Остаются – дочь Петра Великого Елизавета Петровна и племянницы его, из которых Анна Иоанновна топографически ближе всех к Петербургу.
В ночь смерти императора собираются «верховники» на совещание об избрании нового государя. Между «верховниками» – граф Головкин, князья Долгорукие (Василий Лукич, Василий Владимирович и Алексей Григорьевич), князь Димитрий Михайлович Голицын, Ягужинский.
– Батюшки мои! – возвышает свой голос Ягужинский, – прибавьте нам как можно воли… Теперь время думать, чтоб самовластью не быть.
Выбор «верховников» останавливается не на дочери Петра Великого, а на племяннице, на Анне Иоанновне.
Алексей Долгорукий требует короны для своей дочери, красавицы Екатерины, находившейся в ссылке после помолвки с покойным императором Петром II. Он требует для нее короны, «яко для обрученной невесты».
Но имя Анны Иоанновны побеждает.
– Смертью почившего императора, – говорит при этом Димитрий Голицын, – прекратилось мужское поколение Петра I. Россия много терпела от деспотического его управления, чему немало содействовали иностранцы, в большом количестве сюда привлеченные. Надо ограничить произвол хорошими узаконениями и поднести императрице корону с некоторыми условиями.
При этом в совещании «верховников» заявляется, что Анна Иоанновна в случае принятия короны обязывается не брать с собой Бирона, о котором уже составилось мнение как о человеке упрямом, заносчивом и заклятом враге всех русских.
Тотчас же оставлены «условия».
Императрица правит государством не иначе как по соглашению с Верховным советом.
Власти ее не подлежат: ведение войны, заключение мира, наложение новых податей, назначение в высшие должности, наказание дворянина без доказательств его преступления, конфискация имуществ, распоряжение казенными землями.
На содержание двора назначается известная сумма.
Учреждается Верховный совет: он объявляет войну, заключает мир и союзы.
Государственный казначей дает ему отчет в расходах государственной казны.
Учреждается Сенат: он рассматривает дела, поступающие в Верховный совет.
Учреждается собрание из двухсот мелких помещиков: собрание защищает права этого сословия, в случае если бы Верховный совет нарушил их.
Учреждается собрание из дворян и купцов: оно обязано наблюдать, чтобы народ не был угнетаем.
«Условия» эти оказались мертворожденными.
В девять часов утра Анна Иоанновна объявляется императрицей.
Вечером в Митаву отправляется депутация, состоявшая из генерала Леонтьева, князя Михаила Голицына и князя Василия Лукича Долгорукого.
Между тем в Москве является сильная партия, которая идет вразрез с желаниями «верховников».
Это Салтыков, Лопухин, граф Апраксин, князь Черкасский и множество других сановников.
Они составляют адрес, в котором доказывают необходимость единовластия, «особливо где народ не довольно учением просвещен и за страх, а не из благонравия или познания пользы и вреда закон хранит».
Они требуют также более правильного распределения доходов духовенства, «чтобы деревенские священники могли иметь средства воспитывать своих детей».
Они же, наконец, требуют «отделить природное шляхетство от выслужившегося».
25 января депутация «верховников» находится уже в Митаве и представляет императрице, вместе с актом избрания ее на престол, вышеупомянутые «кондиции».
Анна Иоанновна советуется с Бироном относительно «кондиций», и Бирон решительно настаивает, чтобы императрица немедленно согласилась на принятие престола, но не как избранная государыня, а как наследница, имеющая право на скипетр и корону от одного Бога.
Тогда Анна Иоанновна собственноручно пишет на поданных ей «кондициях»: «По сему обещаюсь все без всякого изъятия содержать».
И тут же в особом рескрипте Верховному совету объявляет: «Отправленные к вам от вас особы объявили, что, по соизволению Всемогущего Бога, который токмо един державы и скипетры монархов определяет, избраны мы на российский прародителей наших престол…»
В рескрипте же пояснялось, что помянутые ограничения сделаны будто бы по воле самой императрицы.
3 февраля в собрании Верховного совета документы эти были прочитаны.
Перед прочтением их Верховный совет распорядился расставить повсюду «вооруженное воинство – и (восклицает знаменитый оратор и святитель Феофан Прокопович) дивное было всех молчание!»
Молчание было прервано тем же князем Димитрием Голицыным.
– Видите-де, – говорит он, – какая милостивая государыня и каково мы от нее надеялись, и таково она показала отечеству нашему благодеяние. Бог ее подвинул к писанию сему. Отсель счастливая и цветущая Россия будет!
14 февраля совершается торжественное вошествие новой императрицы в Москву.
«Верховники» предчувствуют, что дело их не добром кончится: от своей родственницы и статс-дамы Салтыковой императрица знает все, что без нее делалось в Москве.
25 февраля во дворец собирается до восьмисот вельмож и офицеров; собравшиеся просят аудиенции.
Императрица является к этой блестящей толпе просителей и принимает от них коллективную челобитную, в которой заявлялось, что подписанные государыней кондиции опасны для России и что форма правления должна быть избрана по большинству голосов.
«Учинить по сему», – пишет императрица резолюцию на челобитной.
Блестящая толпа просителей, забыв содержание своей челобитной, тут же просит императрицу принять полное самодержавие по примеру прародителей.
Императрица соизволяет откликнуться на моления челобитчиков – и разрывает «кондиции», подписанные в Митаве и ставшие уже бесполезными.
«Вечером, – говорит покойный академик П. П. Пекарский, – в Москве раздавались радостные восклицания… но на небе разлилось кровавое зарево северного сияния, и народ, смотря на него, думал, что не быть добру».
Никто, конечно, не знал, каково будет царствование новой государыни; но по тому впечатлению, какое она производила на современников, знавших ее лично, скорее можно было ожидать добра, чем худа.
Леди Рондо, имевшая возможность часто видеть императрицу, так отзывается о ее наружности и проявлениях ее личного характера: «Она почти моего роста, чрезвычайно полна, но, несмотря на это, хорошо сложена, и движения ее свободны и ловки. Она смугла, волосы ее черны, а глаза темно-голубые: во взгляде ее есть что-то царственное, поражающее с первого разу. Когда же она говорит, то на губах ее является невыразимо приятная улыбка. Она много разговаривает со всеми, и в обращении так приветлива, что кажется, будто говоришь с равной себе; однако же она ни на минуту не теряет достоинства государыни. Она, по-видимому, очень кротка, и если бы была частным лицом, то, как и думаю, считалась бы чрезвычайно приятной женщиной».
По свидетельству другого современника, дюка де Лирия, Анна Иоанновна является с такими чертами своей внешней и внутренней индивидуальности: «Императрица Анна толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, нежели женское. В обхождении она приятна, ласкова и чрезвычайно внимательна. Щедра до расточительности, любит пышность чрезмерно, отчего двор ее великолепием превосходит все прочие европейские. Она строго требует повиновения к себе и желает знать все, что делается в ее государстве: не забывает услуг, ей оказанных, но вместе с тем хорошо помнит и нанесенные ей оскорбления. Говорят, что у нее нежное сердце, и я этому верю, хотя она и скрывает тщательно свои поступки. Вообще, могу сказать, что она совершенная государыня, достойная долголетнего царствования».
Между тем сохранилась и совершенно противоположная характеристика Анны Иоанновны; но характеристика эта, очевидно, пристрастна, написана под влиянием злого воспоминания, так как писана княгиней Натальей Борисовной Долгорукой, женой фаворита покойного Петра II, князя Ивана Алексеевича Долгорукого, которые всей семьей были сосланы в Сибирь и потом иные из них жестоко казнены.
Поэтому Долгорукая, как бы из мщения, говорит об Анне Иоанновне: «Престрашного была взору. Отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалеров идет, всех головой выше, и чрезвычайно толста».
Но личность женщины как частного лица и личность женщины как лица государственного, в фокусе которого отражается слишком много чуждых и часто неизбежных влияний, не всегда могут быть сопоставляемы, и биограф должен иногда по необходимости отделять женщину от государыни и наоборот.
Анна Иоанновна – слишком долго находившаяся до восшествия на престол под жестокой опекой сначала «батюшки-дядюшки» Петра и его слуг, а потом Меншикова, долго боявшаяся всего, что исходило из ее суровой родины, из Москвы, от строгой царицы-матери и от всех русских, у которых она жила в Курляндии как бы на хлебах, – естественно, став императрицей, не могла вытравить в себе того немирящегося чувства, той горечи, которая находилась в ней по отношению к ее родичам-русским.
Вот почему она и в Москве, и в Петербурге всю, так сказать, окутала себя Курляндией. Бироны, Трейдены, Левенвольды, Бисмарк, Остерман, Миних – вот что стало вокруг ее трона и отгородило ее от русских «верховников» и всего русского.
Но и «верховников», предложивших ей обидные «кондиции», она не тронула: сосланы были только Долгорукие за то, что не уберегли здоровья императора Петра II, да Сиверс и Фик – первый за то, что не хотел пить за ее здоровье, а последний за то, что давал советы Димитрию Голицыну об ограничении самодержавия.
Потеряв веру в приверженность к себе русских, императрица, естественно, ищет для себя охраны, по возможности вне русской сферы. Верные ее слуги-курляндцы, докладывая императрице о необходимости создания новой гвардии в противовес старой, петровской, говорят: «Офицеров определить из финляндцев, эстляндцев и курляндцев и иных наций, и из русских, откуда ваше величество повелите».
Выражение недоверия к подданным сказалось и в возобновлении новой императрицей страшного когда-то Преображенского приказа, который, однако, переименован был в Канцелярию тайных розыскных дел. К удивлению, заведование этим учреждением поручено было русскому, знаменитому Андрею Ивановичу Ушакову.