– Кто это сказал? Глаза выцарапаю тому, кто осмелился сказать, что я низкого происхождения!
Силы ее оставили. Она упала на постель.
Прошел август, сентябрь и половина октября, больная уже не вставала с постели. Смерть, видимо, приближалась к ней.
В конце ноября арестантка родила сына. Это был сын графа Орлова. Что должна была чувствовать умирающая мать при взгляде на этого ребенка!
Говорят, что его потом вырастили, что он служил в гвардии, нося фамилию Чесменского, и умер в молодых летах.
Пришла наконец и смерть к таинственной женщине.
– Где вы родились и кто ваши родители? – спрашивает умирающую священник Казанского собора Петр Андреев.
– Бог свидетель – не знаю, – отвечает умирающая.
Священник увещевает ее, просит не уносить с собой тайны в могилу.
– Свидетельствуюсь Богом, что никогда я не имела намерений, которые мне приписывают, никогда сама не распространяла о себе слухов, что я дочь императрицы Елизаветы Петровны.
– А документы? – спрашивает священник.
– Все это получено мной от неизвестного лица при анонимном письме.
– Вы стоите на краю могилы, – сказал священник, – вспомните о вечной жизни и скажите мне всю истину.
– Стоя на краю гроба и ожидая суда пред самим Всевышним Богом, уверяю вас, что все, что ни говорила я князю Голицыну, что ни писала к нему и к императрице, – правда. Прибавить к сказанному мною ничего не могу, потому что ничего больше не знаю.
– Но кто были у вас соучастники?
– Никаких соучастников… не было… потому что… и преступных замыслов… мне приписываемых… не было.
Она чувствовала себя так дурно, что просила священника прийти на другой день.
На другой день те же увещания и то же решительное утверждение со стороны умирающей, что она все сказала, что больше она ничего не знает.
Она говорила все слабее и слабее. Священник наконец не мог понимать ее слов. Началась агония.
Священник оставил ее, не удостоив причастия.
Агония продолжалась более двух суток. В семь часов пополудни 4 декабря 1775 года таинственной женщины не стало: действительно, она унесла-таки в могилу тайну своего рождения, если только сама знала ее.
Солдаты, бессменно стоявшие при ней на часах, тайно вырыли там же в равелине глубокую яму, и труп загадочной женщины закидали мерзлою землей. Красоты, которая так обаятельно действовала на все, не стало. Обрядов при погребении не было никаких.
Картина Флавицкого, изображающая смерть этой женщины, ввиду всего сказанного здесь не имеет исторической правды.
XIII. Баронесса Анна-Христина Корф, урожденная Штегельман
Баронесса Корф была одной из того многочисленного сонма «русских иноземок», владычество которых в русской земле обнимало всю первую половину прошлого столетия и так долго было памятно России.
Принадлежа, по служебным и экономическим интересам своих отцов, мужей и братьев, России, рожденные и воспитанные в России, хотя не в русских нравах, женщины эти, как их мужья и отцы, только временно, и притом экономически, тяготели к русской земле, а все их симпатии лежали к Западу, так что, едва лишь кончались выгодные операции этих иноземцев и иноземок в русском царстве, или состояние их солидно округлялось, или же, наконец, дальнейшее пребывание в русской земле не представляло прочных шансов на успех – все эти чужеядные растения выползали из русского огорода и ветвями своими перетягивались на Запад, в более родную им атмосферу.
Баронесса Корф в России ничего не сделала и никаким актом своей деятельности не оставила по себе памяти на страницах русской истории; но, по случаю одного рокового события на западе Европы, она попала в список исторических женщин, связав свое имя с другим именем, вполне историческим и очень громким, – почему и мы не считаем себя вправе обойти ее молчанием, хотя бы в тех видах, что в истории Французской революции неизбежно должно упоминаться имя баронессы Корф, русской по рождению и по подданству.
Анна-Христина была дочь известного петербургского банкира Штегельмана, биржевые операции которого составляли заметное явление в коммерческой жизни Петербурга второй половины прошлого века.
Дочь богатого банкира вышла замуж за барона Корфа, родного племянника того Корфа, который правил Пруссией во время занятия ее русскими войсками в Семилетнюю войну, а потом при Петре III был петербургским обер-полицеймейстером.
Муж Анны-Христины служил России в чине полковника, командовал одним из русских полков, а именно Козловским, и состоял адъютантом при фельдмаршале графе Минихе.
В царствование Екатерины II он был убит при штурме Бендер 16 сентября 1770 года.
Едва овдовела его супруга Анна-Христина, как тотчас же покинула Россию. Она уехала со своею матерью в Париж, где и жила постоянно, в течение двадцати лет, так как в Россию не влекли ее уже никакие – ни нравственные, ни экономические – интересы.
И в Париже она, без сомнения, так же затерялась бы в массе имен, не оставивших по себе следа в истории, как затерялась бы, конечно, и в России, если б одно, по-видимому, не важное по себе событие, но повлекшее за собою целый ряд роковых для Франции и для всей Европы последствий не заставило в свое время повторять имя баронессы Корф повсеместно.
Это – неудачное бегство из Парижа короля Людовика XVI в 1791 году.
Ночью 9 июня 1791 года Людовик XVI исчез из Парижа.
Из произведенного затем расследования оказалось, что с 9 на 10 июня, около полуночи, Людовик XVI, королева, дофин, принцесса-дочь, принцесса Елизавета и г-жа Турцель тихонько вышли из дворца и пешком отправились к Карусели. Там ждала их карета. В этой карете королевское семейство отправилось к воротам Сен-Мартен. У ворот ожидал их дорожный берлин, заложенный шестеркой лошадей. Пересев в этот экипаж, король с семейством отправился в путь по направлению к Бонди.
При первом известии о бегстве короля Париж пришел в необыкновенное волнение. Дом министра де Монморена, за подписью которого, как оказалось тогда же, был выдан паспорт королю, но только на чужое имя, был осажден толпами народа, и только отряды национальной гвардии могли отстоять этот дом от разграбления.
Но король из Франции не выехал – на дороге он был арестован и привезен обратно в свою столицу.
Вскоре вся Европа узнала, что непосредственным орудием в бегстве французского короля была русская подданная, баронесса Корф, что паспорт для прикрытия отъезда короля из своего королевства она выправляла на свое семейство и передала его королю, знаменитому арестанту французского народа, снабдив притом царственного беглеца на дорогу значительною суммою денег.
Помощником ее в этом деле был известный тогда всей Европе граф Аксель Ферзен, швед, находившийся во французской службе и бывший в дружеских отношениях с баронессой Корф и ее матерью. Граф Ферзен, получив от баронессы Корф ее паспорт, вручил его королю; граф же Ферзен приготовил для несчастного короля карету у Карусели и дорожный берлин у ворот Сен-Мартен; граф Ферзен, наконец, был и тем переодетым кучером, который вывез короля из Парижа.
Вот что между прочим через несколько дней после арестования Людовика XVI писал русский посланник в Париже Симолин к графу Остерману в Петербург:
«…Когда национальному собранию было доложено, что король путешествовал с паспортом, выданным на имя г-жи Корф, для проезда во Франкфурт с двоими детьми, камердинером, тремя слугами и горничной, за подписью Монморена, тогда потребовали этого министра к допросу. Он приведен был под стражей и без труда доказал, что он не способствовал и не мог способствовать бегству королевской фамилии, и совершенно отклонил от себя обвинение. Между тем народ с такой яростью устремился к его дому, что ударили тревогу и надлежало отправить на место несколько отрядов национальной гвардии, чтобы спасти дом от разграбления.
Так как я был в некотором роде соучастником в этом великом событии настоящей минуты, хотя самым невинным образом, то считаю себя обязанным дать объяснение тому, что касается моего участия в этом деле.
В первых числах этого месяца г-жа Корф, вдова полковника Корфа, бывшего в службе ее императорского величества и убитого 20 лет тому, при штурме Бендер, просила меня чрез посредство одной особы доставить ей отдельные паспорта, один для нее, а другой для г-жи Штегельман, ее матери, на проезд во Франкфурт. Я передал эту просьбу, на письме, г-ну Монморену, и он тотчас же приказал изготовить паспорта и переслал их ко мне. Несколько дней спустя г-жа Корф написала ко мне, что она, уничтожая разные ненужные бумаги, имела неосторожность бросить в огонь и свой паспорт, и просила меня достать ей другой такой же. Я в тот же день отнесся к секретарю, заведовавшему паспортной экспедицией, приложив ее письмо к своему письму, и он заменил мнимо сгоревший паспорт другим. Не моя вина и не вина г-на Монморена, если г-жа Корф вздумала из своего паспорта сделать такое употребление, в каком он не назначался и которого мы далеко не могли предвидеть.
Так как в печатных известиях, явившихся по поводу этого события, г-жа Корф названа была шведкою, то я счел себя вправе восстановить истину посредством письма, которое написал к г-ну де-Монморену и напечатал в газетах и копию с коего позволяю себе приложить здесь, также и копию с письма г-жи Корф, в котором она горько жалуется на свою неосторожность. Я нисколько не сомневаюсь в том, что предубеждение, которое могло составиться в публике на мой счет, рассеется само собою.
В субботу около четырех часов пополудни король возвратился в Париж и вышел из экипажа перед Тюйльерийским дворцом.
В то же время Симолин объяснил и французскому министру де Монморену, каким образом они оба были обмануты г-жою Корф.
«Лишь сегодня утром, – писал он министру 25 июня, – читая газеты, узнал я о несчастном действии паспорта, о котором я три недели тому имел честь просить ваше сиятельство. В них я прочел, что баронесса Корф – шведка, что в глазах публики, которой мнением я безмерно дорожу, может дать мне вид посягателя на права и обязанности г-на шведского посланника. Спешу исправить эту ошибку объяснением, что баронесса Корф – русская, родилась в Петербурге, вдова барона Корфа, полковника, бывшего на службе императрицы, убитого при штурме Бендер в 1770 году, что она – дочь г-жи Штегельман, родившейся также в Петербурге, и что обе они жили уже 20 лет в Париже. Итак, эти дамы не могли и не обязаны были ни к кому иному, кроме меня, обращаться за получением паспортов, и, не будучи с ними ни в каких связях – потому что я не имел даже чести никогда их видеть, – я не имел ни возможности, ни права отказать им в маленьком одолжении принятием участия в этом деле. Правда, о паспорте представлено было, будто