моя не прогневаца на меня, што утрудила своим письмом, надеючи на милость вашу ксебе; еще прашу свет мой, штоб матушка не ведала ничево; и кладусь волю вашу, как матушка моя изволишь самною. При сем племянница ваша Анна кланеюсь».
Указывают и еще на одно письмо от этой же эпохи жизни Анны Иоанновны, письмо, в котором будто бы проглядывает ее нежная заботливость о своем пятидесятичетырехлетнем гофмейстере, тогда как самой герцогине было только двадцать пять лет; но и в этой заботливости мы опять-таки не видим ничего подозрительного, несмотря на брюзгливый отзыв об этом предмете князя Щербатова. Напротив, письмо это вполне драгоценно для нас в историческо-бытовом отношении.
«Государыня моя тетушка и матушка царица Екатерина Алексеевна, здравствуй государыня моя на многия лета вкупе згосударем нашим дядюшком и батюшком изгосударынеми нашеми сестрицами, – пишет Анна Иоанновна 1 ноября 1719 года. – Прашу, свет мой тетушка, содержать меня вашей высокой миласти, вкоторай мой и живот, и всю маю надежду, и от всех пративнастей защищение имею; еще прашу вашей высокой миласти к Бестужевай дочери, кнегине Валконскай, которая ныне отселя поехала не оставите ие ввашей высокой миласти.
При сем, матушка моя дарагая, посылаю вашему величеству доскан ентарной, о котором, свет мой, прашу миластива принять.
При сем племянница ваша Анна кланяеца».
Как бы то ни было, но отношения Анны Иоанновны к Бестужеву-Рюмину, при всей их, может быть, безупречности, составляют печальную страницу в жизни будущей императрицы.
Отношения эти поссорили ее с матерью, крутой нрав которой и суровая воля постоянно силились, по-видимому, гнуть волю двадцатипятилетней дочери: в царице Прасковье и в отношении ее к дочери, царевне Анне, таились искры женщины старого закала, вроде Софьи Витовтовны, которая держала в руках и мужа, и сына.
Уже на смертном одре, за два дня до своей кончины, суровая царица пишет Анне Иоанновне:
«Слышала я от моей вселюбезной невестушки, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумнении, яко бы запрещением или тако реши – проклятием от меня пребываешь, и в том ныне не сомневайся: все для вышеупомянутой ее величества моей вселюбезнейшей государыни невестушки отпущаю вам и прощаю вам во всем, хотя вы в чем пред мною и погрешили».
Между тем время шло, а герцогиня Анна оставалась вдовствующей, несмотря на заботы царственного дяди найти ей жениха во множестве германских герцогов и курфюрстов.
Вообще, все время пребывания Анны Иоанновны в Курляндии представляется самой бесцветною страницею в ее жизни.
Около того времени, когда нападки на отношения ее к Бестужеву-Рюмину особенно усилились, появляется новое действующее лицо – Бирон. Неотразимое влияние этой последней личности проходит чрез всю жизнь Анны Иоанновны, и как герцогини курляндской, и как императрицы всероссийской.
Сам Бестужев-Рюмин ходатайствовал сначала о принятии этой никому не известной и ничем не выдававшейся личности ко двору Анны курляндской. Впоследствии личность эта села на место своего благодетеля. Мало того, личность эта скоро начала гнуть по-своему всю Курляндию, которая не хотела удостоить его званием дворянина, а под конец нашла в нем своего самодержавного герцога и чуть не диктатора-регента всей великорусской земли.
Но пока жив был «батюшка-дядюшка» Петр, голоса Бирона не слышно было в Курляндии, а слышен был только голос царя, помимо герцогини Анны отдававшего приказ Бестужеву: «Понеже слышу, что при дворе моей племянницы люди не все потребные, и есть и такие, от которых стыд только, также порядку нет при дворе, как в лишнем жалованье, так и в расправе между людьми. На которое сим накрепко вам приказываем, чтоб сей двор в добром смотрении и порядке имели, жалованье чтоб не больше по чинам довано было, как при прежних герцогинях; людей непотребных отпусти и впредь не принимай; винных наказывай, понеже неисправление взыщется на вас».
С принятием ко двору Бирона для Анны начинается новая жизнь: ее уже, по-видимому, не тянет ни в Москву, ни в свое излюбленное с детства село Измайловское. Но вместе с тем начинаются для нее и новые огорчения, в виде намеков и нашептываний о Бироне, о его камер-юнкерстве, о его необыкновенном фаворе.
Чтобы заглушить нашептыванья, чтобы шпионы и завистники вновь не «намутили» на нее при дворе грозного «батюшки-дядюшки», Анна решается женить своего камер-юнкера Бирона на одной из своих придворных, на испещренной оспою девице Бенигне Трейден.
Но вот умирает и грозный «батюшка-дядюшка».
В последнее свое пребывание в России, еще при Петре, Анна присутствовала при коронации Екатерины. Тогда с ней познакомился и герцог голштинский, впоследствии муж царевны Анны Петровны и отец императора Петра III.
Известный камер-юнкер Берхгольц, находившийся при голштинском герцоге, так говорит о встрече герцога с Анной Иоанновной: «15 марта его королевское высочество делал парадный визит герцогине курляндской. Она приняла его очень ласково, но не просила садиться и не приказывала разносить вино, как обыкновенно здесь водится. Герцогиня женщина живая и приятная, хорошо сложена, не дурна собою и держит себя так, что чувствуешь к ней почтение».
Но чем дальше, тем, по-видимому, больше вырабатывается у этой женщины царственная самостоятельность, что, впрочем, нетрудно объяснить: грозного «дядюшки-батюшки» уже не было на свете.
Около Анны, с помощью Бирона, начинает сплачиваться курляндская партия, которая и начинает парализовать силу Бестужева-Рюмина и всей русской партии в Митаве.
В это время у Анны Иоанновны является новый жених в лице знаменитого Морица саксонского, непоседного искателя приключений из типа бродячих средневековых кондотьери.
Морица курляндцы хотят сделать мужем Анны в противовес русскому влиянию.
Является непоседный Мориц в Митаву – и его избирают в герцоги. Депутация курляндцев просит Анну одобрить выбор страны и отдать свою руку Морицу. Последняя просит Остермана доложить Екатерине, своей «матушке-тетушке», «чтоб ее императорское величество повелела сие мое дело с принцем Морицем совершить».
Принц ей нравится, но он не нравится Меншикову, которому самому хочется надеть на себя корону Курляндии.
С целью получить герцогство Меншиков приезжает в Митаву, Анна Иоанновна сама является к нему со слезной просьбой вдовицы.
«Начала она речь об известном курляндском деле с великою слезною просьбой, – доносит Меншиков императрице, – чтобы в утверждении герцогом курляндским князя Морица и, по ее желанию, о вступлении с ним в супружество, мог я исходатайствовать у вашего величества милостивейшее повеление, представляя резоны: первое, что уже сколько лет как вдовствует; второе, что блаженные и вечно достойные памяти государь император имел об ней попечение и уже о ее супружестве с некоторыми особами и трактовать были намерены, но не допустил того некоторый случай…»
Сам претендуя на корону, Меншиков хочет силой отнять жениха у плачущей Анны. Против жениха посылается войско. Но Мориц, как подобает бродячему рыцарю, с шестьюдесятью молодцами своей свиты обороняется от войска. Мало того, невеста в подмогу рыцарю посылает свою герцогскую гвардию – и русский отряд, посланный Меншиковым для отнятия жениха у Анны Иоанновны, отступает.
Герцогиня берет Морица в свой замок, отводит ему там помещение, каждое утро посылает к нему пажа узнавать о здоровье, а другого – принимать от него приказания.
Но странствующий рыцарь оказывается ветренее Дон Кихота: он заводит интриги в замке, волочится за придворными дамами, компрометирует свое положение и репутацию невесты – и невеста оказывает ему явную холодность.
Умирает и «тетушка-матушка» Екатерина.
Бирон и курляндская партия еще выше поднимают голову. Анна Иоанновна уже меньше заискивает в Петербурге, где на престоле сидит ребенок-император, племянник ее, Петр II, водимый на помочах то одною, то другою сильною рукою царедворцев.
Бирон, оттеснивший от Анны Иоанновны Бестужева-Рюмина, уже кричит на этого последнего как на старого дворецкого.
«Он меня публично бранил и кричал в каморе при дворе, – жалуется Бестужев в Петербург. – Его бедная фамилия в десяти персонах не смела к шляхетскому стану мешаться, ныне весьма стала горда и богата».
Около Анны Иоанновны все теснее и теснее сплачивается кружок курляндских немцев, и кружок этот не в меру растет: Бирон – уже камергер, гофмаршал Сакен, обер-гофмейстерина фон дер Ренн, шталмейстер и футтермейстер, три камер-юнкера, две камер-фрейлины, одна камер-фрау, множество гофратов, рейтмейстеров, секретарей, переводчиков, камер-лакеев – все это немцы, и между ними нет ни одной русской фамилии. В Москве, от имени Анны Иоанновны, живет ее резидент, тоже немец, Корф.
Имя русских становится и презренно, и ненавистно в Курляндии: ясно, что немецкие симпатии Петра, перешедшие на его потомство и не сдерживаемые его всерегулирующим гением в пределах разумности, зашли слишком далеко. То, что писала Екатерина царице Прасковье, советуя ей взять ко двору Анны Иоанновны пажей из курляндцев – «ибо которые русские – и те гораздо плохи», – это мнение становится как бы господствующим: все русские почему-то разом оказываются «гораздо плохи».
По-видимому, мягкая и безвольная Анна Иоанновна начинает показывать царственную волю. Несколько лет назад она жаловалась на свое вдовство, а теперь ей представляется партия в лице герцога Фердинанда – и герцогиня оказывается «к нему не склонна».
Вместо Бестужева-Рюмина из Петербурга посылают в Курляндию Безобразова – и Анна Иоанновна не пускает его в свои поместья, грозит, что сама будет защищать их.
Курляндия заметно подняла голову – и замечательно, что с этою высоко поднятою головою микроскопическое, сравнительно с целью – Россией, герцогство стояло над русской землей до самого восшествия на престол Елизаветы Петровны.
С 18 на 19 января 1730 года умирает юный император Петр II. Мужская линия Петра Великого на этом месте обрывается.