– Спуститься с политического Эвереста, раскинуть палаточку у гор и безмятежно дышать свежим воздухом? Я пока не пенсионер. Мне рано, я считаю. И Запад тоже так думает. Вот как… английская королева, – повторил он – Никаких королев, – отрезал Ельцин. – Какие и-шшо королевы? Сейчас общее соглашение, потом досрочные выборы. Вы нам надоели, Михаил Сергеевич!
Ельцин округлил глаза и опять закусил нижнюю губу.
…Тоска, которая в последние дни все чаще и чаще мучила Горбачева, приходила сразу, внезапно, как приступ. Иногда ему казалось, что Россия – это такая страна, где человек вообще не может быть счастлив. Есть же на свете счастливые страны и счастливые народы! Вон на Кубе: жрать нечего, а люди с утра до ночи поют, пляшут и на барабанах играют – весь народ! Жизни нет, а счастья – хоть отбавляй!
Горбачеву показалось, что он у Ельцина в плену. «Князь Игорь, бл…» – мелькнула мысль.
– Я знал, Борис, что ты похеришь наши майские соглашения. Знал! Ты правильно… тогда… трусил, что твой Коржаков выдаст на публику наш сепарат. Если не по глупости выдаст, так по пьяни. Зачем ты держишь пьющих людей? Я напоминал тебе: твой электорат неприкасаем, мы для приличия выдвигаем Бакатина и Абдулатипова, а ветеранов, коммунистов и шизофреников мы разбавляем Макашовым, Жириновским и Рыжковым. Но если я, Горбачев, привел… под свою ответственность… тебя в Москву, значит, и ты, Борис, не отнекивайся! Надо платить по счетам! Сейчас платить, – Горбачев соскочил с подоконника и встал перед Ельциным. – Подошло это время. Думаешь, я не знаю, что перед твоей встречей с Бушем в Норфолке Бурбулис целую педелю в Штатах уговаривал американцев не мешать развалу Советского Союза?
– Не было этого! – твердо сказал Ельцин.
– Было! – махнул рукой Горбачев. – Ты всегда недооценивал Владимира Крючкова! Он потому и на Форос пошел, что когда Коржаков привозил тебя, пьяного, ко мне на дачу, Бурбулис вовсю шептался с американцами! Крючков по глупости решил, это Горбачев санкционировал переговоры…
Ельцин молчал. Он действительно ничего не знал о переговорах Бурбулиса.
– И еще учти, – Горбачев быстро взял себя в руки. – Если б мне было нужно, я б без сюсюканья, поверь, давно бы укрепил свою власть, ведь вокруг тебя одна зелень! – Я мог тебя отправить послом? Еще как. Были, не скрою, и другие варианты, Крючков мне вовсю намекал. Только таких, как Крючков, надо подвергать сомнению. И у меня, чтоб ты знал, есть огромное преимущество. Перед тобой, но я не собираюсь умирать на работе. Скоро мой срок выйдет. Пока не вышел. И если я сейчас уйду, все будут смеяться. И ты – громче всех. А я, извини, все-таки хочу оставить какой-то след в истории!
– С таким… как Шапошников, вы… след оставите, это факт, – твердо произнес Ельцин. – Весь мир, я скажу, откроет рты.
– Борис…
– Президент, а… хулиганите, Михаил Сергеевич! – подытожил Ельцин.
Да, конечно: он уже знал о встрече с Шапошниковым и Бакатиным. Сам Шапошников, пожалуй, и рассказал. Но где доказательства? Нет у него доказательств!
Президент СССР открыл бутылку с водой и опрокинул воду в стакан.
– Дело, конечно, не мое, – Ельцин прищурился и опять проглотил нижнюю губу. – Министр обороны… этот… к пресс-конференции сейчас готовится. Все изложит, понимать, про заговор там, какие… ну… условия, только мы, Россия, не вмешиваемся. Нам рано пока выходить. Чуть – чуть подождем, Ми-хаил С-сергеевич…
Горбачев стоял у окна, надменный и красивый.
– Хватит, Борис, не ломай комедию. Ты ж за неделю знал о ГКЧП! Знал, что Горбачева должен был временно, на месяц, заменить Лукьянов!
Ельцин вздрогнул.
Он всегда боялся Горбачева – всегда. Страх перед Горбачевым был у Ельцина в крови. Даже не перед Горбачевым, нет: перед всей выстроенной в СССР политической и карательной системой. Перед Горбачевым – как олицетворением этого архипелага.
– Так что о ГКЧП – не надо, – махнул рукой Горбачев. – Балалайка в малобюджетном концерте! И ввел, значит, в курс Нурсултана Назарбаева. Вспомни, что ты орал ему о Горбачеве днем 18-го! При всех орал, потому что выпил крепко… я ж – анализировал!
Ельцин молчал.
– Меня… меня ты валил, триумфатор! Но исподтишка, с коварством… – Горбачев нервничал, но он даже не брал, он тут же хватал себя в руки, – а сейчас… сейчас договариваться пора. Здесь прямо! Срочно! Ты посмотри: страна одна, а Президентов двое. Прямо шведская семья какая-то, поэтому давай без контраргументов и абсурда! Вот ты, Борис, должен знать… Кто, Бухарин… по-моему, всегда говорил, что Лев Троцкий – это Гамлет русской революции?
Ельцин покачнулся.
– Шта?..
– Да я философствую… в порядке размышлений: Троцкий – Гамлет, Ленин – гений… эпитеты какие, да? Интересно, их жизнь в Кремле тоже, как у нас, не жизнь, а сплошное… я скажу… отравление говном? Ведь проблема за проблемой подпрыгивает, страна в разносе, мы с тобой взяли лопаты, раскидываем… ты со своей стороны гребешь, я со своей… Гребем, гребем; руки пора уже друг другу протянуть, так нет же: сразу какой-нибудь бурбулис столкнет нас лбами и сунет обратно в говно: нате, жрите!
– В-вот, – Ельцин оживился. – Вы теперь-то поняли, шта… живете в незнакомой вам стране? И правильно делаете, что колбасу в закрома таскаете, Наина у меня тоже… запасливая.
Горбачев вздрогнул, но ничего не сказал, не ответил. Он вдруг как-то преданно, почти по-детски заглянул Ельцину в глаза.
– Я все понял, Борис, этой весной. Что? Я понял, что не все понимаю. Уникальность ведь в том, что никто не знал, что такое перестройка. Я ж в первые дни ускорение предлагал. Так Яковлев Александр засмеял: раньше, говорит, было «тяп», потом «ляп». А сейчас будет «тяп-ляп», «тяп-ляп»…
Ему вдруг показалось, что Ельцину нелегко дается этот разговор.
– Такая вот историческая ситуация, – вздохнул Горбачев.
– Вы теперь-то што от меня… хотите?..
– Уважения, Борис. Нужен диалог. Я его приветствую. И – гарантии.
– Тогда зачем вам быть Президентом СССР?
– Но у меня должна быть достойная работа!
Ельцин покачнулся:
– Работа? После ГКЧП вашего… республики, особенно мусульмане, бегут из СССР задрав штаны. Они ж не от Москвы, они от вас бегут, Михаил Сергеевич! Как черт от ладана.
– Союз, Борис, будет всегда. Демократы – они же, как бабы, Поорут и успокоятся. А ты сейчас под давлением. Надо выходить.
– А дальше што?.. – не отступал Ельцин. – Ш-шта… я спрашиваю? Россия тоже затрещит?!
– Россия не развалится. Не этот Союз будет, так другой!
Ельцин вскинул глаза:
– Какой другой? Вы там ш-шта, значит, с Бакатиным придумали?
– Мы… ничего, – вздрогнул Горбачев. – Что мы можем придумать? Но без Союза никак; Сталин, Борис, не дурак был, хотя Сталина, ты знаешь, я ненавижу, но об этом после. Ты… – Горбачев помедлил, – все-таки пойми: Президент Ельцин не может быть вором. Я власть не отдам. Значит, Борис Ельцин должен эту власть украсть! Помнишь, царь Борис у нас был, тезка твой. Он же как пошел? Мальчишку в Угличе зафиксировал. Ты, Борис, я вижу, тоже не спокоен сейчас, хотя у тебя выхода нет, ты – на большой политической дороге, но это опасно. Вот что такое украсть власть!
«А с ним, между прочим, пора закончить, – вдруг понял Ельцин. – Снимать с работы. Бурбулис прав: лучше ужасный конец, чем ужас без конца…»
– Ну «украсть» – это, конечно, метафора, я ж тут в общих чертах обрисовал…
Горбачев откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.
– Если мы не договоримся, Борис, мы и Союз взорвем, и Запад нас не поймет, это факт.
– Не взорвем, – сказал Ельцин. – Обойдемся малой кровью.
– То есть? – насторожился Горбачев.
– А это метафора, Михаил Сергеевич…
…Огрызок яблока лежал на тумбочке рядом с кроватью.
Кто-нибудь догадался, что, разрушив Советский Союз, он прежде всего разрушил себя самого и свою семью?.. Кто-нибудь понимает, что придумав Форос, он убил Раису Максимовну? Кто-нибудь видит сейчас как это страшно и как он одинок?
Это чудо, если о сумеет заснуть сегодня ночью.
16
Вчера Борису Александровичу стало плохо: на Тверской, недалеко от Пушкинской площади, открылся мини-супермаркет. Сам магазин он не увидел, не разглядел, зато через дорогу был протянут огромный плакат: «Твой супермаркет на Тверской». И кривая стрелка указывала, где его искать. Этот «супер», видно, такой «мини», что его не сразу найдешь…
Рядом был магазин, на нем свежая вывеска: «Книголов».
«Господи, – застонал Борис Александрович, – вот позор, а?» Или это просто ошибка: не «книголов», а «книголюб»?
Больше всего Борис Александрович переживал за русский язык.
Это же варварство, размышлял он, мини-супермаркет! Кто придумал? Или «Жуковка-плаза»! Еще страшнее: «променад Серафима Саровского». Название улицы, так сказать. А «Бутик мыла» или «Мастерская загара»? Кто ответит за этот бред, – а?..
Когда страна теряет язык, это, извините, уже не страна! Вот, Америка: она любит все покупать у других, в том числе и культуру, выдавая ее за свою собственную! Вот почему, кстати, в Америке человеку всегда как-то пустовато, неуютно, словно не хватает чего-то, – разве не так?
А газетные заголовки? Что вообще происходит с журналистикой? Статья о Лобачевском: «Ковбой от геометрии».
Кто? Ковбой? С ума сошли? Они понимают, что они пишут?
Человек (если он человек, конечно) всегда сильнее, чем окружающая его жизнь; старости нет, старость приходит только тогда, когда у человека опускаются руки. А это может случиться в любом возрасте.
Почему Россия так комплексует перед Западом? Почему Россия презирает собственное прошлое? В Москве переименовали улицу Чкалова. Наверное, Чкалов был плохим летчиком. В Москве переименовали улицу Чехова. Наверное, Чехов был плохим писателем! И почему все-таки Россия, современная Россия, не любит родную речь, свой язык?
«Подскажите, как пройти к памятнику Пушкину?» – «Пожалуйста: сначала мини-супермаркет, потом бутик «Гленфильд», «Салон пятигорских шуб» и вот он, Пушкин, – рядом с «Макдоналдсом»…»