Здесь, на Апшероне, в километре отсюда был дом отдыха КГБ, но, в отличие от Севы, он почти его не помнил – был маленький. Мама, Зарифа-ханум, этот дом не любила, Гейдар Алиевич – с утра до ночи на работе, ему было как-то все равно, где он живет, зато Ильхам дом отдыха КГБ обожал, особенно террасу и балкон на втором этаже.
Хотя тесновато, конечно: у Севы была отдельная кроватка, а Ильхам спал всегда с нянечкой, тетей Ниной, бок о бок. Он боялся темноты, лунного света и боялся ветров; тетя Нина от Ильхама не отходила, но однажды Сева поймала тетю Нину за руку – на воровстве.
У нее был интимный друг, Николай Акимович, плотницких дел мастер; тетя Нина все время его подкармливала – он любил бутерброды с колбасой, оставленные для Севы и Ильхама.
– Дети накормлены? – строго спрашивает Зарифа-ханум.
– Досыта… – докладывает тетя Нина, а Сева тут как тут:
– Мама, няня отдала нашу еду Николаю Акимовичу…
Тетя Нина обомлела:
– Она врет!
– Это вы врете! – спокойно возражала Сева.
Если Ильхам по характеру в мать, то Сева – в отца.
– Иля, вставай, вставай… – Гейдар Алиевич теребил его за плечо; внешне Гейдар Алиевич был вроде бы спокоен, но его выдавали глаза. Он будил Ильхама, но как бы не видел его, был весь в себе, в своих мыслях.
Который час? Шесть? Семь?
Ильхам очень плохо спал этой ночью. Он никак не мог устроиться на этом диване, потом заснул, неудачно во сне повернулся и чуть не упал. Гейдар Алиевич не сразу догадался, почему Ильхам примчался вдруг вчера вечером, Гейдар Алиевич отправлял его обратно, в город, к семье, но Ильхам не уехал и спать пошел в гостиную: в Баку неспокойно, черт его знает, кому можно сейчас верить, кому нельзя, а у Гейдара Алиевича после этого странного инфаркта больное сердце.
Рядом – ни одного родного человека, только Бяйляр.
Бяйляр – отличный парень, племянник Гейдара Алиевича (у Президента Азерабайджана только сейчас появилась наконец серьезная охрана), Бяйляр как сын Гейдару Алиевичу – Как сын, но он не сын, поэтому Ильхам до утра нетался на даче.
– Вставай, вставай, – Гейдар Алиевич был в майке и спортивных штанах. – Избит генпрокурор. Джавадовы вздрючили, сынок, Особую полицию. И захватили ночью Генпрокуратуру.
– Переворот, выходит, – Ильхам сразу проснулся. – черные полковники идут?..
– В полный рост, сволочи! Намик уверен – они не остановятся.
Не так давно Намик Абасов возглавил министерство национальной безопасности.
– А где он сам?
На рабочем месте… Не сиди, Иля, времени нет.
– Пап, а ты куда собрался, извини… конечно…
– На работу.
– С ума сошел? – Ильхам натягивал брюки.
– В президентский аппарат.
– Соседям звони. Пусть… слово скажут… и дело сделают! Эдуарду позвони…
– У тебя две минуты, сын.
Алиев вдруг улыбнулся и вышел.
Никогда, никогда Гейдар Алиевич не бывал так красив, как в минуты опасности. В нем сразу появлялась такая теплота, такая легкость, вмиг куда-то девались поза, державное начало (в нем всегда был виден лидер) и сразу пропадала та интонация, к которой все давным-давно привыкли – интонация государственного деятеля.
Зарифа-ханум была старше Гейдара Алиевича на несколько дней, точнее – почти на две недели; он родился 10 мая, а Зарифа-ханум чуть раньше, 28 апреля.
Офицер КГБ, капитан, уже капитан, но какой же он стеснительный, этот Алиев: познакомились они на свадьбе Тамерлана, брата Зарифы; Алиев был в синем костюме и голубой сорочке, да еще и глаза голубые, европейская внешность, – Зарифа влюбилась с первого взгляда, пригласила Гейдара на «белый» танец, она была смелее, чем он; и пока они танцевали, будущий Первый секретарь ЦК КП Азербайджана мучительно соображал, как ему напроситься на новую встречу.
Зарифа сообщила, что она – врач-стоматолог, и Гейдар, великий актер (он же Гамлета играл!), чуть не заплакал:
– А у меня зуб болит… Пять дней болит, с ума схожу… Может, посмотрите? Ничего не помогает – совсем! Куда прийти?..
Зарифа испугалась, тут же предложила взять такси, ее работа – совсем рядом, там есть дежурный врач, но Гейдар испугался еще больше, сказал, что купил баралгин, поэтому до утра доживет…
Синий костюм, голубая сорочка и голубые глаза…
Так, как Алиев, в Политбюро ЦК КПСС никто никогда не одевался.
После смерти жены… Когда Алиев узнал о болезни Зарифы-ханум, в нем сразу что-то надломилось, почва ушла из-под ног, он растерялся, впервые в жизни растерялся: всесильный член Политбюро, любимец Брежнева, первый зампред Совета министров, курировавший всю медицину Советского Союза, рыдал как ребенок перед своими… да, подчиненными… перед врачами, умоляя Николая Николаевича Блохина, главного онколога страны, спасти Зарифу Азизовну.
Болезнь Зарифы-ханум для московских врачей – настоящий бой без правил. Они, сотрудники ведущего онкоцентра страны, приняли этот вызов, они действительно сделали все, что смогли.
«Коллеги, все со мной ясно», – твердо сказала Зарифа-ханум за неделю до смерти.
Да, она была замечательной женщиной, у нее был дар создавать мир между людьми.
Весна 70-го, в Баку проходит Декада искусства России, специальный теплоход, который идет на Нефтяные камни, Магомаева – нет, Синявской – тоже нет, их ждут, вот-вот приедут. Гейдар Алиевич с супругой, с детьми, а их – нет, не явились.
Министр культуры докладывает:
– Гейдар Алиевич, певец Магомаев срывает концерт.
– Ой-ей-ей… Как срывает?
Министр опустил голову.
– Не пришел…
С юных лет Муслим был для Гейдара Алиевича и Зарифы Азизовны как сын.
– А Синявская? – улыбнулась Зарифа-ханум.
– И она не пришла, Зарифа Азизовна…
– Все понятно! – махнул рукой Гейдар Алиевич; ему нравилась Синявская, особенно – ее голос, он очень хотел, чтобы Тамара и Муслим поженились, но с характером Муслима это непросто, конечно, сильная женщина, только сильная женщина может быть рядом с ним.
– Вот ведь… а? – Гейдар Алиевич растерянно смотрел ни Зарифу Азизовну. – Надо же!
– А слушай, что важнее? – вмешалась Зарифа-ханум. – Любовь? Или концерт?
– Важнее дисциплина… – заметил Гейдар Алиевич, но Зарифа Азизовна перебила мужа:
– Ай, слушай, поехали без них, если что-то у детей оборвется, ты больше будешь переживать, чем я…
На свадьбе Тамары и Муслима Гейдар Алиевич сказал: «Когда я слушаю, как вы, Тамара и Муслим, поете вместе, у меня возникает ощущение, что я сам совершил хороший поступок…»
С Зарифой-ханум была жизнь. Без нее – могила.
О болезни жены Гейдар Алиевич узнал от врачей. Дети не знали. Он молчал до последнего.
Если бы дети знали, ему было бы, наверное, легче, один в поле не воин, но Гейдар Алиевич говорил Ильхаму и Севе, что им волноваться не стоит, что маме вот-вот станет легче, не та болезнь, когда надо волноваться, самое главное сейчас – верить врачам…
Сева и Ильхам – верили; Гейдар Алиевич ведет всю медицину в стране, кто, как не он, может помочь Зарифе Азизовне…
У него, Алиева, что-то страшное творилось с зубами. Врачи сказали – на нервной почве. Алиев – в бреду, температура под сорок, сбить не получается… Непостижимо, но Алиева (если бы он знал!) перевели в тот же самый бокс, где через дверь, в соседней палате, умирала его жена…
– Спасайте Гейдара, коллеги, – повторяла Зарифа-ханум. – Со мной все ясно, спасайте Гейдара…
После смерти Зарифы Азизовны, когда Алиев своими глазами увидел, что жизнь имеет конец… да, это был уже совсем другой человек. Когда два сильных корня намертво врастают друг в друга, питают друг друга своими соками, силой, и вдруг один из корней умирает… – Алиев опустел, в нем проступило – в этот момент – такое одиночество… он сразу постарел, и работа (даже работа!) его не спасала. Он упрямо загружал себя работой, всегда очень поздно приезжал домой, но легче ему не становилось. Огромный «ЗИЛ» Члена Политбюро несется по ночной Москве (после совещания, в одиннадцать вечера), и вдруг Гейдар Алиевич разворачивает машину и просит отвезти его на улицу Горького, к памятнику Пушкину.
Здесь, у памятника, и были когда-то их свидания с Зарифой Азизовной. В Москве они встречались только здесь, у Пушкина.
Ночь, людей мало, темная Москва. Самое главное – не заплакать.
Алиев выйдет из машины, постоит…
Стоял он всегда очень долго.
Хорошо, дети не видят, он ведь правда может заплакать…
Почему Зарифа-ханум, сама врач, академик, пропустила собственную болезнь?
Врачи, даже очень хорошие врачи, она ведь такая?..
На месяц бы раньше, хотя бы на месяц!..
Ильхам рыдал, не выходил из своей комнаты, на Севу стало больно смотреть, Сева сходила с ума.
…Отвратительно продвигался БАМ (Алиев курировал более двадцати отраслей), тоннели строились очень медленно, тяжело, погибали люди, много людей, тоннели постоянно заливала вода. И железнодорожники, «спецстрой», и местные власти скрывали количество погибших (были и обмороженные, все, как на целине когда-то), но, прилетев в Тынду Гейдар Алиевич первым делом отправился на местное кладбище, пересчитал все свежие могилы…
Он не прощал, если ему врали в лицо. Он говорил, что болтуны так же опасны, как опасны убийцы.
Да, в Совмине Гейдар Алиевич работал за двоих: за себя и за премьера Тихонова; Николай Александрович старился буквально на глазах. Но работа не защищала Алиева от одиночества: с этой проблемой он уже не справлялся.
Алиев боялся старости! Он обожал Малый театр, любовался Царевым в роли Матиаса Клаузена, но величие старости (Царев излучал величие) это театр, это все-таки театр!
Старость – как прелюдия к смерти, как начало смерти… – впрочем, Гейдар Алиевич не любил и себя молодого! Его тяготили воспоминания о Нахичевани. О голоде – жутком голоде ледяных нахичеванских зим…
Нет, Нахичевань никогда не согревала его душу, и никогда Гейдар Алиевич не называл себя «нахичеванцем»: никогда!
Позже, в Баку, Алиев сделал все, чтобы этот город – Баку – стал его городом, чтобы его жизнь началась бы здесь с чистого листа…