На Успение всегда светит солнце: дружное пение тропарей, монахи идут по двое длинной чередой, хоругви, кресты…
Сон… праздник Успения отец Тихон видел сегодня во сне.
А под утро – почему вдруг? – ему приснился Михаил Шолохов! Вот ведь – отец Тихон не был поклонником его таланта, всякий раз поражаясь, впрочем, как искренне Шолохов в «Тихом Доне» оплакивает всех – и белых, и красных.
Нет в «Тихом Доне» побежденных и победителей, есть только несчастные…
Почему об авторе «Тихого Дона» говорят сегодня все реже и реже? По Пскову вдруг прошел слух, что «Поднятую целину» вот-вот выкинут из школьных программ!..
Или уже выкинули? Как выкинули – вдруг – «Повесть о настоящем человеке»…
У отца Тихона давным-давно появилась мысль: написать сценарий об истинных отношениях Сталина и Патриарха Алексия в годы войны. И – об архимандрите Луке, великом русском хирурге Валентине Феликсовиче Войно-Ясенецком, который (враг под Москвой!) делал по четыре-пять операций каждый день. В 46-м Войно-Ясенецкий был удостоен Сталинской премии первой степени за книгу «Очерки гнойной хирургии»… И никогда не снимал рясу, даже в операционной, моля Всевышнего о помощи перед каждой операцией!
Да, – сценарий фильма о Сталине. О тех годах-жестоких и великих. Когда история делается каждый день. О годах, когда смерть и страх вызывали – в ответ – великое созидание… О точности решений. – Но очень трудно, почти невозможно, понять человека, у которого нет и никогда не было друзей! Разве что Киров. Приезжая в Москву, Киров жил только у Сталина, в его квартире. И Сталин всегда провожал его на вокзал…
Большевики (и дипломаты, кстати) очень любили балерин.
Театр оперы и балета в Ленинграде справедливо носит ими Кирова.
Какое отношение Киров имел к опере? К балету?
Самое непосредственное!
Только что, неделю назад, к отцу Тихону приезжал из Москвы экономист Сережа Глазьев – с семьей. Он тоже вдруг стал министром, хотя Глазьев – государственник, это тот самый случай, когда человек, по слову Карамзина, «о государской чести попечение имеет».
Он всегда очень спокоен, Сережа Глазьев, вот только занудлив, как все экономисты. И рассказывал всегда что-то такое, во что невозможно поверить.
Принимает он в Москве Рауля Кастро, младшего брата Фиделя. Речь о кубинском долге. Десятки миллионов долларов. Вроде бы Куба готова что-то отдать, Фиделю не с руки сейчас ссориться с Ельциным.
И в тот же день, когда Глазьев встречается с Раулем Кастро, вот… просто день в день, час в час, здесь же, в российском МИДе (оба министерства находятся в одном здании), Андрей Козырев принимает… кубинских эмигрантов, сбежавших в семидесятые в Майями, причем обе делегации якобы случайно встречаются у лифта.
Козырев заявляет «новым кубинским друзьям», что «режим Кастро» вот-вот «сдохнет», что советское оружие на Кубе – это всего лишь «железки», а он, Козырев, давно убедил Ельцина прекратить поставки в Гавану запчастей, тем более – нового оружия, мы вот-вот закроем базу в Лурдексе, отзовем всех военных советников…
До недавних пор отец Тихон совершенно не интересовался политикой. Он – монах, он служит Богу.
Но разве можно (как?!) не интересоваться жизнью собственной страны?
Глазьев привез письмо от Александра Проханова, главного редактора газеты «Завтра».
Три-четыре раза в год Проханов обязательно бывает во Пскове; эти земли – его духовная родина.
Проханов очень хотел, чтобы здесь, у русской границы, возвысился бы небольшой рукотворный холм. А земля – по горсточке из тех краев (со всего света, на самом деле), где были русские воины: поле Куликово, Казань, турецкие берега, Полтава, перевал Сен-Готард, Аустерлиц, Бородино, Ватерлоо, Цусима, Шипка, Севастополь, Мадрид, Брест, Смоленск, Ленинград, Берлин, Москва…
Холм, на котором зимой и летом вечный огонь – цветов! Патриарх Алексий Второй благословил Проханова на создание пантеона русской памяти. Осталось за малым – деньги найти…
Проханов передал отцу Тихону письмо 18-летней девушки. Никогда прежде отец Тихон не читал ничего подобного.
«Дорогая редакция, пишу вам, потому что вы еще не оставили таких, как я. Прошу мое письмо напечатать. Мне очень надо, чтобы его прочитали молодые девушки. Хочу им сказать, чтобы они подумали; я и другие ребята из моего окружения раньше многого не понимали.
Мне 18 лет. Зовут Ольга. Вотуме два года, как я больна СПИДом. В больнице я не одна, здесь у меня такие же подруги и друзья. Теперь на все смотрю иначе, чем раньше. Зачем вы, взрослые, нас, детей своих, «под танк» бросили? Зачем смяли сексом, порнухой, наркотиками? Мы были еще детьми, а нас «папаши» уже тащили в постель. «Мамаши» получали за нас деньги. Вы, вы виноваты в наших смертях! Вам хотелось «раскованности», «расслабленности», «свободы». Вы развели «голубых», вы поощряете порнуху. Проповедуете «свободные связи», афишируете режиссеров-гомиков. Вы лелеете все это, удовлетворяете свое беснование. А мы умираем!
Мы медленно умираем, и не надо врать, что ничего с нами не случилось, что мы будем жить… У нас не будет любви, не будет семей, мы не родим детей. Вы понимаете, что происходит с нами, поколением, которое пришло после вас?!
Мы еще живы, и нас уже нет. Нас лишили детства и у нас отобрали будущее. Когда я встречаю на улице пожилых людей, смотрю на стариков и старух, меня охватывает непонятное чувство. Не знаю, с чем его сравнить. В нем обида, злость, безысходность, страх, зависть, бессилие и невозможность что-либо исправить, изменить. Поздно. Мы не знали, что значит любовь, мы не знаем понятий «стыд», «нравственность», «позор». Все это ушло из школы, из жизни. Но вы-то знали?! Вот вы и дожили до семидесяти лет, восьмидесяти, больше, а мы не доживем! Мы умрем молодыми! За что? Почему? Четверо моих друзей, вчерашних школьников, умерли. В моргах лежат холодные. Мы уже хороним друг друга…
Я боялась мужчин, а теперь ничего не боюсь, мне теперь все равно. Пусть они меня боятся, а «рассвободятся» – получат «награду»… Мы были маленькими, мы не знали, как рождаются дети, думали, что их находят в капусте или приносят аисты. Пусть бы продолжали находить в капусте, не знать бы нам ничего другого как можно дольше… никто вас не будет судить за нас. Вы же никого из нас собственными руками неубивали! Вы растлевали нас, развращали нас вашими «картинками», вашими «произведениями», вы жеманничали в школах, «открывая» нам глаза, как «хорошо» «этим» заниматься не в подвалах, а «цивилизованно», в дорогих отелях, на богатых дачах, и преподносили фильмы, брошюры… Таких насильников ныне не судят, их поощряют: выбирают во власть. Вы продолжаете это делать с другими детьми, которые младше нас. Остановитесь!
Как была бы я теперь благодарна тому, кто вырвал бы у меня из рук сигарету, кто отхлестал бы крапивой по заднему месту, когда меня можно было спасти, вытащить «из – под танка».
Помогите тем, кто болеет за народ, остановить то, что происходит в стране повсюду. Помогите прекратить безумие. Примите законы и запретите порнорекламу, порнолитературу, фильмы, наркотики, водку. Мы погибаем, и вы тоже.
Кто там, «на танке»? Пьяные, «голубые», «свободные» от стыдливости, ответственности?! Мы под ними… Нас проехали. Все!
Ольга, Краснодарский край».
Отец Тихон показал письмо девчонки отцу-наместнику, архимандриту Гавриилу, братии. Многие плакали.
Доигралась интеллигенция со своими свободами до полного рабства! Сколько же злости в души сейчас нанесло…
У России всегда был какой-то комплекс перед Европой Россия всегда хотела жить по-европейски (хотела – а не получалось), поэтому рыночную экономику все восприняли именно как вхождение в европейскую жизнь.
Слово-то почти магическое – рынок! Демократия – это как солнце! Только пока ты, задрав голову, любуешься этим солнцем, кто-то незаметно шарит по твоим карманам…
Отец Тихон хорошо себя знал: если хочется зарыться в одеяло и не вставать, значит, пора за стол, за письменный стол, за работу, за бумагу, пишущую машинку…
Монастырь имел ту удивительную внутреннюю завершенность, которая действительно открывает в человеке все его таланты. А главное – самые лучшие качества. В Псково-Печерах Бог открылся отцу Тихону именно как Бог. Как живая сила. Чисто русский зов, русский крик: девочка пишет о СПИДе с тем же надрывом, с каким Достоевский писал о сладострастии (Свидригайлов), за которым – уже смерть.
В понедельник вечером, перед трапезой, отец Тихон перечитывал Александра Сергеевича. Излагая Токвиля, он, Пушкин, писал об американцах, об их демократии: «С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, все бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстью к довольству…»
А вот что Пушкин писал о Екатерине Великой, вчитаемся: «Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостию, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностию пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий… От канцлера до последнего протоколиста, все крало и все было продажно. Таким образом развратная государыня развратила свое государство…»
Как один человек мог видеть все?..
Или он, этот человек, просто Его сотаинник? Его избранник, познавший Его волю?..
10
Егорка собрался ехать в Москву с единственной целью – убить Горбачева. Если повезет, значит, и Ельцина, но сначала Горбачева – в Ачинске Горбачева презирали больше всех.
На билет в Москву собирали тремя дворами. Своих денег у Егорки не было, поэтому народ скинулся, кто пятерку дал, кто червонец: дело-то общенародное, если угодно, как здесь без солидарности?
Олеша насмешничал: с такой-то рожей – и в Москву!