Страшного Бирона не существовало. Переворот совершен был так быстро и так неожиданно, что никто не хотел этому верить.
«А нельзя было не поверить, – говорит один из биографов Анны Леопольдовны, – что настал-таки этот желанный конец господству Бирона. Густые толпы народа окружали Зимний дворец, к которому беспрестанно подъезжали экипажи, высаживавшие разряженных и раззолоченных господ. На площади выстроены были гвардейские полки с распущенными знаменами. Все лица выражали радость и признательность; все голоса звучали весело и бодро. Анна Леопольдовна провозглашена была великой княгиней всероссийской и правительницей государства на все время несовершеннолетия императора. Как двадцать два дня тому назад, вельможи присягали ей в дворцовой церкви, гвардия на площади, народ – по разным церквям. Не было только теперь, как двадцать два дня тому назад, ни патрулей, ни пушек на перекрестках, ни мрачных и унылых лиц. После присяги император показан был полкам в окошко и приветствуем громким „ура!“. Потом отслужили благодарственный молебен и пропели „Тебе Бога хвалим“. Вечером весь город был иллюминован, народ плясал на площадях; незнакомые люди, встречаясь на улицах, обнимались, как друзья, и плакали, как женщины, – от полноты светлых ощущений».
«Еще не было примера, – писал в тот же день французский посланник в Петербурге, маркиз де ла Шатарди, к французскому посланнику в Берлине, – чтоб в здешнем дворце собиралось столько народа, и весь этот народ обнаруживал такую неподдельную радость, как сегодня».
Большие награды получили те, кто так или иначе способствовал этому перевороту.
Щедро был награжден и Миних, главный руководитель всего этого дела и исполнитель переворота; но старик все-таки считал себя обойденным в милостях: старый фельдмаршал надеялся получить звание генералиссимуса, но званием этим Анна Леопольдовна наградила своего супруга.
Старый фельдмаршал не мог скрыть своего неудовольствия, а Остерман, завидовавший ему, не скупился на нашептывания Анне Леопольдовне разных неблагоприятных для Миниха намеков. Правительница стала его бояться.
– Фельдмаршал сделал бы очень хорошо, если бы умер теперь, – сказала она по этому случаю.
Миних понял, что им не дорожат, и просил отставки. Анна Леопольдовна не удерживала его.
– Я могла воспользоваться плодами измены, – говорила она, намекая на произведенный Минихом переворот, – но не могу уважать изменника. Да и нельзя было выносить долее нестерпимого высокомерия фельдмаршала. Он не обращал никакого внимания на мои формальные и неоднократные приказания, а мужу моему противоречил на каждом шагу. Ему никак нельзя довериться: он слишком честолюбив и характера самого беспокойного. Всего бы лучше ему теперь отправиться на покой в свое украинское поместье. Я, право, не понимаю, отчего он туда не уедет?
Миних был уволен Анной Леопольдовной 7 марта 1741 года – ровно через четыре месяца после совершенного им переворота.
Удаление Миниха ускорено было именно тем лицом, которое им же было погублено четыре месяца назад, – Бироном: этот страшный арестант говорил своим судьям в Шлиссельбургской крепости, что он не принял бы регентства, если б его не умолял о том Миних, хотевший даже стать перед ним на колени, лишь бы Бирон согласился.
– Я советую великой княгине остерегаться Миниха, как человека самого опасного в целой империи, – говорил он, – и помнить всегда, что, если ее высочество хоть раз откажет ему в какой-нибудь его просьбе, она уже не может почитать себя безопасной на престоле.
Но Анна Леопольдовна не предчувствовала, что и без Миниха ей недолго оставалось сидеть на троне своего сына-малютки, для которого трон Петра Великого оказался слишком высок…
У Петра оставалась еще дочь, о которой, по-видимому, забыли в момент переворота. Ее вспомнили после – только тогда, когда она сама о себе напомнила.
Эта именно забывчивость, это невнимание к своему высокому посту и погубило Анну Леопольдовну, которую воспитание и привычки не научили помнить, что она – мать императора и занимает его трон до тех пор, пока императору ничего, кроме колыбельки, не нужно было, и что положение это налагает на человека тяжелые обязанности.
А читая отзывы о ней современников, нельзя не прийти к заключению, что она именно это и забыла.
Хотя мы вообще недоверчиво относимся к свидетельствам современников, как и высказали это выше, но если из сопоставления этих отзывов выходит нечто цельное, определенное, то слова современников в известных случаях и не могут не получать относительной степени достоверности.
Так, английский посланник Финч рисует Анну Леопольдовну следующими чертами:
«Правительница, кажется, одарена умом, проницательностью, хорошими природными качествами и человеколюбием; но она имеет скрытный характер и слишком любит уединяться. Она, видимо, страдает, являясь на публику, и предпочитает проводить время в обществе своей фаворитки и ее родных. Все дела пошли бы лучше, если б правительница чаще показывалась публике и обладала бы той приветливостью, к которой приучены здешние придворные прежними государями и которая произвела бы теперь самые лучшие последствия».
Но любовь к уединению – это еще не такое качество, которое могло привести правление Анны Леопольдовны к трагической развязке; только в соединении с другими, более положительными недостатками характера и невыдержанностью качество это привело к катастрофе.
Манштейн, напротив, рисует черты Анны Леопольдовны более яркими, но далеко не выгодными красками. Он говорит, что принцесса была чрезвычайно капризна, вспыльчива, беспечна и нерешительна как в больших, так и в малых делах. В продолжение своего годичного регентства она управляла кротко, любила делать добро, но вместе с тем не умела делать его кстати. В образе жизни она подчинялась совершенно своей фаворитке, не обращала внимания на советы министров и людей опытных и не обладала ни одним качеством, необходимым для правителя. Ее постоянно печальный и скучный вид происходил, может быть, от неприятностей, испытанных ею от герцога курляндского в царствование императрицы Анны».
Еще менее привлекательные тени набрасывает на личность Анны Леопольдовны фельдмаршал граф Миних, ее личный враг после своего падения.
«Она, – говорит Миних, – с самого малолетства имела дурные привычки, и родительница ее, царевна Екатерина Ивановна, мало обращала на них внимания. Определенная к ней воспитательницей госпожа Адеркас очень худо выполняла свои обязанности, за что и была выслана из России с повелением никогда в нее не возвращаться. Характер принцессы обнаруживался вполне в то время, как она сделалась правительницей. Главным природным ее недостатком было нерадение к делам. Она никогда не показывалась в кабинете. Не раз, когда мне случалось приходить к ней с отчетом по делам кабинета или испрашивать ее разрешений, она, сознавая свою неспособность, говорила мне: „Как бы я желала, чтобы сын мой вырос поскорее и начал сам управлять делами!“ Она была очень невнимательна даже к своему наряду: голову повязывала белым платком и часто в спальном платье ходила к обедне, иногда оставалась даже в таком костюме в обществе, за обедом и по вечерам, проводя их в карточной игре с избранными особами».
В то время, когда катастрофа еще не совершилась, друзья Анны Леопольдовны предупреждали ее, что опасность недалеко, что надо принять меры для своего спасения. Ей указывали на возраставшую популярность Елизаветы Петровны, на то, что преображенцы, которые арестовали Бирона, стали теперь не ее друзьями, а друзьями именно Елизаветы Петровны, – но правительница ничего не хотела слушать.
– Ваше величество! – говорил ей австрийский посланник маркиз де Ботта. – Вы на краю пропасти. Ради Бога, спасите себя, спасите императора, спасите вашего супруга!
И все это было напрасно: маркиза де Ботту приглашали играть в карты и все забывалось.
Антона-Ульриха предупредили, что Лесток готовит переворот в пользу Елизаветы Петровны, и когда он, сказав об этом жене, присовокупил, что хотел арестовать Лестока, Анна Леопольдовна запретила ему это: она прямо сказала, что отвечает за невинность Елизаветы Петровны.
А между тем там действительно все уже было готово.
24 ноября, ночью, Елизавета Петровна в сопровождении своих друзей явилась к гвардии, к тем самым преображенцам, которые еще так недавно арестовали Бирона, и объявила им свое намерение. Преображенцы отвечали, что готовы перебить всех врагов цесаревны; но это им было запрещено – и они повиновались.
Анна Леопольдовна в это время спокойно спала в своем дворце. Спал и малютка-император в своей колыбели.
С шумом ввалилось тридцать преображенцев в спальню правительницы. Она проснулась. Именем «императрицы Елизаветы» преображенцы приказали ей следовать за собою.
Анна Леопольдовна просила преображенцев дозволить ей повидаться с новой императрицей – ей не позволили и только торопили поскорее одеваться.
Проснувшийся от этой суматохи Антон-Ульрих, обезумев от страха, неподвижно сидел на постели: второй раз он не понимал, что вокруг него делается; но тогда, в первый раз, он не понимал, что жена его идет арестовать Бирона, а теперь не понимал, что пришли арестовать его жену – правительницу.
Наконец и он понял, в чем дело…
С отчаянья он стал упрекать жену в том, что, не слушая ничьих предостережений, она сама приготовила себе гибель.
– Слава Богу еще, что дело кончилось так мирно и спокойно и что Елизавета достигла своей цели без кровопролития, – отвечала она мужу, – и за эту милость надо благодарить Бога.
И в эту минуту она оставалась верна себе…
Антона-Ульриха, все еще сидевшего на постели, солдаты завернули в одеяло и вынесли во двор.
Там ждали сани. В эти сани уложили царственных супругов, закутали шубами, так как на дворе было холодно, – и повезли в дворец Елизаветы Петровны.
Из спальной комнаты правительницы преображенцы перешли в детскую.
Солдатам строго было запрещено будить младенца-императора.