Какой-нибудь деревенский певчий казачонок делается графом двух великих империй, супругом великой государыни, а интригою, построенною на имени его дочери, волнуется вся Западная Европа.
Какой-нибудь зимовейский казак, косивший сено по найму, предъявляет права на всероссийский престол и отхватывает едва не пол-России под свою власть, и никто не знает, какой невидимый дух сидел в этом загадочном казаке и руководил им.
Какая-то дочь нюренбергского булочника становится не только владетельной особою, но путеводительною политическою звездою нескольких могущественных некогда держав – и кончает тем, что умирает в Петропавловской крепости простою арестанткою и оставляет следы своего существования лишь на Кронверке той крепости в виде небольшой могильной насыпи и посаженной на этом месте белой березы.
Вообще, личность, известная более под именем княжны Таракановой, за всеми последними историческими исследованиями остается загадочною, не вполне разгаданною.
Полагают, что она – орудие польской интриги, польской мести России за первый раздел Польши. Даже пугачевщину объясняют не иначе как косвенным отражением этой исторической мести наших соседей, которые и в XVII веке за неудачи свои в русской Литве, за неудачи иезуитов у Грозного выслали на Россию первого самозванца и дали ему в помощницы Марину Мнишек.
«Пугачевский бунт, – говорит новейший русский биограф княжны Таракановой, обстоятельно изобразивший эту личность, – доселе еще не разъяснен вполне и со всех сторон. Дело о Пугачевском бунте, которого не показали Пушкину, до сих пор запечатано, и никто еще из исследователей русской истории вполне им не пользовался. Пугачевский бунт был не просто мужицкий бунт, и руководителями его были не донской казак зимовейской станицы и его пьяные и кровожадные сообщники. Мы не знаем, насколько в этом деле принимали участие поляки, но не можем и отрицать, чтоб они были совершенно непричастны этому делу. В шайках Пугачева было несколько людей, подвизавшихся до того в барской конфедерации.
Враждебники России и Екатерины, – продолжает он, – кто бы они ни были, устроив дела самозванца на востоке России, не замедлили поставить и самозванку, которая, по их замыслам, должна была одновременно с Пугачевым явиться среди русских войск, действовавших против турок, и возмутить их против императрицы Екатерины. Это дело – бесспорно польское дело. Князю Радзивиллу или, вернее сказать, его приближенным, ибо у самого „пана коханка“ едва бы достало на то смысла, пришла затейная мысль из Западной Европы выпустить на Екатерину еще самозваного претендента на русский престол. Но под чьим же именем выпустить на свет претендента? Под именем Петра III уже явился Пугачев, и, кроме него, в восточной части России уже прежде того являлось несколько Петров. Императора Ивана Антоновича, незадолго перед тем убитого в Шлиссельбурге, выставить было нельзя, ибо всем было известно, что этот несчастный государь, в одиночном с самого младенчества заключении, сделался совершенным идиотом, не способным ни к какой деятельности; притом же история покушения Мировича и гибели Ивана Антоновича была хорошо всем известна. Оставались дети Елизаветы Петровны. Правда, они никогда не были объявлены, но об их существовании знали, хотя и не знали, где они находятся. Таинственность, которой были окружены Таракановы, неизвестность об их участи и местопребывании немало способствовали успеху задумавших выставить на политическую арену нового претендента на престол, занимаемый Екатериной».
Вот как думают объяснить происхождение таинственной личности, известной под именем княжны Таракановой, этого второго Гришки Отрепьева в юбке, кончившего, впрочем, еще более несчастливо, чем первый.
Известно, что в самом начале знаменитой исторической трилогии, записанной в истории под именем трех разделов Польши, толпы польских эмигрантов хлынули за границу. В числе их был и знаменитый князь Казимир Радзивилл, палатин виленский, – этот полубог польской шляхты, живший и перешедший на страницы истории под именем «пане коханку».
В 1767 году Радзивилл, по известиям иностранных писателей, взял на свое попечение дочь Елизаветы Петровны, которая будто бы проживала вне России. Кого он взял к себе под этим именем, неизвестно; но что им взята была на воспитание какая-то девочка, это не подлежит сомнению. Одни утверждали, что таинственная девочка была дочь султана; другие – что родители ее были знатные поляки; третьи – что она из Петербурга и должна была выйти замуж за внука принца Георга голштинского.
С именем загадочной девушки вообще неразлучно было представление о ее высоком, царственном происхождении – это в начале ее появления на политическом горизонте. Но после, когда звезда ее стала меркнуть, явились и другие предположения: английский посланник в России сообщал императрице Екатерине, что таинственная девушка была дочь простого трактирщика из Праги, а консул английский в Ливорно, способствовавший графу Орлову-Чесменскому захватить самозванку, утверждал, что она дочь нюренбергского булочника.
Но последние предположения разбиваются в прах при сопоставлении со следующими обстоятельствами: в таинственной девушке поражало всех замечательное образование, необыкновенное уменье вести политическую интригу, короткое знакомство с дипломатическими тайнами кабинетов, уменье по-царски держать себя не только перед высокопоставленными лицами, но и перед владетельными немецкими государями. Из трактира и булочной это не выносится.
Вот почему талантливый биограф княжны Таракановой говорит, что, кем бы ни была эта загадочная женщина, нет сомнения, что она была созданием польской партии, враждебной королю Понятовскому, а тем более еще императрице Екатерине.
«Поляки, – продолжает он, – большие мастера подготовлять самозванцев; при этом они умеют так искусно хоронить концы, что ни современники, ни потомство не в состоянии сказать решительное слово об их происхождении. Более двух с половиной веков тому назад впустили они в Россию Лжедмитрия, и даже не одного, но до сих пор никто из историков не может с положительною уверенностью сказать: кто такой был самозванец, известный у нас под именем Гришки Отрепьева, и кто был преемник его, вор Тушинский. То же самое и в деле самозванки – дочери Елизаветы Петровны. Но как несомненно участие отцов иезуитов в подготовке Лжедмитрия, так вероятно и участие их в подготовке самозванки, подставленной князем Радзивиллом. Самому князю Радзивиллу без пособия столь искусных пособников едва бы удалось выдумать принцессу Владимирскую. Этот человек, обладавший несметным богатством, отличавшийся своими эксцентрическими выходками, гордый, тщеславный, идол кормившейся вокруг него шляхты, был очень недалек. Его ума не хватило бы на подготовку самозванки, если бы не помогли ему люди более на то искусные. Он сыпал только деньгами, пока они у него были, и разыгрывал в Венеции перед публикой комедию, обращаясь с подставною принцессой как с действительною дочерью императрицы всероссийской.
Кто бы ни была девушка, выпущенная Радзивиллом на политическую арену под именем дочери Елизаветы Петровны, но, рассматривая все ее действия, читая переписку ее и показания, данные фельдмаршалу князю Голицыну в Петропавловской крепости, нельзя не прийти к заключению, что не сама она вздумала сделаться самозванкой, что она была вовлечена в обман и сама верила в загадочное свое происхождение. Поляки так искусно сумели опутать молоденькую девочку сетью лжи и обмана, что впоследствии она сама не могла отдать себе отчета в том, кто она такая. На краю могилы, желая примириться с совестью, призвав духовника, она сказала ему, что о месте своего рождения и о родителях она ничего не знает.
„Я помню только, – говорила она в последнем своем, предсмертном показании князю Голицыну, – что старая нянька моя, Катерина, уверяла меня, что о происхождении моем знают учитель арифметики Шмидт и маршал лорд Кейт, брат которого прежде находился в русской службе и воевал против турок. Этого Кейта я видела только однажды мельком, проездом через Швейцарию, куда меня в детстве возили на короткое время из Киля. От него я получила тогда и паспорт на обратный путь. Я помню, что Кейт держал у себя турчанку, присланную ему братом из Очакова или с Кавказа. Эта турчанка воспитывала несколько маленьких девочек, вместе с нею плененных, которые жили при ней еще в то время, когда, по смерти Кейта, я видела ее проездом через Берлин. Хотя я наверное знала, что я не из числа этих девочек, но легко может быть, что я родилась в Черкессии“.
Кроме того, она объяснила, что еще в детстве жила в Киле, что из тамошних жителей помнит какого-то барона фон Штерна и его жену, данцигского купца Шумана, платившего в Киле за ее содержание, и, наконец, учившего ее арифметике Шмидта.
„Меня постоянно держали в неизвестности о том, кто были мои родители, – говорила она перед смертью князю Голицыну, – да и сама я мало заботилась о том, чтобы узнать, чья я дочь, потому что не ожидала от того себе никакой пользы“».
Таким образом, от раннего детства у нее остались в памяти маршал лорд Кейт, Швейцария, Берлин, Киль. В Киле она училась. С Голштинией, следовательно, связано было ее детство. Но ведь Голштиния играет такую важную роль в истории России того времени, в жизни обеих дочерей Петра Великого – Анны и Елизаветы Петровны.
Загадочность этим еще больше усиливается.
Когда странную девушку эту взяли в Ливорно, при ней нашли бумаги, из которых видно было, что после Киля она жила в Берлине, потом в Генте, в Лондоне. Зачем? С кем? В именах ее – также путаница: сначала она была девица Франк, потом девица Шель, наконец, г-жа Треймуль.
Она хорошо знала по-французски и по-немецки, говорила по-итальянски и по-английски. Но замечательно – ни по-польски, ни по-русски не знала.
Современники говорят, что она отличалась замечательной красотой, и хотя косила на один глаз, но это не уменьшало редкой привлекательности ее лица. Она была умна – это бесспорно. Кроме того, она была изящна, всегда весела, любезна, кокетлива до такой степени, что при своем уме и красоте могла сводить с ума каждого мужчину и превращать в самое покорное себе орудие.