Так он крепко запомнил и имя несчастной Салтыковой. С одной стороны, она засела в его памяти оттого, что о ней в свое время ходила молва как о каком-то чудовище; с другой – эту молву подкрепил и указ императрицы Екатерины II от 2 октября 1765 года, которым Салтыкова за свои преступления осуждена на вечное заточение в монастырское подземелье и который повелено было тогда в продолжение известного времени прочитывать народу в церквах. Народ поэтому и дал волю своей фантазии о людоедстве Салтыковой и прочем.
«Но все эти легенды, – заключает помянутый составитель статьи о Салтыковой, – не подтверждаются никакими положительными данными».
Вот поэтому-то тем более на нас лежит нравственная обязанность снять с памяти Салтыковой то, чего она не заслужила, и разоблачить по возможности истинную ее историю.
«Салтычиха» была дочерью ротмистра лейб-гвардии конного полка Николая Глебова, Дарья Николаевна, по мужу Салтыкова.
О молодости Салтыковой и о ее воспитании мы не имеем никаких известий. Была ли это дурно направленная, вследствие отсутствия воспитания, воля, или зачатки жестокости лежали в самом характере этой женщины и развились от недостатка нравственной сдержки, виновато ли тут было отчасти время, отчасти всеобщая ненормальность и ложность отношений между владельцами и подчиненными, или, наконец, что всего вероятнее, вся сумма этих дурно сложившихся условий – неизвестно; но только Салтыкова, овдовев, выказала все свои дурные наклонности, обратив никем не сдерживаемые страсти по преимуществу на своих крестьян, которых у нее было достаточно. Салтыкова была богатой помещицей, и в ее непосредственном распоряжении находилось много женщин как в Москве, так и в подмосковном имении; жила она то в Москве, в собственном доме на Сретенке, то в подмосковном селе Троицком.
Обхождение ее с людьми было действительно до крайности жестокое: за малейшую провинность со стороны крестьян, и особенно дворовых девушек и женщин, Салтыкова неистовствовала, мучила разными способами провинившихся женщин, тиранила их с изысканностью и даже собственноручно убивала до смерти. Но чтобы она, как передает народная легенда, ела жареных детей, вырезала у женщин груди и готовила из них себе жаркое – эти возмутительные подробности ничем не подтверждаются, а, без сомнения, принадлежат к народным измышлениям из цикла крепостного еще творчества.
Жестокое обращение Салтыковой с людьми не могло, однако, оставаться тайною. Хотя по тогдашним законам крестьяне, «яко дети на родителей», не имели права жаловаться на своих помещиков, тем не менее жалобы на Салтыкову разными путями и в разное время поступали в московский сыскной приказ, в губернскую и полицейскую канцелярию; но, с одной стороны, ввиду существовавшего тогда закона о непринятии жалоб от крестьян на помещиков, с другой – ввиду влиятельности такой личности, как Салтыкова, власти, как говорится в следственном деле о Салтыковой, «озадариваемые» ею, или оставляли жалобы крестьян без последствий, или же наказывали жалобщиков якобы за ложные доносы, держали в заключении, били кнутом и ссылали в Сибирь, как за неподтверждавшиеся изветы.
Жалоб было действительно много, и все это раскрыто было только впоследствии, когда сама императрица Екатерина II, узнав о жестокостях Салтыковой, приказала строжайше исследовать это дело.
Так, еще 14 декабря 1757 года крестьяне Салтыковой подали жалобу в том смысле, что помещица их, «жестоко наказав розгами крепостную девку Аграфену, забила ее собственноручно до смерти палкою».
Через два почти года, 25 мая 1758 года, люди Салтыковой жаловались московским властям, что, между прочими жестокостями, помещица их «из своих рук убила шесть девок».
Затем еще жалобы, найденные в делах:
В октябре того же года, сверх шести убитых девок, Салтыкова в своем подмосковном селе Троицком «убила девку Марью».
В ноябре – «убила племянника гайдука Хрисанфа».
Потом – «забила палками до смерти дворовую женку Анну Григорьевну».
Наконец – «скалкой убила собственноручно жену Ермолая Ильина».
Все эти жалобы, однако, признавались изветами, и жалобщики были наказываемы властями очень жестоко, согласно требованиям самой Салтыковой.
Казалось, выхода для крестьян не было.
Но вот на престол вступает добрая государыня, которая торжественно и многократно объявляет в первые же дни после своего воцарения, что она будет «матерью своего народа».
К этой императрице крестьяне Салтыковой и обратились в своем горе: они подали ей челобитную в собственные руки, воспользовавшись удобной минутой, когда государыня находилась в Москве для своей торжественной коронации. Прочитав челобитную, государыня высочайше повелела: «Произвести о помещице Салтыковой следствие».
Следствие произведено самым тщательным образом, как того требовали и важность дела, и обращенное на него внимание государыни. Все, что было раскрыто следствием, поступило на рассмотрение юстиц-коллегии.
Раскрыты были действительно преступные дела, но не одной Салтыковой, а вместе и покрывавших ее властей.
13 января 1765 года вышло грозное определение юстиц-коллегии: ввиду того что Дарья Салтыкова, хотя обличаемая обстоятельствами дела, многоразличными показаниями и уликами, не сознается, однако, в своих преступлениях, подвергнуть подсудимую пытке.
Но Сенат не сразу решается на эту жестокую меру, тем более что сама императрица строго осуждала безнравственность пыток и отрицала даже их практическую пользу в судопроизводстве: Сенат усовещивал Салтыкову принести полное сознание и раскаяние; а если этого сознания от нее не последует, то только тогда привлечь подсудимую к пытке.
Но и тут Сенат не сразу исполняет эту меру: он желает прежде устрашить подсудимую, ужасами вида пыток исторгнуть из нее чистосердечное признание. Сенат, «чтоб показать подсудимой на деле всю жестокость розыска», повелел, предварительно привлечения к розыску самой Салтыковой, в присутствии ее произвести пытки над кем-либо из преступников, уже приговоренных к пыткам.
Но прежде того к Салтыковой отправляют священника для словесного увещания. Целый месяц священник бился с этой неподатливой женщиной – ничто не действовало; и священник доносит, что ему не удалось исторгнуть от подсудимой «ни признания, ни раскаяния».
Тогда только Салтыкову ввели в пыточный застенок. Но и здесь сначала усовещивали ее, а когда увидели, что все бесполезно, стали на ее глазах пытать приговоренного к пыткам преступника. Но что были для Салтыковой пытки!
Салтыкова смотрела на эти ужасы, для нее не новые; но – как выражается следственное о ней дело – «и это страшное испытание не имело на нее действия».
Донесли и об этом Сенату. Донесли и государыне лично; она ужаснулась – так это было не похоже на человека и на женщину.
Это был действительно «урод рода человеческого», как выразилась императрица.
Затем следует самый строгий повальный обыск о личности Салтыковой. Повальным обыском обнаруживаются крупные улики против подсудимой.
Первая подтвердившаяся улика – подсудимая дворовых своих людей морила голодом, брила им головы и в колодках заставляла работать для увеличения их мучений.
Вторая – посторонние люди часто видели крестьян Салтыковой зимой на ее дворе босых, стоявших под ее окнами на морозе, с кровью на рубашках.
Третья – когда Салтыкова убила третью жену у Ермолая Ильина «скалкою и поленом» и отослала хоронить в деревню, то сказала мужу покойной:
«Ты хоть на меня в донос пойдешь, ничего не выиграешь, кроме разве кнута и ссылки, которым подвергались и прежние доносчики».
Замечательно, что всех трех жен Ермолая Ильина Салтыкова убила «скалкою».
Четвертая улика – всех прежних на Салтыкову доносителей действительно били кнутом и ссылали в Сибирь.
Пятая улика – другие доносители сидели в цепях, в подмосковном имении.
Шестая – в 1759 году действительно убито шесть девок: Арина, Аксинья, Анна, Акулина и Аграфена и другая Аграфена.
Но при этом повальным обыском обнаружено было, что наказуемые жертвы жестокости Салтыковой умирали или под ударами, под розгами, или после побоев без священнического напутствования, потому что если и приводили к ним после наказания священника, то он уже находил их без языка и они умирали без исповеди.
Ввиду всех этих фактов последовал высочайший указ 2 октября 1765 года. В указе говорится: «Сей урод рода человеческого перед многими другими убийцами в свете имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую».
В заключение этого именного указа государыня выражает свою волю так:
«Чего ради повелеваем нашему Сенату:
1) Лишить ее дворянского названия и запретить во всей нашей империи, чтобы она ни от кого никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь, так как и ныне в сем нашем указе именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа.
2) Приказать в Москве, где она под караулом содержится, в назначенный и во всем городе обнародованный день вывести ее на площадь и, поставя на эшафот, прочесть всенародно заключенную над ней в юстиц-коллегии сентенцию, с исключением из нее, как выше сказано, названия родов Дарьи Николаевой мужа и отца, с присовокуплением к тому сего нашего указа, а потом приковать ее стоячей на том же эшафоте к столбу и прикрепить на шею лист с надписью большими словами: „Мучительница и душегубица“.
3) Когда она выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то, чтобы лишить злую ее душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать собственному промыслу Творца всех тварей, приказать, заключа в железы, отвести оттуда ее в один из женских монастырей и там подле церкви посадить в нарочно сделанную подземную тюрьму, в которой и содержать по смерть таким образом, чтобы она ниоткуда в ней свету не имела. Пищу ей обыкновенную старческую подавать туда со свечою, которую опять гасить, как скоро заключенная наестся, а из сего заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать, не входя в церковь».