Это было как раз перед ее замужеством; в феврале 1759 года Екатерина Романовна вышла замуж за того, который ей показался когда-то гигантом, за князя Дашкова.
Будем и мы теперь называть ее княгиней Дашковой.
Обходя подробности о разных семейных обстоятельствах жизни княгини Дашковой, мы будем останавливаться преимущественно на тех сторонах ее жизни, в которых проявлялась ее или политическая, или общественная деятельность.
Вскоре после свадьбы молодые Дашковы представлялись Петру Федоровичу, который в то время жил в Ораниенбаумском дворце.
– Хотя я знаю, что вы решились не жить у меня во дворце, – обратился великий князь к Дашковой, – но надеюсь вас видеть каждый день и желал бы, чтобы вы проводили более времени со мной, чем в обществе великой княгини.
Но молодая Дашкова уже вся принадлежала именно этой великой княгине.
– Дитя мое, – говорил ей в другой раз великий князь, – не забывайте, что несравненно лучше иметь дело с честными и простыми людьми, как я и мои друзья, чем с великими умами, которые высосут сок из апельсина и бросят потом ненужную для них корку.
Но Дашкова не думала этого и не боялась. Великая княгиня была ее кумиром, и этому божеству она поклонялась, тем более что и общество, окружавшее Екатерину, имело более серьезные задатки и более влекло к себе Дашкову, чем общество поклонника голштинского обмундирования и прусских порядков.
И теперь под старинным, современным рассматриваемой нами эпохе, гравированным портретом Екатерины II мы читаем следующую подпись:
Природа, в свет тебя стараясь произвесть,
Дары свои на тя едину истощила,
Чтобы на верх величия возвесть,
И, награждая всем, она нас наградила.
Так писала Дашкова к своему высочайшему кумиру; и Екатерина, со своей стороны, умела поддерживать в Дашковой эту восторженность, хотя сама, по-видимому, и не чувствовала вполне того, чем так ловко побеждала и ум, и волю молодой энтузиастки.
Вот что между прочим отвечала ей Екатерина на письмо, при котором были присланы Дашковой эти стихи, которые мы привели выше: «Какие стихи! Какая проза! И это в семнадцать лет! Я вас прошу, скажу более – я вас умоляю не пренебрегать таким редким дарованием. Я могу показаться судьей не вполне беспристрастным, потому что в этом случае я сама стала предметом очаровательного произведения благодаря вашему обо мне чересчур лестному мнению. Может быть, вы меня обвините в тщеславии, но позвольте мне сказать, что я не знаю, читала ли я когда-нибудь такое превосходное поэтическое четверостишие. Оно для меня не менее дорого и как доказательство вашей дружбы, потому что мой ум и сердце вполне преданы вам. Я только прошу вас продолжать любить меня и верить, что моя к вам горячая дружба никогда не будет слабее вашей. Я заранее с наслаждением думаю о том дне будущей недели, который вы обещали мне посвятить, и надеюсь, кроме того, что это удовольствие будет повторяться еще чаще, когда дни будут короче. Посылаю вам книгу, о которой я говорила: займитесь побольше ею. Скажите князю, что я отвечаю на его любезный поклон, который я получила от него, когда он проходил под моим окном. Расположение, которое вы мне оба выказываете, право, трогает мое сердце; а вы, которая так хорошо знаете его способность чувствовать, можете понять, сколько оно вам благородно».
Екатерина недаром писала ей таким образом: она не могла не предвидеть, что ей нужны будут люди, может быть скоро, как они нужны были ей и во всякую данную минуту. Стих Дашковой, ставившей великую княгиню идеалом человеческого совершенства, мог легко облететь не только Петербург, но и всю Россию, увеличивая популярность Екатерины за счет популярности ее супруга. Кроме того, и личным своим характером, своей пламенной и сильной натурой Дашкова могла пригодиться ей и в случае таких решений, где нужна чья-нибудь восторженная голова, где нужно не задумываясь пожертвовать жизнью, и этой жизнью пожертвуют. Дашкова едва вступила в придворную жизнь, как уже стала в ряды бойцов Екатерины: своей красотой и молодостью, своим редким в женщине политическим тактом она уже вербовала Екатерине новых союзников, и смелыми, даже дерзкими ответами великому князю она, как сама признавалась, приводила в ужас его приверженцев и льстецов и роняла имя Петра Федоровича, возвышая имя его супруги. В Дашковой видели силу воли, которая хотя и могла исходить из юношеской экзальтации, но там, где все иногда зависит от пламенного слова, сказанного в роковой момент, чтобы наэкзальтировать массу, ободрить нерешительных, – там энергия хорошенькой женщины становилась сильнее целого корпуса гренадеров. Оттого вся гвардия, все товарищи ее мужа как будто инстинктивно ставили ее в голове немого заговора, который и созревал в мысли каждого в пользу другой женщины, долженствовавшей возвеличить Россию, а не привязать ее к колеснице прусского короля, к которой всеми силами старался привязать ее наследник престола, выдавая даже государственные тайны своему идолу, прусскому королю, в то время как Россия воевала с Пруссией, как он впоследствии и признался секретарю государственного совета Волкову, говоря: «Помнишь, как ты мне сообщал приказания совета, посылаемые войскам, действовавшим против пруссаков, а я о них тотчас же предупреждал его величество короля».
Понятно, что Екатерина должна была дорожить такой союзницей, как Дашкова.
К концу 1761 года здоровье императрицы Екатерины не могло не возбуждать тревожных опасений. На престоле виделся уже Петр III, а не любимая им супруга, скорее всего, должна была рассчитывать на монастырь вместо трона, тем более что великий князь выражал желание развестись с ней и жениться на сестре Дашковой, Елизавете Романовне Воронцовой.
Надо было действовать.
Когда в половине декабря доктора решили, что императрице остается жить несколько дней, и Дашкова узнала об этом, она, несмотря на то что сама была больна, 20 декабря в полночь явилась к Екатерине, которая вместе с другими членами царской фамилии жила тогда в деревянном дворце на Мойке. Шаг был рискованным, потому что за поступками Екатерины Алексеевны следили, и потому необходимо было, чтоб это ночное посещение осталось для всех тайной. Дашкова подъехала к заднему крыльцу флигеля, занимаемого Екатериной, и, несмотря на все предосторожности, могла быть узнана, особенно когда ходы с этой половины флигеля ей были неизвестны; но, к счастью, ей попалась навстречу самая верная горничная великой княгини, Катерина Ивановна, которая тотчас же и поспешила провести ночную гостью в покои великой княгини. Последняя тоже была больна и лежала в постели. Ей доложили о Дашковой.
– О, ради Бога! Введите ее поскорее ко мне, если уж она в самом деле здесь! – воскликнула она в тревоге, зная, что и Дашкова больна.
Дашкова явилась.
– Дорогая моя княгиня, – сказала ей Екатерина, – прежде чем вы сообщите мне причину вашего необыкновенно позднего посещения, согрейтесь: право, вы ужасно мало заботитесь о вашем здоровье, которое так дорого для вашего мужа и для меня.
Она тут же уложила Дашкову к себе в постель и окутала ей ноги одеялом.
Дашкова передала Екатерине все, что знала об ожидании скорой кончины императрицы и о том, какими роковыми последствиями угрожает ей вступление на престол Петра III. Екатерина, конечно, сама знала об этом и приняла меры, о которых Дашкова не знала; но Дашкова настаивала на необходимости действовать теперь же и употребить ее как орудие, потому что она готова жертвовать своей жизнью для своего высочайшего друга.
Екатерина плакала, прижимала к сердцу руку Дашковой, благодарила ее и говорила, что у нее нет плана, что она отдает себя на волю Божию.
Может быть, определенного плана у Екатерины действительно еще не было, но что уже было что-то задумано ею вместе с Орловым, это мы увидим впоследствии.
– В таком случае, – говорила Дашкова, – надо действовать вашим друзьям; я чувствую в себе достаточно силы, чтоб воодушевить их всех, а сама я готова на всякую жертву.
Она говорила искренне, – и действительно, это была искра, которая могла зажечь мину: офицеры были на ее стороне и готовы были идти за этой экзальтированной девятнадцатилетней девушкой.
– Ради Бога, княгиня, не подвергайте себя опасности, чтоб отвратить зло, которого, в сущности, нет средств отвратить, – говорила Екатерина. – Если я буду причиной вашего несчастья, я вечно буду страдать за вас.
– Во всяком случае, я не сделаю ни одного шагу, который бы мог повредить вам, – возражала Дашкова, – если встретится опасность, пусть я одна буду жертвой. Если б слепая преданность вашим интересам привела меня на плаху, вы все-таки остались бы в безопасности.
Через пять дней императрица Елизавета Петровна скончалась. На престоле был Петр III. Екатерина и ее друзья оставались в тени; но дело, задуманное ею вместе с Григорием Орловым и Дашковой, зрело, ни для кого не видимо.
В полгода кружок друзей Екатерины окончательно сплотился до того, что уже можно было решиться на государственный переворот. Кружок этот составляли Григорий Орлов, Дашкова, другие Орловы, Пассек и Бредихин, друзья мужа Дашковой, Рославлевы и Ласунский, гетман Разумовский – все это влиятельные личности в Преображенском и Измайловском полках, а потом Никита Иванович Панин.
Наступил канун переворота.
27 июня 1762 года Дашкова сидела у себя дома вместе с Паниным. Вдруг является Григорий Орлов, весь взволнованный.
– Пассек арестован, – сказал он.
Известие это не могло не поразить: арестование Пассека, происшедшее вследствие того, что солдаты, посвященные в заговор, своим нетерпением видеть скорее на престоле Екатерину выдали роковую тайну, равнялось обнаружению заговора. Это значило, что оборвался волосок, на котором висел страшный топор.
– Развязка близка, – сказала Дашкова, – медлить нельзя. Сейчас же узнайте, за что арестован Пассек – за нарушение ли военной дисциплины или как государственный преступник? Если наши опасения справедливы, тотчас же дайте нам знать об этом со всеми подробностями.