Суда загружаются в портах Таллина и Риги, огибают Европу и приходят, Иван Михайлович, в наш любимый город Одессу, «город каштанов и куплетистов», где по документам русская пшеница становится импортной, канадской, и по цене соответствующей: 120-140 долларов за тонну…
Прелесть? Детектив!
Петраков внимательно смотрел на Чуприянова; он тяжело уставился на полную рюмку и думал о чем-то нерадостном.
– Вот он, 88-й год, – закончил Петраков. – И встали наши заводы намертво, Иван Михайлович, не мне вам говорить, особенно – в Центральной России. Все связи оборвались. Ну а в ответ… что? – Правильно, – как по команде повсюду возникают народные фронты. Люди же без работы! Куда они идут? На улицу! Только в одном Куйбышеве на митинг протеста собрались, помню, 70 тысяч граждан. Такого и в 17-м не было!
Чуприянов молчал…
Он и в самом деле не знал, что сказать.
Тикали на стене старые ходики, висели фотографии, тоже старые, а в окне истерически билась жирная муха.
На дворе – снег, а в окне – муха. Как это так?
– Словно… о какой-то другой стране говорите, – протянул наконец Чуприянов. – А мы тут… жили-жили, что-то замечали, что-то знали, не замечали, и все чего-то ждали, ждали…
– До полного развала страны оставалось тогда два года, – заключил Петраков.
– А Егор Тимурович, значит… и до нас… добрался? – вздохнул Чуприянов. – Да, у Москвы у вашей… длинные руки!
Ему хотелось поменять тему.
– Приватизационный чек – десять тысяч рублей! – откликнулся Петраков.
Теперь он приналег на картошку и был очень-очень доволен.
– Хороший человек, – хмыкнул Чуприянов. – А цифры откуда?
– Сдуру, Иван Михайлович, сдуру. Откуда же еще? Но ведь это не рубли. Не вполне рубли. Так просто слово использовали…
Они чокнулись и выпили. Каждый до дна.
– Как так? – не понял Чуприянов. – А что тогда этот чек, если не рубли, – можно спросить?
– Никто не ответит. Потому что никто не знает.
…Такой стол может быть, конечно, только в России! Все либо с огорода, с грядки, либо – из леса. Россия никогда не умрет от голода, главное богатство страны – это не нефть и газ, а лес, луга, озера, реки. И самое чудесное на русском столе – это, конечно, моченые яблоки. Только никто не знает, как их подавать: как десерт или как закуску!
– Рубль есть рубль, – вздохнул Чуприянов. – В России царей не было… и манифестов, а рубль уже был. Если это не рубль, значит, не пишите, москвичи… на вашем фантике, что это рубль. Чего ж людей дурить? Приватизационный талон… или… как?
– Ваучер, – засмеялся Петраков. – У Гайдара знакомый есть, Джефри Сакс. Проводил приватизацию в Польше. И в Боливии. Везде – с катастрофическими последствиями для экономики. Он и предложил назвать эту счастливую бумажку ваучером; словечко непонятное, но солидное…
Чуприянов опять разлил по «клюковке».
– Я давно понял, России надо бояться тех слов, которых она прежде не знала, Николай Яковлевич…
– Хорошо сказано, однако. Выпьем?
– Выпьем, – согласился Чуприянов.
Ваучеры – это Милтон Фридман, Иван Михайлович, чикагская школа: из страны социальной сделать – побыстрее – страну либеральную. Вот задача…
– Ваучер, надо же… – удивлялся Чуприянов. – Замечательные слова: «Не влезай, убьет!», на английский, как известно, не переводятся: не в силах англичане понять, о чем идет речь.
– Рыбу кидай, – повернулся Чуприянов к Катюхе. – И водку в уху, лучше полстакана, – да?..
По голосу ясно: начальник. Образ жизни – постоянно отдавать распоряжения!
– А водку-то зачем? – удивился Петраков.
Прежде он никогда не слышал, чтобы в уху лили водку.
– Полстакана на ведро, – улыбнулся Чуприянов. – Закон! А еще надо обязательно опустить березовую головешку. Чтоб наварчик дымком отдавал, иначе это не уха, а рыбный суп!..
Про головешку Петраков тоже слышал впервые.
– Вот так… рецепт…
Он засмеялся.
– Надо будет запомнить…
– Старославянский, Николай Яковлевич! От деда моего Доната Чуприянова, – разулыбался Иван Михайлович. В его улыбке промелькнула вдруг такая ясность, чистосердечность, и как-то сразу стало теплее. Да-да, искренний человек, без гнильцы.
– Там, в ведре, Николай Яковлевич, шесть литров родниковой воды, – продолжал Чуприянов. – Значит, нам надо шесть килограммов линя. Хариус пойдет нынче на второе… раздельное питание, короче говоря! Варим так: в марле опускается в ведерко рыбка и кипит, сердечная, пока у нее не побелеет глаз. Потом кулек убираем. – Да, Катюха? Чего молчишь? Рыбы в бульоне, тем более костей, не может быть; рыба подается отдельно от бульона, лучше всего – в специальной деревянной мисочке…
Раз тройная уха, значит, не обессудьте: три раза по шесть килограммов, марля за марлей… каждый кидок – минут на семь-десять, не больше, только в кульце должны быть ерши. Обязательно! Если уха тройная – значит, ерши. А они, заразы, подевались нынче куда-то, нет – и все тут, вот что тут сделаешь?..
Таких, как Чуприянов, директоров Бурбулис называл «красными директорами».
Красные – значит, совсем плохие.
Интересно: он, Бурбулис, был хоть раз на каком-нибудь заводе?
– Если на Западе вам заказывают отель, выдается специальный талончик – ваучер, – закончил Петраков.
Он ел не отрываясь, в обе щеки, не замечая крошек, падающих на тарелку изо рта.
– Черт его знает, – усмехнулся Чуприянов, – я в отелях не бывал. Только в гостиницах. Но я умею считать, грамотный!
Сколько людей у нас в России? – Чуприянов вытер ладонью рот и откинулся на спинку стула. – Мильенов сто пятьдесят, Николай Яковлевич? Умножаем на десять тысяч рублей. И что? Правительство, Ельцин этот считают, что вся собственность Российской Федерации – заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, порты, аэродромы, магазины, фабрики быта, все, что у России сейчас есть, осталось пока, все это стоит… сколько? – Чуприянов напряг лоб. – Полтора триллиона… Всего? Нынешних-то рублей? Е-ш-шьти… а они у вас в Москве считать-то умеют, эти министры? Один наш «Енисей», – Чуприянов мотнул головой, – вон там, на другом берегу… тянет на пару миллиардов, между прочим! А если с полигоном, где Петька Романов, Герой Соцтруда, свои ракеты взрывает, и поболе будет, я думаю…
Петраков поднял рюмку.
– Хочу выпить за…
– …и что, они… демократы московские… – в сердцах перебил его Чуприянов, – после такого вот жульничества думают власть в стране удержать? Если и придет им… вашим там… кто на смену, так только бандит, Кудияр-атаман, и править он будет по-бандитски, пока Господь в нем совесть не пробудит… если пробудит!
Слушайте, если они, наши новые министры, русские люди, то почему они по-русски не разговаривают? Какой еще, па хрен, ваучер? Да я в Ачинске сам народ на улицы выведу!
Когда русский человек нервничает, в нем тут же набухает угроза.
– Ну хорошо, это все – пацаны, – заключил Чуприянов. – А Ельцин-то, Ельцин, он же… серьезный человек, с опытом… он-то куда смотрит?
– А он, похоже, мало что понимает, – вздохнул Петраков. – Все думают, он человек с опытом, это обман; какой-то опыт у него есть, конечно, только это провинциальный опыт, вспомните Ельцина на посту руководителя Москвы.
– Согласен, – кивнул Чуприянов и потянулся за «клюковкой», чтобы опять наполнить рюмки.
– Страна распалась, чтобы все стали нищими. Ответ на 41-й, если угодно, величайший подъем духа. Нищий человек готов погибнуть в окопах за свою страну?
– Пожалуй… – задумчиво протянул Чуприянов.
– За вас, Иван Михайлович! – Петраков поднял рюмку. – Долгие лета!
– Благодарствуйте!
Они с удовольствием выпили.
– Особенный случай, наш Президент, – улыбнулся Петраков. – Молчит, как карась на сковородке. Сердце у него мхом обрастает. Но меня вот… – Чуприянов подлил водки, – …да, благодарю вас, Иван Михайлович, – меня вот что интересует: если случится вдруг чудо и в обмен на ваучеры мужички ваши получат акции Ачинского глинозема… они себя как поведут?
– Плохо. Плохо себя поведут. Очень глупо.
– Почему же?.. – удивился Петраков; он очень внимательно слушал Ивана Михайловича. – Комбинат – огромный, стабильная прибыль, так что ваш веселый парень, Егорка, вправе рассчитывать сейчас при акционировании и на свою долю, верно? Как он поступит? Будет ждать эту свою долю-долюшку… прибыль… год целый или тут же про даст свои акции… за бутылку водки?
Катюша разлила по тарелкам уху, но Чуприянов не ел – он пристально, не отрываясь, смотрел на Петракова – Если сразу не прочухает – продаст, – уверенно сказал он. – Скорее всего – продаст.
– Так, – Николай Яковлевич согласно кивнул, – а если… как вы выразились… что ж тогда будет?
– Тоже продаст. Станет моим ставленником. Вот и все.
– Кем? Кем… простите?
– Моим ставленником. Я его раком поставлю. Что ж тут непонятного? Я что, дурак, что ли, такой завод сопляносам на акции раздавать?
Он залпом опрокинул рюмку.
– Спасибо за искренность… – задумчиво сказал Петраков.
Он помедлил, вздохнул и тоже выпил.
Чуприянов, похоже, уже опьянел. «Вся русская история до Петра Великого – сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело», – вспомнилось Петракову. Кто это сказал? Ведь кто-то же это сказал… между прочим…
– Поищите дурака, – завелся Чуприянов. – Среди нас, директоров, которых вы так ругали сегодня, не найдете!..
– Они – трудовой коллектив, – напомнил Петраков.
– Да срать я хотел! Раз трудовой, вот пусть и вкалывают! А с прибылью комбината мы как-нибудь сами разберемся. Опыт есть!
– Упрется Егорка, – настаивал Петраков. – Не отдаст!
– Не отдаст? – удивился Чуприянов. – Не отдаст, кобель подрясучий? Я ему такую жизнь организую, он у меня и Ачинске первый – обещаю! – повесится. Причем со счастливой улыбкой на вечно небритой роже, и для него это будет лучшее решение. Куда ему идти, город маленький, без комбината ему, да и всем нам, хана просто…
Чуприянов замолчал, уткнулся взглядом в пустую рюмку и вдруг набросился на Петракова: