– Я… в общем… в Эфиепах не был, – не унимался Егорка. – Там, где коммуняки у негров бананы отбирают. Только сча у нас – не рабство, потому как я вот на Михалыча… могу аж анонимку подать, и ее ж, депешу мою, где надо мигом рассмотрят. У нас, в Сибири, такой порядок до сих пор в действии. Что ж плохого, если я правду пишу, пусть и без подписи, потому как жены боюсь и от нее скрываюсь? Какое ж тут рабство? Где?! А у счиренков назаровских… у физкультурников… нас на работы строем погонят, мы ж как пленные будем! И вся путанка, мил человек, отсюда пойдет. Ты, Михаила, – повернулся он к Чуприянову, – звиняй: мы Назаровских знам! Эти люди – не люди! И деньжиш-щи, Михалыч, у них откеда? Это ж с нас деньжищи! С палаток… разных… зазевался кто, какой-нибудь съездюк… вот и получил в дыню, дороги-то на Красноярье вон каки широкие!
От физкультуры… ихней, – горячился Егорка, – прибыль, видать, большая была, раз они с-ча целый завод забирают! В школах у нас таки деньжиш-щи не плотют… – напомнил он.
Егорка опасался, что его не поймут, и для убедительности перешел на крик.
Он говорил, а Чуприянов теплел, – люди в Сибири говорят на одном языке, их так и зовут: сибиряки!
– А ващ-ще, мил человек, – Егорка косо смотрел на Петракова, – когда назаровские к власти придут, они ж всю деньгу, в выборы всаженную, на нас, дураках, отрабатывать станут. На ком же исшо?..
– Так ведь ныне не сладко, – с улыбкой возразил Петраков.
Ему нравился этот человек.
– Не сладко, да, – согласился Егорка. – Но болышой-то беды нет! Недостатков по яйца, а беды нет. Потому как мы пока не говно, а при них станем говно, точно тебе говорю!
Петраков снова взял вилку и снова положил в тарелку кусочек хариуса, уже последний: не пропадать же добру!
– Погано живем, скушно, – Егорка еще и руками для убедительности размахивал, – Москву вашу не видим, потому как билет дорогой, но деньгу у нас никто пока не отымает. Деньга еще есть. Жизнь есть! А эти ж все отберут! Михалыч у нас – начальник с кулаком, но он не тухтач, с ним мы всегда договориться могем. А к тем-то гражданам запросто не подойди! Они так фаршмачить начнут… все с нас выгребут, прямиком до нитки, они ж вощ-ще нам платить не будут, потому как не умеют они платить!
А без денег не люди мы станем и опустимся. Озвереют ведь все: это собаки без денег обходятся, а человеку как без денег? Они ж у человека главная защита. Да нам и самим за себя стыдно станет, хотя б и перед детишками родными, во, значит, в какое состояние погрузимся. А как потом выходить будем? Кто подскажет? Опосля-то будет уже навсегда. Да и не спросит с нас никто, потому как эта страна уже не наша станет!
– Краснобай, – засмеялся Чуприянов.
– Может, по рюмке?.. – Петраков кивнул на «клюковку» и с надеждой посмотрел на Чуприянова. – Да запросто! – кивнул Чуприянов. – Но этому самураю, – он кивнул на Егорку, – фига, а не «клюква»!
– Я, – Егорка помедлил, – можа, конечно, Иван Михалыч, что-то не то говорю, но от души, и назаровские нас не утыкают, мы ж сами отпузырим кого хошь! Только если назаровские, мил человек, – он внимательно смотрел сейчас на Петракова, – завод у вас покупают, так это не мы, это вы там, в Москве, с ума посходили! И я кому хошь это в глаза скажу, а правительству в морду дам, если, конечно, это ваше правительство где-нибудь встречу!..
Теперь уже смеялись все: Петраков, Чуприянов, но громче всех – Катюха.
– Скоко ж в мире должностей всяких, – а те, кто наперед умеют смотреть, у вас там, в Москве, есть? Если нет, что ж вы тогда к нам в Сибирь лезете?.. Мужики наши в сорок первом… с Читы, с Иркутска… не для того за Москву грудью встали, чтобы для нас она теперь хуже фрицев была! А Ельцину, Михалыч, я сам письмо составлю, хоть и не писал отродясь никаких писем. Упряжу значит, шоб назаровских не поддерживал. Да он сам потом пожалеет. Ты, Михалыч, знай: мы правду любим! В России все правду любят! Мы так приучены. Весь народ. И баньку мы с Олешей строить больше не будем! Неча нас обижать… осиной разной… а если ж я вам еще и обедню испортил, так вы звиняйте меня, какой уж я есть!
Егорка с такой силой хлопнул дверью, что Катюшка вздрогнула.
– А вы, Иван Михайлович, его на галеры хотели, – засмеялся Петраков. – Да он сам кого хочешь на галеры пошлет!
Чуприянов не ответил. Он так и сидел, опустив голову, сжимая в руке опустевшую рюмку.
4
Ельцин чувствовал, что он превращается в зверя.
На крест не просятся, но и с креста не бегают!
Он с удовольствием отправил бы на тот свет Хасбулатова, за ним – Руцкого, Зорькина, Анпилова, но Хасбулатова – раньше всех.
А как по-другому? Россия, вся Россия, давным-давно стала бандой, тот, кто считает иначе, тот просто Россию не знает, регионы не знает, особенно окраины, севера, да и Кавказ кусается. Ведь они, вся эта компания во главе с Хасбулатовым, его, Ельцина, не пощадят: они давно приготовили ему гильотину. А может быть, и галстук из каната – им без разницы! Президент обязан расправляться с теми, кто хочет (желающие есть всегда) расправиться с ним, с лидером нации. Выбить из-под него стул. Ну хорошо: Хасбулатов приговорен (он, Ельцин, его приговорил). Коржаков и Стрелецкий, сотрудник Коржакова, все сделают как надо, они умеют, да это и не сложно. Недавно была информация, что его, Ельцина, собирается убить какой-то Солоник. Киллер номер один, как докладывал Коржаков. И где он, этот Солоник? Недавно нашли его труп.
Где-то в Греции.
Вот туда бы, в Грецию, еще бы и Руслана Имрановича! Вместе с Руцким. Длинная, однако, получится шеренга, вон их сколько, сволочей… Трупом больше, трупом меньше, разницы нет, конечно. Но что скажет – в ответ – «друг Билл», увидев гроб уважаемого Руслана Имрановича? Чья работа? Кто хулиганил? Чьи уши торчат?
Клинтон вот-вот станет Президентом, это факт. Надо как можно скорее с ним встретиться, заручиться поддержкой, «поддержать» дружбу…
Как можно скорее…
Только цацкаться с ними (прав Коржаков) глупо, Руслан Имранович легко уйдет вслед за наглецами-банкирами, господами Медковым («Прагма-банк»), Литвиновым («Россельхозбанк»), была бы воля Президента, как говорится, намек…
Что труднее всего? Правильно: самое трудное – отдать приказ.
Абсолютная власть развращает абсолютно.
Ельцин так и не осмелился быть счастливым человеком, постоянно пугал сам себя и поздно сообразил, что он, Президент, поставил сейчас на карту свою жизнь; умирать за демократию ему не хотелось, не для этого пришел во власть и всю жизнь делал карьеру!
Власть иссушает. Но только тех, кто к власти не готов.
Да, именно так: не готов держать власть.
В своих руках.
Зачем нужны просторы Вселенной, если жмут собственные башмаки?
Американцы могли бы в два счета его убрать. Американцы – это не Солоник, от них никакая охрана не спасет. Президентом России быстренько стал бы (они помогут!) Чубайс или Гайдар.
Кеннеди убили, а уж Ельцина-то, прости господи!..
Ельцин все время думал об этом.
Экономика катастроф. Если Россия впишется в «золотой миллиард», если отдать американцам все, о чем они просят (все отдать – значит, дружить), – да, тогда можно ничего не бояться.
Только что, неделю назад, кортеж машин банкира Гусинского вызывающе подрезал на Арбате служебную «Волгу» Коржакова.
«Кто ж это шмаляет-то?» – искренне удивился начальник службы безопасности Президента.
Ельцин согласился: беспредел на дорогах надо заканчивать. А Гусинского давно пора поставить на место и провести фронтальную проверку его «Мост-банка». Сказано – сделано: против них, «Моста» и Гусинского, была проведена войсковая операция: сотрудников «Моста», его охрану и всех случайных прохожих на Калининском проспекте люди Коржакова положили в сугробы.
Лицом в снег. На полтора часа.
Гусинский кинулся в Шереметьево – сбежал в Венгрию… от греха подальше, как говорится. Гусинский не сомневался – его либо убьют, либо арестуют. И с Хасбулатовым все вопросы были в принципе решены. (Спровоцированный инфаркт, что проще на самом деле, хотя… раз на раз не приходится, конечно.) Горбачев дважды говорил Чебрикову что он, Горбачев, не знает, как ему умнее избавиться от Алиева, самого знаменитого и самого популярного человека в Азербайджане. Вдруг – инфаркт. Как по заказу. Гейдар Алиевич так и говорил: по заказу. Но он выжил, хотя сердце, конечно, было – прямым ударом – здорово надорвано, это потом скажут и турецкие, и азербайджанские врачи. А пуля в лоб… шесть граммов свинца… в данном случае – не выход, ибо Хасбулатов станет тогда в России национальным героем.
Председатель Верховного Совета страны погиб в борьбе с режимом Ельцина; Россия любит убитых, Россия любит убитых больше, чем живых…
Лесная страна. (Почти вся страна – сплошной лес.) В лесной стране люди действительно борются друг с другом, как звери. Как дикари. – Да, надо умнее, конечно: подвести Хасбулатова и Руцкого под официальную казнь. Под Уголовный кодекс. Пуля, но по закону. В крайнем случае – пожизненное заключение. Если мораторий на смертную казнь, значит – в «Полярную сову»!
И картинка хорошая, все как у людей. Как на Западе. Публичный процесс. Зачем Никите Сергеевичу был так нужен суд уже над мертвым Берией? А чтоб видимость была: у нас теперь все по закону, не так, как прежде…
Еще раз: суд, приговор, Хасбулатов и Руцкой идут, сложив руки за спиной, на эшафот. Вокруг, им в лицо, в спину, ликующие крики демократической толпы. (Пометка в ежедневнике Президента: «Площадь: использовать Новодворскую».) И рокировочка: вместо Хасбулатова – Юрий Рыжов, вместо Руцкого – Галина Старовойтова…
Он был агрессивно провинциален, этот человек.
Жуткое одиночество. Именно так, жуткое.
Ельцин очень хорошо помнил этот день, точнее, вечер: 22 сентября 1991 года.
Все началось именно тогда, 22 сентября, с записки Бурбулиса на его имя.
Смешно: приказ об аресте членов ГКЧП отдал не Ельцин, а Горбачев, мечтавший избавить – их руками – страну, себя прежде всего от него, от Ельцина!