Хрясь кашу в тарелку, а Рыжков масла в нее – бух!
В-во! Царь бы был, народ бы ему сапоги лизал!»
Главное для народа – это отношение. Вон Леонид Ильич – он народ уважал, так до сих пор в памяти!
Народ-то у нас недолюбленный. И большинство людей поэтому всю жизнь, как дети.
Трудно понять, что ли?»
– А Михалыч-то… придет, аль как? – Олеша крутил папироску. – Суббота… все ж, праздник ноне…
Иван Михайлович снарядил Егорку с Олешей срубить баньку: старая сгорела еще в августе.
О баньке болтали разное: вроде бы и девок туда привозили из Красноярска, голые бултыхались… Но как людям-то верить, они теперь как собаки, не приведи бог – война, в окопы уже никого не затащ-щишь, все сейчас бздюхи, все…
– Ты че, Олеш?
– Я сча приду.
– Здесь хлебай, я отвернусь, – взорвался Егорка. – Че от меня бегать-то?
– А со мной бушь?
Егорка аж рот открыл…
– Нето нальешь?..
– Пятеру давай – и налью, – твердо сказал Олеша.
Он медленно, с достоинством, вытащил из рукава ватника четвертак самогонки.
– Пятеру! Где ее взять, пятеру-то!.. – вздохнул Егорка. – Па пятеру положен стакан с четвертью – понял? А у тебя тут с наперсток.
– Ну, звиняй! – И Олеша всадил в себя всю самогонку сразу.
– Не сожри брансбоит-то, – посоветовал Егорка. – Эх, босява!
И он махнул в сердцах рукой.
Говорить Олеша не мог, раздалось мычание, глотка у Олеши и в самом деле работала сейчас, как насос.
Весной Олешу еле откачали. Приехал он в Овсянку к теще: старуха почти год зазывала Олешу поставить ей забор. А бутылки, чтоб отметить приезд, не нашлось. Промаялся Олеша до обеда, потом схватил тазик, развел дихлофос, да еще и теще плеснул, не пожадничал, родная все ж!
Бабка склеила ласты прямо за столом. А Олеша выжил, оклемался, но желудок (почти весь) ему отрезали, хотя водку хлебает, ничего!
Только для водки, наверное, желудок-то и не нужен, водка сразу по телу идет – свободно и гордо. – Ну хорошо, Ачинск – место гиблое, здесь без водки – гниляк, но другие, спрашивается, в других-то городах, с чего пьют?..
Наташка, жена Егорки, прежде, как Новый год, так орала, пьяная, что Егорка – сволочь и борзота, хотя бил он Наташку в редчайших случаях.
Ельцин, Ельцин… не в свои сани сел человек, это ж видно…
А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?
– Зря ты, Олеша… – Егорка поднялся, – папа Иван явится… по обычаю и нальет, че ж свое перевошь… аль не жалко?
Олеша сидел на бревне, улыбаясь от дури.
– Ну, потопали, что ль, ветерок!
– Ага…
Они подняли бревно, подставили плечи и медленно пошли по дороге, по снегу…
…Не только в Ачинске, нет, на всей Красноярщине не найти таких плотников, как Егорка и Олеша. Нет таких, и все тут! Дерево людей любит, руки, а руки у них – золотые! Если спросить Егорку, больше всего он уважал осину. 11п ней, между прочим, на осине, войну выиграли; не было у немцев таких блиндажей, как у нас, строить не умели, вот и мерзли, псы бесовские, да и поделом им!..
Холод, холод-то нынче какой! В Абакане, говорят, морозы сейчас злее, чем в Норильске. Спятила природа, из-за коммунистов спятила, ведь никто так не заколебал Красноярщину, как товарищ Федирко, главный местный секретарь. ГЭС через Енисей построили, тысячи гектаров болотом стали. Климат стал влажный, противный, сорок видов трав и растений просто исчезли, а волки, медведи и даже белки – все сейчас с порчей, все больные; медведь зимой по заимкам шарится, поближе к человеку жмется, потому как не может медведь жить на болоте, жрать ему стало нечего, вон как!
– Устал я… – протянул вдруг Олеша и скинул осину с плеча.
Перебрал, гад, шатается, – интересно, что же он пил.
– Перекур!
– Пошли, говорю… задрыга!
– Ну, пойдем, пойдем…
Олеша легко (откуда вдруг силы взялись?) закинул бревно на плечо. Егорка взял бревно с другого конца и медленно пошел за Олешей – шаг в шаг.
– Смотри… Алке-то за пятьдесят небось, а как выглядит, стерва…
– Какой Алке? – удивился Олеша.
– Да Пугачихе… Какудаетси только… не пойму…
– А че тут не ясно? – не понял Олеша. – Всю жизнь на воле, хавает один центряк: масло, маргарин, ананасы и все с рынка небось…
Они медленно шли друг за другом.
– Здорово, ешкин кот!
Директорская «Волга» стояла в воротах. Собиралась въехать, но не успела, наверное.
Чуприянов улыбнулся. В «Волге» рядом с шофером сидел плотный широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом, сразу видно – не местный.
– Здравия желаем, – Олеша снял шапку.
– Здоров! – кивнул Чуприянов.
– Здрассте… – Егорка стоял как вкопанный.
Чуприянов построил дачу себе на отшибе, почти в лесу. Кто ж знал, что пройдет лет пять-семь и красноярский «Шинник», завод со связями, заберет этот лес поддачи?..
– А за осинку, мисюк, можно и в глаз получить, – сощурился Чуприянов. – Веришь?..
– Так деревяшки ж нет, – удивился Егорка. – Вся деревяшка, Михалыч, еще в пятницу вышла… А эта на полати пойдет, любо! Осинка-то мохнорылая… не осинка, а меруха, все равно рухнет…
– Тебе, брат, можно быть дураком… – Чуприянов протянул Егорке руку, потом так же, за руку, поздоровался с Оле – шей, – грех, конечно, но ладно! А меня, родной, не срами, еще раз поймаю тебя с контрабандой, сразу тебя Гринпису сдам. Тебе там такую жопию организуют – мало не покажется…
Егорка опешил.
– Так его ж пристрелили вроде…
– Пристрелили, милый, Грингаута, начальника милиции… И не пристрелили, а погиб Грингаут смертью храбрых. А Гринпис будет для тебя страшнее, чем милиция. Точно тебе говорю!
Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, погиб в неравной схватке с браконьерами: поехал на «стрелку» за долей, а получил – из кустов – две пули в лоб.
Человек в «Волге» тихо засмеялся. Он смеялся так, будто стеснялся своего смеха.
– Вот, ешкин кот, работнички… На хрена мне такие? А, Николай Яковлевич?
Чуприянов то ли шутил, то ли действительно извинялся перед своим гостем.
– Только в лесу эта осинка и впрямь не нужна, – возразил Николай Яковлевич. – Вот мужички и стараются. Сгниет же на корню!
Чуприянов упрямо замотал головой:
– Все равно засопливлю! Неохочи работать! Когда команды нет, а осинка срублена, это бардак…
Стакан не получат.
Егорка обмер: это он предложил рубануть осину, – Олеша, вон, уже косится, значит жди и от него тумаков.
– Нет, это жестоко, – опять засмеялся тот, кого звали Николай Яковлевич.
– Очень жестоко, – подтвердил Олеша.
Егорка тоже хотел что-то сказать, но не успел, Чуприянов повернулся прямо к нему.
– Кукурузь осинку обратно в лес, – приказал он, открывая «Волгу». – На сегодня есть работа?
– Как не быть, всегда есть…
– Вот и давайте, – Чуприянов хлопнул дверцей машины. – Потом поговорим.
«Волга» медленно въехала в ворота усадьбы.
Чуприяновский дом был очень похож на купеческий: крепкий, огромный; такой дом сто лет простоит, и ничего ему не сделается; хозяева, это видно сразу, любят дом, в котором они живут.
– Значит, Ельцин так и не понял, что Россия – крестьянская страна… – Чуприянов снял шапку, расстегнул дубленку и спокойно, не торопясь, продолжал только что прерванный разговор.
В нем была та глубокая русская основательность, неторопливость, которые с первого взгляда вызывают уважение.
– Кто его знает, Иван Михайлович, что он понял, что нет… Он же – ускользающий человек, этот Ельцин. Как и Михаил Сергеевич, кстати, они ведь очень похожи друг на друга, между прочим! Помню, в Тольятти, перед рабочими, Горбачев торжественно объявляет: в двухтысячном году Советский Союз создаст лучший в мире автомобиль. «Это как, Михаил Сергеевич, спрашиваю его уже под вечер. Откуда он возьмется? Лучший в мире – это двадцать-тридцать современнейших заводов в цепочке, их же построить еще надо, рабочих вырастить, инженеров…» – «А, Микола, политик без популизма, – засмеялся Горбачев, – это не политик!»
Вот дословно… я запомнил. А у нас, между прочим, сто процентов образованная страна. И ложь народ хорошо чувствует. Забываем об этом? Почему забываем, кто скажет?..
Они медленно прошли в гостиную и сразу сели за стол.
– Скажите, Иван Михайлович, дорогой, где может быть рай в стане, где пять из семи смертных грехов – это сам жизни страны? Как выдумаете?
– Но, с другой стороны, – возразил Чуприянов, – Янгель построил же «Воеводу», а Лозино-Лозинский – «Буран»? На подходе рельсотрон, ничего?
Чуприянов располагал к себе, видно было, что мужик он открытый.
– Грибочки, Николай Яковлевич… – Чуприянов протянул ему большую миску с рыжиками.
– Спасибо, с удовольствием.
– На здоровье!
Разговор был какой-то рваный, его нити рвались, но поговорить им хотелось.
– Сталин, – вздохнул гость из Москвы, – заставил работать на ВПК всю страну. Каждый день Сталин готовился к войне. Да он и сам бы ее начал, как с Финляндией, что ж было Гитлера ждать?
А Гитлер опередил. Решение принял после Молотова, его визита в Берлин, потому что Сталин (устами Молотова) поставил ряд совершенно невыполнимых условий по отношению к Финляндии, Прибалтике и Румынии.
– Вот как?
– Да, читайте допросы Кейтеля, ему можно верить. Зачем нужна дипломатия, провоцирующая войну? Как все самоуверенные кавказцы, Сталин совершал невероятные глупости. Отсюда – катастрофа 41-го года, хотя в первый день войны мы уничтожили, между прочим, более 400 немецких самолетов. Не знали? И я не знал. 22 июня мы столько сбили немцев, сколько никогда потом, вплоть до мая 45-го, не сбивали. Какой подъем был! Сегодня даже представить невозможно. Но именно потому, что все силы тогда были брошены на оборонку, у нас не было нормальных тракторов. Не было, Иван Михайлович! Танки были, тракторов нет. И весь космос, кстати, строился как военный. Первый пуск, кстати, был с подводной лодки. Стрелял Королев, потом подрос Макеев, его ученик…