Великий князь и великая княгиня попросту ездили к ней, часто у нее завтракали, обедали, что для Ржевской казалось очень разорительным.
«Великий князь так привык ко мне, – продолжает она свои признания, – и так мне верил, что даже, когда был мною недоволен, не переставал оказывать мне уважение. Не хвастаясь, могу сказать, что я удерживала его в пределах долга в отношении к его супруге, восхваляя ее достоинства. Не так действовала Нелидова, когда она попала в милость…»
Вот где разгадка всего – Нелидова ее соперница; но об ней мы скажем в своем месте.
Десять лет продолжалась дружба великого князя со Ржевской.
«Мне нужно было съездить в Москву. Во время моего отсутствия, продолжавшегося два года, великий князь привязался к Нелидовой».
«Inde irae»[19], как говорили римляне.
Впрочем, когда Ржевская воротилась из Москвы, Павел Петрович очень ей обрадовался; но она не понравилась госпоже Бенкендорф, любимице великой княгини.
Нельзя не заметить, что Ржевская в своих записках везде старается уронить Нелидову.
Случится ли у великого князя с супругой размолвка, и Ржевская поясняет:
«Причиной этого была госпожа Нелидова, овладевшая умом великого князя. Весьма умная, она была отвратительно нехороша собой».
Время между тем шло. У Ржевской есть уже взрослая дочь, которую тоже пожаловали во фрейлины.
Дочь выходит замуж за Свистунова – и вот со дня этой свадьбы Ржевская окончательно разрывает связь со двором.
Дело было таким образом, как рассказывает сама Ржевская.
Павел Петрович, бывший уже императором, желал лично присутствовать на свадьбе и при одевании невесты. Свадьба должна была происходить в Павловске. Но фавориты императора Кутайсов и княгиня Гагарина, питая зависть к Ржевской, были недовольны этим распоряжением и успели возбудить против Ржевской гнев императора.
Кутайсов, бывший при императорском дворе обер-шталмейстером, замедлил высылкой для Ржевских в Царское Село придворных карет. Боясь запоздать, Ржевская и дочь сели в свои кареты и поспешили ко двору. Но они все-таки на два часа опоздали.
Разгневанный император велел отрешить от должности мужа Ржевской, жениха ее дочери Свистунова и его отца, бывшего камергером императорского двора.
Начался обряд венчания. Император не выходит. Обеспокоенная этим, Ржевская спрашивает Гагарину, что за причина такой медленности императора. Ей объясняют, что император в гневе. Ржевская просит Гагарину объясниться с государем; но та отвечает, что она не смеет решиться на это, и отправляет к императору записку, написанную карандашом там же в церкви. Павел приказал сказать Ржевской, что просит их после венца к себе в кабинет.
«Такой милости он доселе никому не оказывал», – прибавляет Ржевская.
Но с того дня она удаляется от двора, считая свое положение в нем не только щекотливым, но и опасным.
Муж ее, бывший сенатором, хотя и был отрешен от должности, но ему назначена была пенсия за пятьдесят лет.
Когда умер Ржевский, вдова решилась выйти замуж вторично.
Вторым мужем она избрала себе француза-савойца Ипполита Ивановича Маскле, который известен как переводчик на французский язык басен Хемницера и Крылова, а потом был русским консулом в Ницце.
Ржевская, не сказав ничего о своем намерении императрице-матери, Марье Федоровне, которая считалась ее покровительницей, просила разрешения на брак у самого императора Александра Павловича чрез графа Толстого.
Император будто бы просил позволения лично приехать к Ржевской для объявления своей воли.
– Никто не вправе разбирать, сообразуется ли такое замужество с вашими летами и положением в свете (сказал будто бы государь при свидании с Ржевской). Вы имеете полное право располагать собою, и, по-моему, прекрасно делаете, стараясь освятить таинством брака чувство, не воспрещаемое ни религией, ни законом чести. Так должно всегда поступать, если это только возможно. Я полагаю, что одиночество вам в тягость: дети, будучи на службе, не могут оказывать вам должного ухода. Вам нужен друг.
Ржевская прожила до второй четверти нынешнего столетия и умерла в 1826 году в Москве, шестидесяти семи лет от роду. Похоронена она на Ваганьковском кладбище.
Портрет, снятый с этой женщины еще в ее молодости, когда она была еще «Алимушкой», любимицей Екатерины Великой, принадлежит к лучшим произведениям художника Левицкого и висит рядом с портретом ее соперницы, Нелидовой, и вместе с портретами первых «монастырок-смолянок» в Петергофском дворце. В последнее время портреты эти взяты, кажется, в Эрмитаж. Портрет Алымовой-Ржевской-Маскле был на исторической выставке 1870 года в Петербурге. «Алимушка» изображена играющей на арфе.
К «Алимушке» относится следующее место в послании Сумарокова к смолянкам, игравшим его «геройски драмы слезны»:
Арсеньева, цветя, век старый избирает,
Служанку с живостью Алымова играет,
Под видом Левшиной Заира умирает.
«Алимушка», значит, хорошо играет служанок.
Но перейдем к ее сопернице Нелидовой.
XV. Екатерина Ивановна Нелидова
Нелидова принадлежит к женским личностям, составляющим переход от того поколения русских женщин, которых создало живое движение общественной мысли, начавшееся с Ломоносова, продолжавшееся при Державине и на время остановившееся с прекращением деятельности Новикова и его кружка, к тому поколению, крайними представителями которого являются госпожа Криднер, госпожа Татаринова и целый ряд женщин-мистиков, иногда ханжей, на целое полстолетие остановивших живой процесс общественной мысли.
Нелидова принадлежит уже к периоду времени застоя этой мысли, бессильно порывавшейся, в отдельных субъектах, освободиться от мистического кошмара и фальсификации пиетизма в течение пятидесяти лет и окончательно освобожденной только современным нам поколением женщин.
Она родилась 12 декабря 1756 года.
Следовательно, первая молодость Нелидовой и лучшие годы развития совпадают с тем временем, когда первые порывы общественного возбуждения, увлекшего за собою также и лучших из русских женщин, стали вновь уступать место общественной апатии и нравственной распущенности.
Притом же самое воспитание Нелидовой, равно и следовавших за ней трех поколений русских женщин, принадлежало уже не самому обществу, а Смольному монастырю, основанному в 1764 году и ставшему до известной степени, вместе с другими открытыми впоследствии институтами, регулятором женского развития и известного направления русской женщины до самого последнего времени.
Двадцати лет Нелидова вышла из Смольного института и тогда же, 14 июля 1776 года, пожалована была во фрейлины к великой княгине Марье Федоровне, супруге тогдашнего наследника престола Павла Петровича.
В петергофском дворе до настоящего времени сохранялись портреты некоторых смольнянок XVIII века, и в числе этих портретов обращает на себя внимание портрет молоденькой Нелидовой.
Портрет рисован с нее, когда она была еще в институте, в 1773 году, и принадлежит художественной кисти известного тогдашнего живописца Левицкого.
«Нельзя не остановиться перед этим прелестным произведением Левицкого, – говорит новейший биограф Нелидовой. – Нелидова представлена во весь рост. Это маленькая фигурка, вовсе не красивая, но с выражением живым и насмешливым, с умными, блестящими глазами и чрезвычайно лукавою улыбкою. В ней есть какая-то изысканность, но общее впечатление привлекательно».
Когда Нелидова поступила во фрейлины к великой княгине, Павел Петрович жил тогда своим отдельным двором, в Гатчине.
Двор великого князя представлял крайнюю противоположность двору его царственной матери, Екатерины Великой. Последний, или «большой двор», отличался блеском и тем поражающим величием, которое ему придавала Екатерина; вместе с тем двор этот не чужд был известной нравственной распущенности, изнеженности.
Поступив в «малый двор», Нелидова скоро усвоила себе его взгляды, нравственность, требования. Мало того, как умная женщина, она сумела отчасти подчинить себе эти требования, создать себе независимое положение именно тем, что поняла дух того кружка, в который попала, и ловко приноровилась к людям.
Она скоро вошла в доверие великого князя и его супруги: восторженность и рыцарский дух первого находили в Нелидовой сочувственный отзыв, задушевность и беззаветную преданность идеям и правилам великого князя; доброта и сердечность последней находили в Нелидовой такой же отзыв и такое же понимание.
Ближе всего можно определить Нелидову, сказав, что это была ловкая женщина.
Великого князя она возвышала в его собственном мнении. Она, в минуты восторженности, заверяла его, что он будет образцовым государем, если только не изменится и будет действовать согласно своим чувствам, по самой природе – как она искусно доказывала – высоким и рыцарским.
Порывистость и вспыльчивость Павла она умела обезоруживать шуткой, остроумной выходкой, даже иногда резкостью, которая озадачивала его своею неожиданностью и смиряла: на брань Павла она нередко отвечала бранью.
Но она же была и душой «малого двора». Она умела быть и неподражаемой хохотуньей, неподражаемо играла на дворцовых спектаклях, неподражаемо танцевала.
Ей только стоило появиться в Гатчине, где пребывал «малый двор» вдали от столичного шума, чтоб потом без нее не могли уже обойтись, потому что без нее все скучали, без нее чего-то недоставало.
Своей ловкостью, своим характером, живостью, находчивостью, тактом она, что называется, обошла великого князя, околдовала.
Она также околдовала и великую княгиню Марью Федоровну, которая верила ей, не тяготилась ее присутствием при муже, не ревновала.
Между тем петербургское общество и «большой двор» говорили не в пользу отношений Нелидовой к «малому двору» и, быть может, ошибались, преувеличивали. Как бы то ни было, но на отношения Павла к его «приятельнице», как обыкновенно называли Нелидову, смотрели недоверчиво, двусмысленно, потому что все, что делалось и говорилось в «малом дворе», до мелочных подробностей передавалось «большому двору».