическая активность горожан, суверенность городской общины. В ту бурную эпоху эти черты проявлялись, например, в военной сфере. Интересны события, связанные с именем князя Менгайло. Он собрал войско и пошел на Полоцк, где «мужи полочане, ополчившеся полки своими, и стретили их под Городцом».[148] Тогда Менгайло «побил мужов полочан наголову».[149] В 1262 г. В походе новгородцев участвовали и полоцкий князь Товтивил, а «с ним полочан и Литвы 500».[150] В 1258 г. «приидоша Литва с полочаны к Смоленску и взяша Воищину на щитъ».[151] В 1270 г. князь Василий Ярославич пугал новгородцев тем, что «идетъ Ярослав на Новьгород съ всею силою своею, и Дмитрии с переяславци, и Глеб съ Смолняны».[152] Таким образом совершенно очевидно, что во второй половине XIII в., по сравнению с периодом Киевской Руси, как летописная терминология, так и суть явлений не изменилась.[153] Под 1263 г. псковский летописец повествует о том, как литовцы «убиша добра князя Полотского Товтивила, а бояры полочьскыя исковаша и просиша у полочан сына Товтивилова убити».[154] По мнению В.Т. Пашуто, здесь фигурируют лишь бояре.[155] С этим трудно согласиться. Если «исковаша», действительно, бояр, то сына Товтивилова «просиша» у «полочан» (обобщение «полочан» указывает на всю городскую общину Полоцка).
«Хроника Литовская и Жмудская» под 1268 г. Повествует о князе Гинвиле, который «з псковяны и з смоляны воевался долго о граници прилеглые».[156] Основной силой войска Довмонта также были псковские, полоцкие и витебские горожане. Вот почему они «стривожили по забитью пана своего Довмонта».[157] Гедимин двинулся на Жмудь лишь, когда все войска «литовские и новгородские с полочаны до него сгягнулися».[158]
Ситуация не меняется и в XIV в. В 1341 г. Ольгерд «подоима брата своего Кестоута и моужъ своих литовских и видблян и приеха во Плесков».[159] Вскоре они «поеха прочь съ своими литовники и с видъбляны». Тот же псковский летописец сетует на то, что в 1348 г. князь Андрей Ольгердовнч «с полочаны в оукраины пригнавше, без вести повоеваше неколико сел Вороначской волости».[160] Эти свидетельства зафиксировали тог факт, что и в XIV в. городские общины, подобно древнерусским, были весьма активными в военной сфере и определяли исход военных действий. Не случайно в договоре 1386 г. с польским королем Владиславом и с Скиргайло смоленский князь Юрий Святославич клянется «и со Ондреем Полоцким и с Полочаны миру не держати, а ни сылатися».[161] Весомость его словам придает то, что целует он крест «за всю свою братью и за свою землю и за свои люди».[162] Такого рода клятва весьма важна для князей Владислава и Скиргайло, так как воинственность смольнян проявлялась тогда в полной мере. В 1359 г. «смольняне воевали Белоу»,[163] а в 1365 г. «смольняном бысть розмирие с Литвою, многаа литовскаа места повоеваша».[164] В 1386 г. Ольгерд «собрав воя многы и подвижася в силе тяжце и поиде к Москве ратию».[165] С ним была и «смоленская сила».[166] Воспользовался Ольгерд «смоленской силой» и во время другого похода на Москву.[167] Что скрывается под «смоленской силой», становится понятным из летописной записи, которая повествует о том, как Дмитрий Иванович «собрав всю силу русских городов и с всеми князми русскими совокупеся пошел на Тверь». С Дмитрием Ивановичем были «князи мнози кождо от своих градов с своими плъки». Среди них был и Иван Васильевич Смоленский со «смоленским полком».[168] Ополчение Полоцкой земли участвовало в историчекой битве на Куликовом поле, а мстиславский, смоленский и витебский полки принимали участие в битве под Грюнвальдом и сыграли в ней весьма важную роль.[169] Количество примеров можно было бы еще умножать.[170] Можем сослаться на труд М.А. Ткачева, который пришел к выводу о функционировании городских ополчений на протяжении длительного времени. «Что касается иммунитета ополчений Полоцкой и Витебской земель и их военных функций, то они со всей наглядностью демонстрируют разительную независимость от центральной, княжеской власти»,[171] — пишет М. А. Ткачев.
Не вызывает сомнении тезис о том, что «не шляхетское «посполитое рушение», не отряды наемников, а вооруженные народные массы были истинным щитом и мечом Отечества».[172] Весьма убедительно ученый анализирует историю военных ополчений в Белоруссии с XIII по XVIII в. Но, с нашей точки зрения, суть эволюции военного дела не только в том, что во второй половине XVIII в. структура и организация обороны городов Белоруссии стали приходить в упадок.[173] Ополчения XIII — начала XVI в. существенно отличались от ополчений XVII–XVIII вв. При всей архаике в этой области ополчения периода XVII–XVIII вв. — явление уже другого времени, когда древнерусские города-государства, государства-общины претерпели коренные изменения. Отличие прежде всего в том, что изменилась сама общественно-политическая ситуация — шел процесс формирования сословного государства. Тем не менее ополчения Белоруссии и Украины XVI–XVII вв. генетически восходят к городским ополчениям Киевской Руси. Современные историки, изучившие города этого региона XVI–XVII вв., вполне правомерно считают наличие городских ополчений одним из крепчайших связующих звеньев между городами этой эпохи и предшествующего времени.[174]
При таком участии городских общин Верхнего Поднепровья и Подвинья в военных делах неудивительно, что в их руках сосредоточивалась и дипломатическая деятельность. Достаточно сказать, что большинство документов, приведенных в фундаментальном издании, подготовленном А.Л. Хорошкевич составлено от имени всей городской общины — «мужей полочан», а позже «бояр, местичей и всего поспольства». Тут мы также имеем возможность установить факт преемственности и теснейшую связь с традициями Древней Руси. Так, например, в 1264 г. был заключен мирный договор между ливонским магистром и Ригой, князем Герденем, полочанами и витеблянами.[175] В 1281 г. «витьбляне жалобися на рижан».