Старый придворный не ограничился этой челобитной к царю. Он знал, что в настоящее время, при Петре, женщина стала не то, что была в старое время, когда все, что касалось государственных и общественных дел, считалось не бабьего ума делом. Теперь, особенно при дворе, женщина становилась всесильной, отчасти потому, что это было в принципе царя – выводить женщину из терема и делать ее участницей общественной жизни. Чтобы быть последовательным, надо было позволить женщине из своей светлицы переходить и в кабинет мужа, заглядывать в лежащие у него на столе бумаги, говорить о делах, о челобитчиках.
Петр так и делал – он не отгонял «Катеринушку» от своего рабочего стола, и она знала челобитчиков своего мужа. Еще раньше этого Анна Монс уже неоднократно прашивала Петра за челобитчиков, даже злоупотребляла лаской к ней царя, широко пользуясь правом посредницы. Не одна «Катеринушка» имела силу при дворе и спрашивала за челобитчиков, а и «Дарья-глупая», «Анисья-старая», Брюсова жена и иные. Впоследствии, когда Виллим Монс вошел в особенную силу при особе Екатерины Алексеевны, сестра его, Матрена Балк, сделалась чем-то вроде придворного присяжного поверенного и так широко воспользовалась возможностью получки гонорара со всех челобитчиков и челобитчиц, что была предана позорной гражданской казни и пошла в ссылку, а голова ее брата осталась на колу, а потом в банке со спиртом.
Старый придворный князь Долгорукий знал об этом значении женщин при дворе и вручил свою обиженную дочь покровительству Екатерины Алексеевны. Царица, конечно с разрешения царя, позволила ей часто оставаться при отце.
В благодарность за это Долгорукий писал Екатерине: «Премилостивая, великая государыня, царица Екатерина Алексеевна. Вашего величества ко мне отправленное из С.-Петербурга высокомилостивое писание от 10 июля я здесь чрез почту всеподданнейше получил, из которого с великою радостию усмотрел, что ваше величество не токмо ко мне недостойному, и к последней своей рабе, к бедственной дочери моей, свою высокую милость не по заслуге простирать изволите и быть оной несчастливой при мне соизволяете, за которую милость навеки ничем заслужить невозможно, и не смел бы повторительно сим моим дерзновенно трудить ваше величество. Токмо обнадеживает и придает мне смелость ваша высокая милость к бедственной дочери моей, которой милость не токмо во всех бедах своих всегда радовалась и от немилости и мучения бессовестного мужа своего защищалась. К тому ж усильно принуждает меня натуральная отеческая нетерпеливость, смотря на сиротство и непрестанные слезы и на тиранские раны и увечье несчастливой бедной моей дочери, которую бессовестный муж ее непрестанно не токмо лаял и бил, и людям своим ругать велел и голодом морил». В заключение этого прошения князь Долгорукий, «упадая под ноги» царицы, просит не отдавать его дочери «на прежнее мучение и убийство», просит возвратить приданое его дочери и выражает надежду, что его «нижайшая суплика» не будет оставлена без внимания.
Но этим не ограничились Долгорукие. Им казалось, что при Петре настало царство женщин, и потому надо пользоваться женскою силою.
В то время, когда отец писал царице, сама обиженная, Салтыкова, обратилась к придворному присяжному поверенному, к Матрене Ивановне Балк.
Письма Салтыковой к Балк составляют драгоценные документы для истории русской женщины: из них видно, чем была русская женщина по отношению к ее развитию и образованию в начале преобразования русской земли, та женщина, которая через тридцать-сорок лет превратилась в женщину-писателя, которая явилась свету в лице княгини Дашковой и целой плеяды российских «Сафо», «Коринн» и прочих.
Вот каким изумительным языком писала в 1719 году супруга брата царицы, женщина из блестящего рода князей Долгоруких, единственная дочь посланника и русского министра:
«Государыня моя матрена ивановна много летно здравствуй купно са всеми вашими! писмо миласти вашей получила, в катором изволите ответствовать на мое писмо, каторое я к вам писала из кенез Берха, за что я вам, матушка мая, благодарствую и впредь вас прашу неизволте оставить и чаще писать, что свеликою маею радостию ожидать буду… и прашу на меня и неизволте прогневатца, что мешкала за нещастием моим, на оное ваше писмо ответствавать; понежа у меня батюшька канешно болен огреваю четыря недели истенно в бедах моих несносных не магу вам служить маими писмами; ежели даст Бог батюшку лехча, буду писать пространо на будущей почте. Сердешно сердешно сожалею о вашей балезне изволтека мне от писать если вам лехча до сего времени изволте ка мне отписать писмо мое от егана изволил получить какош надеюса, что он нам донесет обавсем прастранно, которая челобитная послана к царскому величеству такош и всемиластивой гасударыне царице екатерине алексеевне, изволте осведамитца и камне отписать, как изволят принять; а я в бедах сваих инова предстательства неимею кромя ее величества и ане камне пишут, что муш мой хочет на меня бить чалом, что бутта я ево покрала и ушла; я етва не баюса извесна всем в митаве и много на то свидетелей сыщу не толка ныне что будет я не имела в чем батюшке доехать принуждена была себе делать до последней рубашки еле он увес ссобою ту бабу, которая завсем хадила; она сним уехала ссобою ли ане забрали или у людей оставили пускай его люди стой бабаю пытают мне была ничаво негде брать я уже была давно савсем обрана и от нево разбита токмо имела при себе несколка из маих алмазов и то у меня паследняя аграбил, как поехал в петербурх сказал мне: ежели не даш хател да смерти убить, я ему свеликаю радастию и то отадала толка обобрал и сам бил на что есть свидетели. В протчем астаюсь на миласть вашу благонадежна что по своему обещанию меня оставить неизволите слуга верная до смерти.
Изваршавы октября 17, 1719 г.».
Из письма Салтыковой видно, что она зачем-то ездила в «кенез Берх», то есть в Кёнигсберг.
Не довольствуясь этим письмом, Салтыкова через месяц отправляет к Матрене Балк второе послание, еще ужаснее первого. Вот оно:
«Гасудараня мая матрена ивановна многодетно здравствуй купно со всеми вашеми! о себе моя гасудараня донашу, еще в бедах своих зживыми обретаюса».
При этом Салтыкова говорит, что письмо Матрены Ивановны с Белашинцевым получила – сожалеет о ее болезни. Просит посылать письма через Бестужева. Матрена Балк просила ее остерегаться Дашкова: «его ныня у нас нет, отпушчен к москве, желею, что я прежде не ведала я бы нарошно при нем гаварила, что надлежит другим ведать».
«Пача всево вас прошу, изволте меня садержать, по своему обещанию, верно такош где вазможна упоминать в миласти ее величеству, гасударыне циа, в чем на миласть вашу безсумненною надежду имею, такош прашу матушка мая изволте камне писать пространней, что изволите услышить в деле моем какое будет са мной миласердие и какую силу будет спротивной стараны делать, а я надеюса что вы извесны от егана нашева желания и ежели миластивое будет решение на нашу суплику, то надеюса вас скоро видеть.
Остаюсь вам верная до смерти александра. Прашу от меня покланитьца ее миласти анне ильинишне».
Из этих писем видно, что действительно к концу жизни великого преобразователя России наставало при дворе царство женщин.
По отправке последнего письма к Балк Салтыкова сама едет в Москву для приискания свидетелей против мужа; но, узнав, что «тиранский муж» отпущен из Петербурга, приходит в отчаяние и шлет новую «суплику» к государыне, а Матрене Балк через секретаря своего пишет:
«Крайняя моя нужда принуждает меня вас, мою государыню, сим моим писанием трудить и просить, дабы, по своей ко мне склонности, ее приложенное мое письмо ее величеству всемилостивейшей государыне царице вручить изволили, чрез которое я ее величеству рабски доносила о приезде моем в Москве. О сем и вам, моей государыне, объявляю, что я то учинила неведая об отпуске тиранского моего мужа из санкт-петербурха, ради великой нужды, а именно чтоб мне сыскать верных свидетелей и очистить себя в сносных животах, в чем на меня муж напрасно бьет челом, о которой моей нужде прошу донесть словесно всемилостивейшей государыне царице понеже я об оной вышеупомянутой моей рабской суплике именно ее величеству не объявила; при сем вас, мою государыню, прошу содержать меня в прежней любви вашей и упоминать в милости всемилостивейшей государыне царице. Такожде и неоставить меня безвестну в деле моем; понеже я ныне кроме вас приятелей в санкт-петербурхе не имею, а наипаче вас, мою государыню, прошу уведомить меня, как ее величество всемилостивейшая государыня царица изволит принят от вас мою нижайшую суплику, за что вам, моей государыне, всегда благодарить и служить, по своей должности буду; впрочем остаюсь вам, моей государыне, служебно должна Александра.
Р. S. Сего моего посланного человека отдаю в волю вашу: прошу неизвольте онаго ко мне отпущать напрасно без всякой ведомости, приезд токмо мне принесет пущую печаль. Такожде вас, мою государыню, прошу изволте от отпуске онаго человека согласитца с анной федоровной юшковой, понеже я той стороны имею некоторую нужду».
Везде и во всем женщины – Екатерина Алексеевна, Матрена Ивановна Балк, там Анна Ильинишна, тут Анна Федоровна Юшкова: и двор, и Сенат, и юстиц-коллегия, по-видимому, наполнены женщинами.
Наконец, и сам великий воротило при дворе царицы, Виллим Монс, превращается в женщину.
Замечательно, что как во всей этой женской истории Виллим Монс был главным двигателем и при дворе, и в юстиц-коллегии, то, чтоб прикрыть свое участие благовидной наружностью, он переписывается с Салтыковой не от своего, а от имени женщины же, только пишет свои послания к ней особо сочиненною азбукой, латинскими буквами.
Так, в одном письме он говорит Салтыковой: «Sdrawstwoy matouska aleksandra grigorefna, bose dai warn dobrago sdorowje; sa fse samejstwa vassei, selaju dabie piessange etage was magu goschudarinu tboqrom stafge sastalla na katorom at fsewo fsewo swogewo sertza selaju» и так далее.
Мы не решаемся на большую выписку из этого тарабарского послания, а перелагаем ее на удобопонятное правописание: «Прошу вас, мою государыню, дабы я не оставлена была писанием вашим, которое принимаю себе за великое счастье, когда я увижу от вас к себе письмо ваше, то Бог мой свидетель, что я с великою радостью воспринимаю и труд свой столько прилагаю делу вашему, что Богу одному сведомо, и стараюся, чтобы вскоре окончить в добром состоянии к вашему желанию, и надеюся, что вскоре после праздника, только вас прошу не извольте печалиться и себя безвременно сокрушать об оном деле, все Богом будет устроено, понеже ее величество вельми к вам милостива и ни весть как сожалеет об вас, такожде и об родителе вашем, присем остаюсь вам моей государыне верная вам uslusnisza» (то есть услужница).