Следует заметить одно весьма характеристическое обстоятельство: на полях подлинного указа, против слов она, везде собственной рукой императрицы написано – он, то есть «урод рода человеческого».
Из оставшихся о Салтыковой сведений видно, что с 1768 года по 1779-й женщина эта сидела под сводами Ивановского девичьего монастыря, в подземелье, а с 1779-го по 1780-й – в застенке, пристроенном к южной стене церкви.
Что было с ней после того, неизвестно.
В Полном Собрании действительно нет имени Салтыковой, а в указе она названа только Дарьей Николаевной.
В последнее время изыскатели старины смешивали Салтыкову с княжной Таракановой: смешение это происходило оттого, что с течением времени люди забыли, кто сидел в подземелье, и одни думали, что это была Тараканова, другие – Салтыкова.
Утешительно думать нам, живущим в XX веке, что подобные личности, как Салтыкова, после 19 февраля 1861 года уже невозможны, по крайней мере в известной обстановке.
А что нравственные уроды возможны и теперь – это доказывают современные судебные процессы.
Салтыкова же в свое время не была единственным исключением: на нее только пала кара оскорбленного человечества.
Были личности и хуже ее.
XI. Княжна Августа Алексеевна Тараканова, в монахинях Досифея
Прошло не более сорока лет, как имя княжны Таракановой стало известно в русском обществе, и между тем оно пользуется теперь большою популярностью.
Популярностью своей оно обязано известной картине даровитого, ныне уже умершего художника Флавицкого, историческая картина которого «Княжна Тараканова» в первый раз появилась на петербургской выставке 1863 года.
Картина, как всем известно, изображает молодую и красивую женщину в тюрьме, в момент наполнения каземата водою от бушующего вне тюрьмы наводнения.
Женщина нарисована одетою в бархатное с атласом платье, но уже изорванное, потертое. В отчаянии ломая руки, женщина стоит вытянувшись на кровати, спасаясь от воды и крыс, которые, испуганные наводнением, бросаются на постель, покрытую грубою овчиной, и цепляются за платье заключенной. Бушующая вода врывается в каземат через переплетенное железными полосами окно.
Это и есть ужасная смерть княжны Таракановой, погибшей, как ошибочно полагали, в Петропавловском каземате в наводнение 10 сентября 1777 года.
Но есть две княжны Таракановы: одна настоящая, истинная, другая – мнимая, самозванка, и художник изобразил смерть самозванки, предполагая, по неимению до 1863 года достоверных исторических сведений о княжнах Таракановых, что изображает смерть истинной княжны Таракановой.
Истинная княжна Тараканова была дочерью императрицы Елизаветы Петровны от тайного брака ее с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
Вообще, о детях Елизаветы Петровны и Разумовского ходило много неточных и сбивчивых сведений, из которых одно противоречило другому; но, к сожалению, и точных сведений об этом предмете мало сохранилось.
В народе, по некоторым местностям, например в посаде Пучеже, доселе живут предания, что дочь Елизаветы, Аркадия, находилась будто бы в этом пасаде при Тушавинской церкви под именем Варвары Мироновны Назарьевой или какой-то инокини, умершей в 1839 году, хотя Варвара Назарьева была совершенно другое лицо; в других местностях предания эти варьируются и сводятся то к имени самой Елизаветы Петровны, то к имени известного уже нам ссыльного и помилованного Шубина…
У иностранных писателей также имеются сведения, конечно сомнительные, о детях Елизаветы Петровны: у одного – что Елизавета Петровна имела троих детей: дочь, княжну Тараканову, и двух сыновей, из которых один, приготовляясь к горной службе, учился химии у профессора Лемана и вместе с профессором был удушен испарениями какого-то газа из неосторожно разбитой ими реторты; у другого – что у Елизаветы Петровны было двое детей: сын, носивший фамилию Закревского, и дочь Елизавета Тараканова: у третьего – что дети Елизаветы воспитывались у одной итальянки, Иоанны, в Италии и что Елизавета Тараканова там и умерла.
По русским, более достоверным сведениям известно, что у Елизаветы Петровны от брака с Разумовским было двое детей – сын и дочь. О первом письменных сведений никаких не сохранилось, а предание говорит, что он жил до начала девятнадцатого столетия в одном из монастырей Переяславля-Залесского и горько жаловался на свою участь.
Дочь же Елизаветы Петровны и Разумовского носила имя Августы. На портрете Августы, находящемся в настоятельских кельях московского Новоспасского монастыря, имеется следующая надпись: «Принцесса Августа Тараканова, во иноцех Досифея, постриженная в московском Новоспасском монастыре, где по многих летах праведной жизни своей скончалась 1808 года и погребена в Новоспасском монастыре».
Сходство этого портрета с портретами императрицы Елизаветы Петровны говорит об их близком родстве.
По свидетельству г-жи Головиной, которая училась в Ивановском монастыре и сблизилась там с Таракановой, последняя называла себя по отчеству Матвеевною, конечно вымышленно. По свидетельству той же Головиной, инокиня Досифея в минуту откровенности, взяв с нее предварительно клятву – никому до смерти не пересказывать того, что от нее услышит, рассказала будто бы следующее:
«Это было давно: была одна девица, дочь очень знатных родителей, и воспитывалась она далеко за морем в теплой стороне, образование получила блестящее, жила в роскоши и почете, окруженная большим штатом прислуги. Один раз у нее были гости, и в числе их один русский генерал, очень известный в то время; генерал этот предложил покататься в шлюпке по взморью; поехали с музыкой, с песнями; а как вышли в море – там стоял наготове русский корабль. Генерал и говорит ей: „Не угодно ли вам посмотреть на устройство корабля?“ Она согласилась, взошла на корабль, а как только взошла, ее уж силой отвели в каюту, заперли и приставили к ней часовых… Через несколько времени нашлись добрые люди, сжалились над несчастною – дали ей свободу и распустили слух, что она утонула… Много было труда ей укрываться… Чтобы как-нибудь не узнали ее, она испортила лицо свое, натирая его луком до того, что оно распухло и разболелось, так что не осталось и следа от ее красоты; одета она была в рубище и питалась милостыней, которую выпрашивала на церковных папертях; наконец, пошла она к одной игуменье, женщине благочестивой, открылась ей, и та из сострадания приютила ее у себя в монастыре, рискуя сама подпасть за это под ответственность».
Без сомнения, этот рассказ искаженный, смешанный: он главным образом повествует не об истинной княжне Таракановой, а о загадочной самозванке, о которой мы скажем в своем месте.
До сих пор не установилось мнения относительно того, почему дочь Елизаветы Петровны получила имя княжны Таракановой. Одни утверждают, что по месту рождения графа Разумовского, в слободе Таракановке; но такого селения в той местности, где родился Разумовский, нет. Другое предположение (хотя предположение это, кажется, еще не было никем высказано печатно, но мы лично слышали его от П. И. Мельникова, составившего обстоятельное исследование о княжнах Таракановых) – это то, что княжна Тараканова получила упрочившееся за ней прозвище от искаженной фамилии некоей г-жи Дараган, которая жила в семействе графа Разумовского и с которой молоденькая принцесса Августа была отправлена за границу.
Где воспитывалась, где жила маленькая принцесса, и рождение, и жизнь, и смерть которой окутаны такой глубокою тайной, ничего не известно; но с вероятностью можно предположить, что до сорокалетнего возраста она оставалась где-либо за границей, а уже в 1765 году, по именному повелению императрицы Екатерины II, привезена была в Ивановский монастырь, еще матерью Августы предназначенный «для призрения вдов и сирот знатных и заслуженных людей», как сказано в указе Елизаветы Петровны, и там пострижена под именем Досифеи.
Конечно, участь эта постигла злосчастную принцессу Августу из справедливого опасения, что ее именем и рождением могут воспользоваться для своих целей враги царствования императрицы Екатерины, как воспользовались этим именем поляки, выпустившие на Россию самозванку Тараканову, и, как предполагают, они же выпустили на Россию и зимовейского казачьего хорунжего Емельяна Ивановича Пугачева.
Двадцать пять лет прожила инокиня Досифея в монастыре, занимая особые каменные кельи в одноэтажной постройке, примыкавшей к восточной части монастырской ограды, близ покоев самой матери игуменьи.
Помещение бывшей принцессы составляли две уютные комнатки со сводами и прихожая для келейницы-приставницы. Их нагревала изразцовая печь с лежанкой, по-старинному; окна келий были обращены на монастырь.
На содержание инокини Досифеи отпускалась из казначейства особая сумма, и бывшая принцесса никогда не присутствовала при общей монастырской трапезе, а имела особый стол, обильный и изысканный. Иногда на имя инокини Досифеи игуменья получала значительные суммы от неизвестных лиц, конечно от родных своего отца, графа Разумовского, и деньги эти инокиня раздавала нищим, делила между бедными и употребляла на украшение монастырских церквей.
В первые двадцать лет своего заключения в монастыре Досифея была положительно ни для кого не видима: ее могли навещать только мать игуменья, духовник, причетник и московский купец Шепелев, торговавший чаем и сахаром на Варварке. Предполагают, что Шепелев этот был родственник известной уже нам Мавры Егоровны Шепелевой, любимейшей наперсницы императрицы Елизаветы Петровны и супруги временщика этой государыни – Шувалова.
Такое строгое уединение Досифеи было, конечно, указано самой императрицею Екатериною II, которая, особенно в последние годы своего царствования, много изменилась в сравнении с тем, что была она при начале своего царствования, и стала ко всему относиться подозрительнее и во всем видеть опасность.
Но когда Екатерина скончалась, жизнь Досифеи стала несколько свободнее: к ней не опасались приезжать иногда высшие сановники Москвы, и в том числе митрополит Платон, навещавший знаменитую своим рождением инокиню по большим праздникам. Посещало ее келью и долго беседовало с затворницей, между прочим, и одно лицо из императорской фамилии.