В это время герцогиня Анна Петровна разрешается от бремени сыном, будущим всероссийским императором Петром III, и Шепелева сообщает цесаревне Елизавете Петровне, от 15 февраля, о здоровье ее маленького племянника и о том, что в кормилицы ему взята была «от обар камаргера», а потом за болезнью этой кормилицы взята другая.
«Всемилостивейшая государыня цесаревна и матушка моя!
Данашу я вашему высочеству, что ваша сестрица в добром здаровьи, и ево каралевское высочество и племянник ваш в добром здаровьи, кармилица была у вашева племянника взета от обар камаргера, и нине занемогшей и взяли другую кармилицу. Инова не имею, точию остаюс верная ваша раба и дочь и кузына Мавра Шепелева».
После этого письма следует перерыв в корреспонденции до 25 июля 1728 года.
В течение этого промежутка, как известно, умерла несчастная дочь Петра Великого, жизнь которой вдали от родины далеко была не красива.
О смерти ее Шепелева ничего не пишет: по крайней мере, мы не имеем письма ее об этом собственно обстоятельстве. Пишет она только 25 июля, что в Киль ожидаются корабли, те, конечно, которые должны были перевезти тело умершей герцогини в Россию, на родину, что навстречу этим кораблям посылается из Киля большая яхта, что всем чинам и придворным особам приказано съезжаться «на винос» тела умершей, и Шепелева обещает даже описать для Елизаветы Петровны церемонию выноса тела усопшей сестры ее.
Вот это любопытное письмо:
«Всемилостивейшая государыня цесаревна!
Во первых данашу вашему величеству, что их высочество, слава Богу, в добром здравьи. Еще ш данашу я вашему высочеству, что приставили к принцу камар фроу Румерову жену, каторой камар фурьер у ево высочества. Дажидаим караблей суда завтря, или канешно посли завтрява, и послали яхт балшую на встречу, и приказал ево высочество съезжатца всем на винос, а понесут чрез весь горот, и ежели я успею написать церемонию, то пошлю к вашему высочеству; надеюс, что карабли пробудут у нас неделю, потому что не всо готова. Боля вашему высочеству данасыть не имею, точию остаюсь верная вашева высочества раба Мавра Шепелева».
Наконец, сохранилось еще одно письмо Шепелевой из Киля. Письмо это – образцовое произведение пера молоденькой русской фрейлины первой половины прошлого века, девушки, по-видимому, большой охотницы до описания наружности красивых кавалеров, – и вообще это такое интересное послание, которое для нас было бы дороже всяких других исторических известий о жизни Шепелевой, если б эти известия и сохранились в достаточной полноте. В письме этом, кроме наивного восхищения красотой разных принцев, кроме подробнейшего описаниях их наружности, походки, голоса, фрейлина жалуется на обилие в Голштинии пчел, которые кусаются, и пренаивно хвалится своему другу, что купила она любопытную табакерку, а в ней нарисована «персона», и что всего удивительнее для русской барышни – «персона» эта похожа на Елизавету Петровну, когда она нагая.
Приведем целиком это неподражаемое послание:
«Всемилостивейшая государыня цесаревна Элизабет Петровна!
Данашу я вашему высочеству, что их величесво, слава Богу, в добром здравье. Поздравляю вас тезаименитством вашим; дай, Боже, вам долгия лета жить, и чтоб ваша намерение оканчалось, которо у нас в Кили, и всяко ваша намерение оканчалось. Данашу я вашему цесарскому высочеству, что приехал к нам принц Орьдов и принц Август. Матушка цесаревна, как принц Орьдов харош! Истинно я не думала, чтобы он так харош был, как мы видим; ростом так велик, что Бутурлин, и так тонок, глаза такия, как у вас цветом и так велики, ресницы черныя, брови томнарусия, валоси такия, как у Семона Кирилловича, бел, не много почернея покойника Бышова и румяниц алой всегда в щеках, зуби белии и хараши, губи всегда али и хараши, речь и смех так как у покойника Бышова, асанка походит на асудареву асанку, ноги тонки, потому что молат, 19 лет, воласи свои носит, и воласи по паес, руки паходят очинь на Бутурлина, и в Олександров день полажила на нево кавалерию цесаревна. Данашу вам про принца Августа: так велик, как меньшой Жерепцов, и так толст, лицом очень похож на Бишова, и асанка и пахотка такая, как у Бишова была, и парики носит белия, в кашелке толка, толст голос, и выежал герцох их встречать от Киля за милю в залатом берлини, а кавалерии все верхами, и герцох и все кавалеры в кавтанах цветних, в камзоли черния байковыя. Еще ш данашу: приехал за ними гофмейстер да обер егармейстер очень похож на Алексея Яковлевыча Волгова, лицом и осанкою, и нагами и руками. Еще ш данашу, что у нас в Кили такия дни харошия, как бы летом, и места мух впчели; как в Питербурхи мух многа, так у нас впчол, и укусила меня за руку пчела, и я думала, что без руки буду, потаму что распухла и лом великой был три дени. Еще ш данашу: купила я табакерку, и персона в ней пахожа на вашо высочество, как вы нагия. Еще ш прашу я вашева цесарскова высочества об дядушке моем, прикажите ка мне отписать; слишили ми, буто он и Кашелов и Машков пот караулом в гораде, и я прошу вашева высочества матерьской вашей ко мне милости, ежели ета нещастие, прикожите меня уведомить. Инова вашему высочеству данасить не имею, точию рекамандую себя вам и остаюсь верная ваша раба Маврутка Шепелева».
Не навсегда, однако, суждено было Шепелевой оставаться в Голштинии: неизвестно, возвратилась ли она в Россию вместе с бренными останками своей герцогини или в последующие годы, только мы опять видим ее замужем уже за графом Шуваловым.
Как была Маврутка Шепелева любимицей цесаревны Елизаветы Петровны, так и осталась ее любимицей, когда была уже графиней Шуваловой, а Елизавета Петровна вступила на престол своего отца.
У новой императрицы Шуваловы становятся первыми сановниками и доверенными лицами: Елизавета Петровна возводит свою любимицу Маврутку на самую высокую степень придворной иерархии. Графиня Шувалова делается первой статс-дамой государыни, и влияние ее при дворе становится так велико, что они с мужем как бы повторяют собою роль еще так недавно погибших всесильных временщиков – Меншикова, Лестока, Бирона, с тою только разницей, что благородно пользуются своим высоким положением и не обращают его на злое дело, подобно хотя бы Бирону.
Мало того, графиня Шувалова является в роли покровительницы одного из членов опальной семьи Бирона: когда дочь этого последнего, Гедвига, по возвращении Биронов из Сибири в Ярославль, бежала от сурового отца, чтоб искать милости у императрицы Елизаветы Петровны, Гедвига прежде всего нашла доступ к графине Шуваловой, понравилась ей, разжалобила эту неизменную любимицу государыни и при ее покровительстве вошла в милость императрицы, при ее руководстве приняла православие, снова взята была во двор и сделала приличную партию, вышедши замуж за барона Черкасова.
Вообще, как ни блестяща была жизнь графини Шуваловой в период ее могущества, как ни симпатична ее деятельность при дворе Елизаветы Петровны, но в качестве молоденькой фрейлины, пишущей такие наивные и прелестные по своей простоте письма, Маврутка Шепелева представляется нам еще более симпатичною.
XIX. Правительница Анна Леопольдовна
Нет ничего более пристрастного и одностороннего, чем отзывы современников об исторических личностях, на какой бы высоте они ни стояли; и чем выше положение, занимаемое этими личностями, тем отзывы о них пристрастнее: один возводит такую личность на недосягаемую высоту, другой низводит ее ниже действительного уровня; оба силятся рельефнее отразить ее в своем описательном рефракторе – и оба говорят, каждый со своей точки зрения, и правду, и неправду, и там, где один рисует, по-видимому, схожий портрет личности, другой его искажает.
Для биографа последующих времен современники описываемой личности являются Сциллой и Харибдой, и биограф с помощью самой осмотрительной критики должен отделять истину от лжи, ощупывая главным образом больные места в сказаниях современников.
Таковы отзывы этих последних о женской личности, по одним – светлым метеором пролетевшей после тяжелой бироновщины, по другим – бесцветно отсидевшей у трона и колыбельки своего сына малютки-императора и затем так же бесцветно дожившей свои молодые годы в Холмогорах.
«Дочь герцогини мекленбургской, – говорит о ней леди Рондо, – взята императрицей вместо родной дочери; ее зовут теперь принцессой Анной; она девушка посредственной наружности, очень робка от природы, и нельзя еще сказать, что из нее будет».
В другом месте эта же современница говорит: «Принцесса Анна, на которую смотрят как на наследную принцессу, теперь уже находится в таком возрасте, что могла бы заявить себя чем-нибудь, тем более что ее воспитывают с такою заботою; но в ней нет ни красоты, ни грации, и ум ее не выказал еще ни одного блестящего качества. Она держит себя очень степенно, говорит мало и никогда не смеется, что мне кажется неестественным в такой молодой особе и происходит, по моему мнению, скорее от тупости, нежели от рассудительности. Все сказанное мною должно остаться между нами; вы, конечно, не знаете, что за готовность мою удовлетворить вашему любопытству меня могут повесить».
Но, делая этот нелестный для молодой девушки отзыв, хитрая англичанка и придворная очень хорошо знала, что ее не повесят, а, напротив, будут довольны ею, если письмо ее будет «перлюстровано» Бироном.
Напротив, граф Миних-сын, облагодетельствованный впоследствии этою самою девушкою, совершенно иные краски кладет на ее портрет.
«Принцесса Анна, – говорит он, – сопрягала с многим остроумием благородное и добродетельное сердце. Поступки ее были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нее несноснее, как столь необходимое при дворе притворство и принуждение, почему и произошло, что люди, приобыкшие в прошлое правление к грубейшим ласкательствам, несправедливо почитали ее надменной и якобы всех презирающей. Под видом внешней холодности была она внутренне снисходительна. Принужденная жизнь, которую она вела от двенадцати лет своего возраста даже до кончины императрицы Анны Ивановны (почему тогда, кроме торжественных дней, никто посторонний к ней входить не смел и за всеми поступками ее строго присматривали), вселила в ней такой вкус к уединению, что она всегда с неудовольствием наряжалась, когда во время ее регентства надлежало ей принимать и являться в публике. Приятнейшие часы для нее были те, когда она в уединении и в избраннейшей малочисленной беседе проводила, и тут бывала она свободн