оторые наезжали в Малороссию из Москвы и Петербурга, на славу их угощала и тем побеждала московскую гордость и грубость, с которой когда-то плохо ладила неумелая и не менее грубая старшина малороссийская.
С другой стороны, Скоропадская сама платила визиты навещавшим ее русским вельможам и неоднократно ездила в Москву и Петербург, покидая надолго свою гетманскую столицу, Глухов, чего до того времени не решилась бы сделать ни одна украинская женщина, если б к тому не принудили ее крайние обстоятельства.
Так, когда в 1722 году пан гетман Скоропадский ездил в Москву со своей свитой, с генеральным писарем Савичем, бунчуковым генеральным Лизогубом и нежинским полковником Петром Толстым, к этой свите «ясновельможная пани гетманова» присоединила свою собственную свиту и дала возможность московским людям видеть и свою украинскую красоту, и свое гетманское величие.
В этом же году, по возвращении из России, гетман Скоропадский умер и на его место избран был другой гетман.
Оставшись вдовою, уступив гетманскую булаву другому лицу, Скоропадская, несмотря на то что не имела уже никакого официального положения, до самой, однако, своей смерти удержала за собой титул «ясновельможной пани гетмановой».
Время шло, и Скоропадская видела приближение старости.
Умер Петр, ее царственный сват и покровитель.
В 1728 году овдовела и дочь Скоропадской, нежинская полковница Ульяна Толстая: Толстой умер, как записано в дневнике племянника пани Скоропадской, «с той причины, что питьем излишним водки он повредил легкое и нажил эпилепсию».
В 1729 году Скоропадская снова едет в Москву со всей малороссийской старшиной. У нее есть особая цель в этой поездке – исходатайствовать себе и вдовствующей дочери своей несколько новых маетностей от русского правительства.
В Москве и Петербурге, при содействии графа Головкина, Скоропадская исходатайствовала себе новое царское жалованье, и императрица по этому случаю указом объявляла: «Пожаловали мы гетманшу Скоропадскую за верную службу мужа ее, гетмана Ивана Скоропадского, – повелели дать ей для пропитания от трех до четырех сот дворов, по ее смерть».
В то же время Скоропадская просила, чтобы ей позволено было взять к себе дочь свою, вдову Толстую, которая по высочайшему указу находилась в деревне – и императрица снизошла и до этой просьбы заслуженной украинки.
Скоропадская в этот раз довольно долго оставалась в Москве и Петербурге: это был ее последний визит Великой России, последнее путешествие.
Под 15 марта этого года в дневнике Марковича значится: «Пани Скоропадская была у графа Головкина и благодарила его за определение маетностей».
Под 14 апреля читаем: «Пани принесена на Кучеровку, Сасиновку и Лиловицу грамота, а принесли подьячие иностранной коллегии, которым дали первейшему 15 рублей, а другому 3 рубля». Это – взятка Малороссии великорусскому чиновничеству.
28 апреля Скоропадская обратно выехала в Украину, в бывшую столицу свою, Глухов.
Под 17 июня у Марковича отмечено: «Ясновельможная была у князя Шаховского, а потом с нею я ездил до пана гетмана, где и обедали и у пани гетмановой».
Через день в дневнике отмечено: «Князь Шаховской визиту отдавал тетке моей» – то есть Скоропадской.
Старая украинка знакома уже была с европейскими обычаями. Зато ей все оказывали почет не по одному ее высокому положению, но и по уму, по такту, с которым она держала себя. Так, в дневнике Марковича нередко встречаются отметки: «У тетки были после обеда князь с княгиней и комендантша» и тому подобное.
Но недолго привелось прожить этой женщине после возвращения из Великой России.
В декабре 1729 года Скоропадская занемогла и уже не вставала больше.
Вот как Маркович описывает последние дни своей ясновельможной тетки:
11 декабря: «У тетки немоществующей был и ввечеру приехал к себе пообедать, а потом снова к ней поехал и допоздна пробыл».
16 декабря: «Пани больше больна становится; я перед полночью от нее в дом повернулся».
17-го: «Тетка немоществуюшая приняла маслосвятие и исповедь и причастие святых тайн».
18-го: «Тетка горше стала болеть, а в ночи совсем изнемогла».
Наконец, 19 декабря в дневнике записано: «Тетка моя, Анастасия Скоропадская гетманова, сего утра с полночи 7-й минут 40, временное сие окончила житие, при христианской доброй рефлекции; ибо, перед кончиною, Господа Бога от сердца призывала и наконец сказала: „О тяжкая временная жизнь! О вечная будущей радость!“…»
В высшей степени любопытно описание печальной процессии, с которою тело гетманши сопровождаемо было по городу, временной столице гетманов Украины. И в этой процессии принимает участие уже не одна Малороссия: представители Великой России также идут за гробом бывшей гетманши.
Вот это описание, помещенное под 21 декабря:
«Рано по службе Божией, покойной ясновельможной тело положили в труну, черным аксамитом с золотым позаментом обитую, и под балдахином, с черного сукна сделанным, цугом лошадей в капах черных повезли публично чрез город. При сей церемонии присутствовали гетман с гетмановою, князь Шаховской с княгинею и множество из великороссийских знатных лиц, также и народ.
Выпроводивши гроб за город, не доходя Четвертинского млина, они воротились, а мы поехали за телом и приехали в ночном времени к монастырю Гамалеевскому, где все старицы со свечами вышли против тела с плачем и воплем безмерным.
Тело ввезли в монастырь и поставили в трапезе, где усмотрели, что на лице покойной, на правой стороне подбородка, очень красно, также и правого уха нижний конец очень красен, и уши мягки, а лицо ни в чем не изменилось и какую-то вдячность и осклабление якобы показывало.
Тут панихиду великую отправили».
Около месяца тело усопшей гетманши оставалось непогребенным.
Но вот 13 января 1730 года совершено и погребение Скоропадской.
При погребении присутствовали: «с духовенства архимандрит новгородский Нил, который службу Божию служил и в погребении начальствовал, префект коллегиума киевского Амвросий Дубневич, который предику пространную говорил, монастыря петропавловского законники, пустынки мутинской начальник с братиею, протопоп глуховский со многими попами, также священники и с других городов, именно Воронежа, Новгородка и Кролевца. Из мирских лиц знатнейшие: пани гетманова, княгиня Шаховская и Мякинина, пани Петрова Апостолова и пани Михайлова, тетки пани Павлова и пани Миклашевская с мужем, бригадир Арсеньев, пан Федор Савич и другие».
Тело гетманши положено рядом с телом мужа, гетмана Скоропадского.
Нельзя при этом обойти молчанием последнюю волю этой замечательной украинки, выраженную в ее духовном завещании.
Высокой торжественностью и силой дышит язык этого завещания:
«Естества человеческого, прародительным падением разрушенного, тот единый состоит долг: человекам смертным, от персти созданным, по смертном временного сего течения пресечению, знову в перст вселитися…
Сего ради я, будучи оному первому долгу генеральным создателя своего определением повинная, а другим по человеколюбным спасителя заповедем одолженная, завременно той последний воспоминая предел, объявляю мою последнюю волю…» и так далее. Воля эта главным образом состояла в том завете, чтобы после ее смерти между домашними и родными ее не было «мятежей, распрь, истязаний».
В предсмертных распоряжениях Скоропадская не забывает своих крестьян и служителей и так торжественно наказывает наследникам: «…оставших домашних моих, а особливо служителей дому моего, истязывать и затруднять никто же да дерзнет…»
В другом месте, говоря об отказе имения дочери своей, Юлиании Толстой, Скоропадская еще определеннее выражает свою заботу о служителях дома.
«Служителей моих, – говорит она, – а особливо Андрея Кондзеровского и Агафию Ивановну, которые даже до кончины моей верно и усердно с презрением всякой пользы и покоя служили покойному сожителеве моему и мне, иметь оной дочери моей Улиане и наследникам в особливом респекте и помогать во всем».
Как ни была, по-видимому, блестяща жизнь этой женщины, однако много пришлось ей пережить в эпоху ломки, предпринятой Петром Великим на всех концах России и нелегко отразившейся на Малороссии при окончательном сплочении ее с Великой Россией в одно политическое, государственное и экономическое тело.
Припомним только одно: что Скоропадская находилась в родстве с домом знаменитого гетмана Павла Полуботка, отношения которого к суровому преобразователю России приобрели такую печальную историческую известность: в последних, тщетных порывах Малороссии отклонить от себя тяжелую великороссийскую руку Скоропадская стояла, так сказать, между Сциллой и Харибдой, и надо было много умения с ее стороны, чтобы московская неудержимая сила не раздавила окончательно и того, что решилось бы неблагоразумно ей сопротивляться, и того, что уже сознало бесполезность этого сопротивления.
III. Матрена Балк (Матрена Ивановна Балк, урожденная Монс)
Матрена Балк, как мы видели выше, была родной сестрой той самой женщины, на которую пала первая любовь молодого «царя-работника» и которая, кажется, была не последней, хотя, быть может, невольной виновницей того, что Петр задумал во что бы то ни стало прорубить окно в Европу, откуда на него повеяло и первой молодой любовью в лице хорошенькой дочери виноторговца, и охмеляющим запахом цивилизации.
Хотя Матрена была старшею сестрою Анны Монс, однако она надолго пережила свою знаменитую младшую сестру, и судьба ее имела, кажется, роковое влияние на Россию в том отношении, что тот, кто любил ее младшую сестру и отчасти ради нее ввел свой народ в общий строй европейской цивилизации, раньше был утрачен Россией, чем этого следовало бы ожидать.
По многим причинам Матрена Балк заслужила историческое, хотя и не вполне завидное бессмертие: она вместе со своей сестрой способствовала тому, что Петр охотно менял традиционные удовольствия двора на новые для него удовольствия немецкого общества Кукуй-городка, потому что молодой царь охотно посещал дом Монсов, где встречал двух красивых и развязных девушек-сестер; она вместе с сестрой способствовала, конечно рефлекторно, тому, что симпатии молодого царя через них стали тяготеть более к Западу, чем к Востоку; она же, вместе с братом своим Виллимом, о котором мы тоже упоминали выше, несчастным образом способствовала тому, что Петр, умирая раньше, чем следовало бы, самой смертью своей как бы завещал своему народу нравственное служение той национальности, из которой вышли сестры-девушки, надолго приковавшие симпатии царя-преобразователя к себе.