Дашкова, накинув на плечи большой мужской плащ и надев шляпу, бросилась к Рославлевым, чтоб уведомить их о случившемся. Она шла пешком.
На дороге, как она сама рассказывает, ей повстречался красивый всадник, который мчался куда-то во весь опор. Дашкова, никогда не видевшая младших братьев Григория Орлова, догадалась, что это кто-либо из них. Она окликнула. Это был Алексей Орлов, который скакал от брата объявить Дашковой, что Пассек арестован как государственный преступник, что к дверям его комнаты приставлены четыре часовых и по два у каждого окна.
– Мой брат, – прибавил он, – поехал передать эту новость Панину, а я сейчас объявил ее Рославлевым.
Тут же на улице, где было безопаснее совещаться о тайном деле, чем дома, где могла подслушать прислуга, они условились, как им действовать. Дашкова поручила Орлову известить о происшествии всех своих сообщников – офицеров Измайловского полка, чтоб они со своими солдатами готовились к принятию императрицы.
– А вы, – заключила она, – или кто-нибудь из ваших офицеров с быстротой молнии неситесь в Петергоф (где в то время находилась Екатерина) и просите от моего имени императрицу немедленно сесть в приготовленную для нее карету (карету еще накануне Дашкова велела приготовить через жену камердинера Екатерины, Шкурину) и позволить везти себя в Петербург, в Измайловский полк, который ждет с нетерпением минуты, когда может провозгласить ее государыней и ввести в столицу. Скажите ей, что ее приезд так необходим, что я даже не хотела написать записки, чтоб не замедлить его несколькими даже минутами, и только на улице словесно просила вас скакать в Петергоф и ускорить ее приезд. Может быть, я сама отправляюсь к ней навстречу.
Эта предусмотрительная молодая заговорщица заказала портному для себя мужское платье, но только к вечеру этого дня, и потому теперь не могла ехать навстречу Екатерине.
Воротившись домой, она, чтоб избежать всяких подозрений, снова легла в постель; но не прошло и часу, как явился младший Орлов, Владимир.
Он приехал спросить, не слишком ли рано беспокоить государыню? Не следует ли отложить ее приезд в Петербург?
Эта затяжка в таком роковом деле поразила Дашкову. Она резко отозвалась о такой непростительной ошибке Орловых.
– Вы уже потеряли самое драгоценное время, – говорила она с досадой, – а что касается до того, что императрица испугается, так, по-моему, лучше в обмороке привезти ее в Петербург, чем подвергнуть опасности провести всю жизнь в монастыре или с нами вместе разделить эшафот.
Тогда Алексей Орлов поскакал в Петергоф. Уже в два часа ночи он разбудил Екатерину словами: «Пассек арестован!»
Дав императрице наскоро одеться, Орлов посадил ее в приготовленную по распоряжению Дашковой карету, сам сел на козлы вместо кучера и погнал лошадей во всю мочь. На полпути к Петербургу лошади упали, не выдержав страшной гонки. Тогда Екатерина пересела в попавшуюся им навстречу крестьянскую телегу, и Орлов снова погнал в столицу. К счастью, Григорий Орлов спешил к ним навстречу с каретой.
В семь часов утра 26 июня 1762 года Екатерину подвезли к казармам Измайловского полка.
Императрицу встретила небольшая кучка солдат. Это ее смутило. Но едва она показалась, как ударили тревогу, и весь полк вышел приветствовать новую государыню. К Измайловскому полку присоединились и другие. Из домов высыпал народ, и с криками «ура» Екатерина въехала в столицу.
Эта неожиданная весть быстро разнеслась по Петербургу. Когда Екатерина только проезжала по улицам города, приближаясь к Казанскому собору, народ уже встречал ее на улицах и приветствовал в ней свою императрицу.
В соборе встретил ее новгородский архиепископ Сеченов, благословил государыню и отслужил молебен.
Дашкова в это время была дома. Она провела ужасную ночь: торжество ее державного друга, неудача, арест, эшафот – все это пережила она в страшную ночь накануне памятного ей на всю жизнь Петрова дня.
Но теперь и она знала, что та, у которой под одеялом она отогревалась еще так недавно, уговаривая ее позаботиться о троне, в это утро села на трон.
Дашкова поспешила во дворец. Его окружали войска и народ. Только пушка могла пробить эти живые стены; но юная заговорщица, а теперь – друг новой императрицы, легко прошла сквозь эти стены: подданные ее друга узнали ее, взяли на руки и с шумными приветствиями пронесли над своими головами прямо к подъезду. В этом триумфальном шествии по головам народа и войск Дашкова ничего не помнила: платье ее изорвали, волосы растрепались.
Увидев друг друга, императрица и Дашкова бросились одна другой в объятия.
– Слава Богу! Слава Богу! – Больше ничего не могли выговорить взволнованные женщины.
Дашкова, заметив, что на императрице нет еще голубой Андреевской ленты, которая составляет необходимую принадлежность царствующей особы в России, снимает с государыни Екатерининскую ленту и по ее приказанию кладет себе в карман, а с Панина снимает Андреевскую и надевает на императрицу.
В тот же день Екатерина приказала войскам под ее личным предводительством идти к Петергофу. Дашкову она тоже пригласила следовать с собой.
Дашкова поспешила домой, чтоб надеть на себя мундир Преображенского полка, который она взяла у офицера Пушкина, и в то время ей пришло на ум, что император, еще не свергнутый с престола, может явиться в Петербург, никем не защищенный, и тогда роли могли вновь перемениться.
Пораженная этой мыслью, она вновь явилась во дворец. Императрица в это время совещалась с сенаторами; зала совета была охраняема двумя офицерами; но когда проходила Дашкова, они приняли ее за молодого неизвестного офицера, по-видимому торопившегося по важному делу к государыне, и свободно пропустили ее. Дашкова подошла прямо к Екатерине и на ухо шепнула ей о своих опасениях. Тогда государыня тотчас же приказала секретарю совета Теплову изготовить указ об охранении въездов в столицу.
Сенаторы, по-видимому, не узнали в молоденьком офицере княгини Дашковой. Екатерина сама потом представила им этого юного офицера, переконфуженного своим внезапным появлением в залу совета, и сенаторы, встав с своих мест, поклонились этой энергической женщине, явившейся перед ними в такое время и в таком необычайном для женщины виде.
К вечеру Екатерина выступила из Петербурга с войском. Она ехала на красивом сером коне, в мундире Преображенского полка. Рядом с ней ехала Дашкова, тоже на коне и в офицерском платье. За ними следовала блестящая свита – бывшие друзья Екатерины и Дашковой. Шествие заключалось войском, которое следовало за своей государыней, в числе около пятнадцати тысяч.
Это было необыкновенное шествие. Две молоденькие женщины шли во главе войска, чтобы отнять последнюю тень власти у императора, для одной из них мужа, для другой – государя и крестного отца. Подобные примеры едва ли представит история всего остального человечества.
Ночь застала на походе это необычайное шествие. Нужно было остановиться ночевать, и для этого избрана была известная деревня, Красный Кабачок, где для молодой императрицы отвели ночлег в харчевне. Екатерина и Дашкова остались в одной комнатке, где была узкая и грязная кровать, на которой должна была спать русская императрица. Дашкова распорядилась разостлать на эту невзрачную царскую постель шинель полковника Керра и легла рядом с императрицей.
Но юная заговорщица, теперь приближенная особа новой императрицы, была настолько предусмотрительна, что, заметив у изголовья государыни какую-то дверь, ведущую в длинный коридор, тотчас же встала, осмотрела все и приставила ко входу в коридор часового.
Но молодым женщинам не пришлось спать и в эту достопамятную ночь. Уснуть они не могли от волнения и потому до утра занимались рассмотрением манифестов и указов, которые императрица уже заготовила для обнародования по империи.
На другой день войска с императрицей были уже в Петергофе, где и нашли акт отречения от престола императора Петра III, который просил только снабдить его табаком, бургундским вином и философскими сочинениями.
На другой день карета с опущенными шторками, с четырьмя рослыми гайдуками на подножках и конвоируемая отрядом Алексея Орлова, отвезла экс-императора в его любимую Ропшу. Через несколько же дней он скончался там, как сказано в манифесте, от «геморроидальных колик».
С восшествием на престол императрицы, друга Дашковой, историческая миссия этой последней, подобно миссии Жанны д’Арк, казалась конченой.
С этой минуты пошли для Дашковой неудачи и огорчения. Императрица, видимо, охладела к ней с первого же момента царствования. Да оно и понятно: между дружбой двух женщин становилась высокая стена, отделявшая их одну от другой; этой стеной была корона, трон, скипетр, шапка и бармы Мономаха, императорская мантия, идея помазания. Двум женщинам нельзя уже было бросаться в объятия друг другу при всяком удобном случае, как они бросались до сих пор.
Екатерина II поняла это сразу. Дашкова, по-видимому, не поняла этого до самой своей смерти и скорбела о том, будто потеряла дружбу императрицы, будто бы последняя употребила ее как орудие для достижения своих целей и что сверженный император был прав, говоря Дашковой: «Дитя мое, не забывайте, что несравненно лучше иметь дело с честными и простыми людьми, как я и мои друзья, чем с великими умами, которые высосут сок из апельсина и бросят потом ненужную для них корку».
Уже в Петергофе Дашкова поражена была неожиданностью. Она нашла Григория Орлова в покоях императрицы за распечатыванием пакетов с важнейшими государственными бумагами. Мало того, Орлов лежал на диване, потому что у него была контужена нога во время последних горячих скачек из Петергофа в Петербург и из Петербурга в Петергоф, и когда Дашкова с негодованием заметила ему, что он не имеет права распечатывать бумаг, которые подлежат личному усмотрению императрицы, Орлов хладнокровно отвечал, что его уполномочила на это сама государыня.
Тут только поняла наивная молодая женщина, что не она одна возвела на престол своего друга и что не она первая в сердце Екатерины.