Гайдар ничтожен. Типичный карьерист. Если Гайдар ничтожен, значит, рядом с ним встанут, пользуясь его недостатками, те, кто совсем не ничтожен, это будет хунта, сей час создается хунта, то есть КГБ скоро опять будет повсюду, ибо хунту надо охранять, ведь хунта, если она пришла, если она есть, уже никуда не уйдет…
Сегодня… – он ткнул куда-то в воздух указательным пальцем, – сегодня в России сложилась такая ситуация, когда невозможно, скажем, поддержать парламент, потому что Руслан Имранович Хасбулатов ведет к двоевластию: опять белые и красные! А это значит, что я… – Григорий Алексеевич поднял голову так высоко, что из рубашки сразу вылезла его худая, длинная шея, – это значит, я хоц-цу, чтобы все россияне и ты… в том числе… – он ткнул пальцем ей в живот, – то есть все, кому в этой ситуации дано поумнеть, сразу бы поумнели! Сразу и вмиг! Еще я хоц-цу, чтобы наши граждане вспомнили все книги, которые они когда-то читали, особенно историю, потому что исторические книжки, Алина, пишутся не от любви к истории, а от растерянности перед сегодняшним днем!
Иными словами, так: сейчас мы еще слабы, конечно, но завтра, уже завтра, нам – всем – надо будет приниматься за работу. Тогда через пять-шесть лет… мы получим нормальную страну. Сколько же воевать нам друг с другом! Я живу для тебя, ибо ты живешь для меня, вот – нее!.. Страна как общий дом… вот за это мы с тобой сейчас выпьем, – лады?
– Если ты со своим бюджетом живешь для меня, я сто пудов живу для тебя… – кивнула Алька, но Григорий Алексеевич так сейчас увлекся, что слышал только сам себя. Он хотел еще что-то сказать, но Алька – вдруг – дотянулась до его губ и неловко его поцеловала.
– А ты в любовь веришь? – быстро спросила Алька.
Григорий Алексеевич оторопел.
– С оговорками… – сказал он после паузы.
– Брачный контракт, что ли? – удивилась Алька.
– Как можно любить по контракту, что ты, Алина Веревкина! – Григорий Алексеевич подошел к ней, взял ее за подбородок и уже сам быстро поцеловал в губы. – Штирлиц, он… в разведке… за деньги служил?..
Одну руку Григорий Алексеевич осторожно положил ей на грудь: рука была потной.
«Трепещет…» – догадалась Алька.
– Не-е… я в любовь верю, – Алька ловко вывернулась из его крепких рук. – Хотя мужчина и женщина, по-моему, вообще не должны жить вместе! Вон, Витька Чермет как Зойку любил, мою одноклассницу, это ж поэма была… Сразу поженились. Как восемнадцать стукнуло. Зойка ребенка хотела. Куда бы они ни явились – все ручка в ручку, голубок да горлица – загляденье!
Алька уселась в кресло, закинула ногу на ногу и потянулась за сигаретой.
– Утречком однажды… Витька проснулся, Зойка рядом лежит, дрыхнет, груди в разные стороны раскинулись (Зойка в теле была). Витька, значит, на кухню рванул, чтобы любимой жене завтрак сделать, обрадовать ее бесконечной заботой! Курить можно?
– Конечно, нельзя.
– А он что умеет-то, этот Витька? Ничего, кроме яичницы.
Стоит Витька у плиты. Голый, разумеется, лето было, только фартучек для экзотики напялил. И – яйца лупит!
Зойка проснулась, видит – муж в передничке, в постельку завтрак желает подать! А из-под передничка, в натуре, торчит его «размер успеха», как Евик говорит, подружка моя. Зойка… раз красотища и забота такая… тоже, блин, в долгу не осталась. Витька завтрак хреначит, любовь свою Зойке выражает, а она, значит, свою, встала на коленки и тоже любовь демонстрирует, потому как язычком надо работать, а не болтать!
Залезает, короче, Зойка ему под передничек и долбит кинжал, как воробей зерна!
– Так… – Григорий Алексеевич разлил в бокалы вино. – И чего?..
– В этот момент Зойке в спину… она ж голая была, летит со сковородки капелька масла… Р-раз – и прямо ей на копчик. Если сильный огонь, яичница будь здоров как пуляет, без глаза можно остаться!
Зойка от боли так зубы сжала, что Витькино копье у нее в глотке осталось, представляешь? Челюсти у Зойки, как у акулы, да и мордой она на акулу похожа…
– Не может быть…
– Отгрызла!
– Правда… што ли?..
– Век воли не видать! – обиделась Алька. – Лоханулась, короче, по полной программе. Как не подавилась – не знаю: сожрала сосиску любимого мужа, всю их надежду на будущее счастье!
Григорий Алексеевич с интересом смотрел на Альку Простые люди всегда расскажут что-то такое, от чего волосы дыбом… – при каждом удобном случае Григорий Алексеевич изучал собственную страну и собственный народ.
– От боли Витька так заорал, – оживилась Алька, – вся их улица сразу проснулась. А как не заорать-то, ведь боль адская! Схватил Витька с плиты сковородку и с размаха врезал Зойке по темечку! Адвокат потом говорил, что Витька собой не владел, рефлекс защитный – сковородка!
Удар был такой, Мохаммед Али позавидует. Зойка рухнула на пол. Хорошо, живая осталась! Он же ее, простодыру, забить мог к чертовой матери!
Григорий Алексеевич слушал очень внимательно.
– Поместили их, короче, в одной больничке! У Зойки – сотрясение мозга, стресс и ожоги второй степени. А Витька – чистый инвалид, был член – нет члена, Зойка съела, любимая жена! Вместо яичницы.
Хирург бился-бился, но хобот ему так и не пришил. Случай, говорит, очень редкий, опыта нет, это ведь только в войну что хошь пришивали!
Сначала Витька и Зойка развелись, потом Витька на нее в суд подал – по увечью. Ну а Зойка в ответ пол-Кавказа на него натравила. И все почему? Потому, что он – козел, я считаю…
Григорий Алексеевич молчал.
– Трагическая история, – наконец произнес он. – «На полтиннике не сошлись. А ведь какая любовь была…» – процитировал он кого-то. – Если это не анекдот, конечно.
– Какой анекдот: Вологда, улица Ленина, дом пять. Проверь!
Алька подумала, что она, наверное, много говорит, давно пора приступить к делу.
– Потрогаешь?
И она опять поднесла Григорию Алексеевичу свою грудь.
– Позже, Алина Веревкина. В кровати.
– Так ведь придет кто-то…
– Придет, – кивнул Григорий Алексеевич. – И что? Целовек пришел и ушел. У нас с тобой вся ночь впереди.
– Брачная.
– Почти. Ты – красивая…
– Спасибо.
– Правда, все как у ребенка…
Григорий Алексеевич внимательно изучил ее кучерявую розу.
– Я когда, Алина Веревкина, голую девушку вижу, меня как током бьет. До сих пор, представляешь?..
– Глаза у тебя, Гриша, чудные.
– Ага… – согласился он. – Не спорю. А какие, Алевтина Веревкина?
– Как у Родины-матери, знаешь? Которая с мечом.
– Да ну… – Григорий Алексеевич оживился. – Я цто, на бабу похож? Слушай, эта… Родина-мать твоя… которая нас все время куда-то зовет и не всегда по приятному поводу…
– …вот-вот… – поддержала Алька.
– Ты лучше сразу все снимай, – предложил Григорий Алексеевич. – А Родине-матери… оц-цень хочется сказать: слушай, мать! Ты с «отцами народов» больше не связывайся, хватит.
– Тогда так… – Алька поднялась с колен. – Ставь музыку. Знаешь, почему я вся в белом?
– То есть? – Григорий Алексеевич поднял голову.
– Белая юбка, белый лифчик и белые трусики?..
– Па-ацему?..
– Потому что я сдаюсь!
– Тебе, Алина Веревкина, Скрябин подойдет?
– Не… ну ты еврей… – уверенно сказала Алька. – Это у евреев что под рукой, то и в ход… Губы у тебя тоже странные.
– А какие? – заинтересовался Григорий Алексеевич.
– Женские… Рыбий рот.
Алька хотела что-то еще сказать, но вдруг раздался звонок в дверь.
Гости пришли все-таки! Алька схватила кофточку и лифчик.
– Здесь сидеть? Или слиться?!
– Иди в спальню, – Григорий Алексеевич кивнул на соседнюю дверь. – Туда никто не войдет.
– А свет можно включить?
– Тебе все можно, Алина Веревкина! Ты мне понравилась, знай это!
Он вышел. Альку поразила его спина: какая – то уставшая, покатая, да и рубашка мятая…
Ух ты, какая кровать!
Не спать, не спать, не спать…
Надо обязательно дождаться Григория Алексеевича, она же при исполнении, когда девушка при исполнении – спать нельзя, это некрасиво…
Интересная у Альки жизнь все-таки: не знаешь, где проснешься, в какой стране, в каком городе и с кем, ведь география сейчас – весь мир…
Алька догадалась, что у гостей Григория Алексеевича (их было трое, и один совсем не говорил по-русски), где-то на Сахалине есть гешефт: шельф, нефть, попутный газ, терминалы… правда, Алька слышала сейчас только отдельные слова, слышала, как смеется Григорий Алексеевич…
Англичане просили о помощи. Говорили о законах, о деньгах, а Григорий Алексеевич вспомнил о Лондоне, где его детки то ли уже живут, то ли очень хотят жить, потому что в России его деток могут убить.
Говорил о том, что им нужны хорошие дома, каждому по дому, потому что скоро у них будут семьи и они мечтают о гражданстве.
«В России убьют, в Лондоне не убьют? – удивилась Алька. – Хрень какая-то: уж если кто захочет, так где хочешь убьют…»
Она лежала на кровати, дверь в гостиную оставалась полуоткрытой. Григорий Алексеевич благодарил англичан за то, что они помогают России, обещал, что Ельцин их поддержит, говорил, что на Сахалине очень хороший начальник с длинной татарской фамилией, очень любит деньги, поэтому на него можно положиться…
Алька засыпала.
Разговор был спокойный, мирный. Кто-то предложил выпить, зазвенели бокалы…
Григорий Алексеевич обещал быть в Лондоне, чтобы «сверить часы», и пожаловался, что в Москве мало приличных, закрытых ресторанов; деньги есть, а пойти ему некуда, люди сразу его узнают и мешают отдыхать…
Потом Алька почувствовала, что кто-то аккуратно стянул с нее юбку и чулочки, бросил их на пол, а вот трусики не тронул, лег рядом и тут же заснул.
«В Президенты хочет, а детки – в Лондоне», – подумала Алька, но эта мысль сразу потерялась в ее голове. Она спала, нежно обнимая подушку, и снилось ей, что Григорий Алексеевич влюбился в нее по уши, что в Лондоне у них будет большая карета и еще – привратник в ливрее, что жить они будут во дворце с башней, на берегу большой реки и вернутся в Россию не скоро, только весной, когда сойдет наконец этот черный снег, и Григорий Алексеевич обязательно станет здесь Президентом…