Рюмка с коньяком стояла на самом краешке письменного стола. Ельцин не пил. Его голос становился все громче и тяжелее, а в воздухе все чаще мелькал указательный палец. Ельцин с трудом вырывал из себя ленивые, как вчерашние макароны, фразы Бурбулиса: каждая его записка – это доклад по диамату, фразы – длинные, бесконечные, речь не человеческая; Ельцин с такой силой, с таким омерзением вырывал из себя всю эту массу, словно мог подавиться. И ему вдруг стало стыдно перед Полтораниным. Просто стыдно. Только раз он позвал Полторанина, посадил перед собой, значит, надо дочитать этот текст до конца.
В 1913-м Россия отмечала трехсотлетие дома Романовых. Николай Александрович Романов был царем, но не был государем, тем более – великим: после трех лет Первой мировой войны это осознала наконец вся Россия. Николай Романов (так же, как и Горбачев) не хотел (и не умел) проливать кровь. И – проливал ее беспощадно: Кровавое воскресенье, 1905 год, Ленский расстрел, «столыпинские галстуки», война и революция.
На самом деле между Николаем Романовым и Михаилом Горбачевым было очень много общего, прежде всего – личная трусость и колоссальный, все время возрастающий страх перед собственной страной.
Горбачев действительно заготавливал – на черный день – колбасу и занимался срочной приватизацией своей московской квартиры.
Раиса Максимовна торопилась: завтра может быть еще хуже.
Колбасу везли ящиками, но не только колбасу: консервы, макароны (Раиса Максимовна очень любила спагетти), коньяки, вино, виски…
Россия, Россия… кому же ты досталась, господи!
У Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко не было страха перед своей страной (пусть по некой наивности, как у Брежнева, но не было!). Иное дело – последний царь и последний Генсек. В первой четверти XX века Россией уже руководили специалисты по диалектическому материализму – Владимир Ленин и Лев Троцкий. Но разве им, Ленину и Троцкому, холодным, жестоким, совершенно безжалостным (Троцкий особенно) людям, могло прийти в голову то, с чем все последние месяцы, слета 91-го, бегал по Кремлю Бурбулис: разоружить страну, раздарить собственные земли (Крым, например), нанести смертельный удар по экономике, по рублю, по своим заводам, то есть уничтожить все (именно так – все), что получила, чего добилась огромная страна, Советский Союз, за 70 лет.
Все империи рано или поздно разваливаются.
Так жестоко, как Советский Союз, не разваливался никто и никогда.
Оправдатели реформ настаивают: иначе быть не могло. Есть, бывают в истории такие годы, когда другого, щадящего людей пути просто нет. Тем более когда идет переход – от «плана» к «рынку».
Кровь людей – это, мол, «переходные сложности».
А Польша? Чехия? Весь соцлагерь?.. Венгрия?
Или там, – в Европе, дорога в «рыночный рай» так же устлана – телами мертвецов?
В 1936-м, когда Красное колесо крови не понеслось, пока еще, как чумовое, по городам и весям Советского Союза, когда массовых расстрелов – почти не было, СССР потерял («естественная убыль населения») 2,8 миллиона человек.
В 1937-м, когда НКВД, Сталин уже озверели, когда террор против собственного народа лихорадочно набирает энергию, потери – уже совершенно чудовищные: 3,1 миллиона человек.
То есть погибает на 290 тысяч людей больше, чем в предыдущем, 1936-м, и это уже не «естественная убыль».
Следующий, 1938-й. Еще больше – почти 400 тысяч человек.
Естественная смертность в России (не в СССР, это очень важно, именно в России) накануне реформ, в 1991-м, – 1700 тысяч человек. А 1992-й, первый год Гайдара-Чубайса? Смертность поднимается: на 117 тысяч людей больше.
(Он был бы страшнее, этот взрыв, но в домах еще есть, слава богу, запасы продовольствия. Самое главное – есть запас здоровья. А впереди – 93-й, самый чудовищный. Маховик «реформ», лихо раскрученный Чубайсом, убьет – внимание! – еще 447 тысяч человек.)
Итак, погибшие:
1937-1938-й, когда расстрелы, – почти 700 тысяч,
1992-1994-й, когда реформы, – 850 тысяч человек.
Результаты? Да. Результаты[6].
В XX веке больше, чем Ельцин, убивали только Гитлер, Сталин и Мао («культурная революция»)! Янки в Сайгоне, Пол Пот и кхмеры в Кампучии… – да, даже эти подонки не пролили столько крови, как Гайдар и его сторонники, хотя камбоджийский диктатор-извращенец Пол Пот – проклятое всем миром имя.
Только за три года (1992-1994-й) реформы Гайдара-Чубайса убьют в России почти миллион человек. На 150 тысяч людей больше, чем расстрелы и ГУЛАГ 30-х годов. (Перевес смертности над рождаемостью быстро поднимется аж до миллиона человек в год, годовая убыль людей – как если бы в России бушевала гражданская война.)[7]
Огромная страна. Великая страна. Родина Пушкина, Менделеева, Чайковского, Льва Толстого, Харитона, Ландау, Королева…
И никто, никто не понимал до конца, кто он, этот Ельцин? Никто не увидел в Ельцине – Ельцина?..
Так что может быть?
Полторанин замер. Он сразу понял все, что хочет услышать от него Президент Российской Федерации, и приготовился к ответу.
Ночь плотно окутала дачу, и в небе мерцали звезды, равнодушные к тому, что происходит на земле…
– А идея, между прочим, отличная, да? – Полторанин встал, перевернул стул спинкой вперед и сел прямо перед Ельциным. – И Гена… Гена ведь сочинил, да?.. Гена добротно накатал, хорошо…
Ельцин бросил бумаги на стол и потянулся за рюмкой.
– Михал Сергеич-то что… – Полторанин шмыгнул носом, – Михал Сергеич сначала себя в гроб загнал, а теперь шевелится, тесно ему в гробу, кувыркается!
Рюмка скрылась в кулаке Ельцина так, что ее вообще не было видно. Из-за пальцев виднелся лишь маленький кусочек красного стекла.
– Из СНГ, Борис Николаевич, – Полторанин опять шмыгнул носом, – тоже, я думаю, мало что выйдет, – ага! Кто-нибудь, Гамсахурдиа, например, сразу взбрыкнет, иначе его ж свои… местные товарищи не поймут. Они ж все там, в Грузии, власти хотят, все как один, народ такой, все с детства знают друг друга, как же тут уступить?
Ельцин молчал, уставившись на шторы.
– А надо как? – шмыгал носом Полторанин, – Братский Славянский Союз. Братья мы или кто? Плюс, допустим, Назарбаев. Почему нет? Русских в Казахстане – море. Да и хохлов. Назарбаев будет как приманка. Пусть все видят, к нам дорога открыта! И вот тут, Борис Николаевич, интересная получится вещь. Не мы, выходит, виноваты, что к себе в Союз кого-то не позвали. Так? Так. А они, ребята с окраин, тот же Гамсахурдия, виноваты, что к нам не идут…
Ельцин молчал, и Полторанину показалось, что он его почти не слышит.
– …А чтобы новые краски, Борис Николаевич, были, чтоб СНГ, значит, не реставрировал СССР, ибо на хрена это надо, в Славянский Союз можно, я думаю, Болгарию пригласить.
– Кого? – удивился Ельцин.
– Болгарию! – повторил Полторанин. – Почему нет? Тоже славяне. На правах конфедерации. Как Бенилюкс: три-разные страны, а ведь как одна, между прочим…
А еще лучше – Кубу. Ну а что она там, понимаете, в океане болтается, как не пришей кобыле хвост? Кастро до черта нам должен, не отдает, потому как нечем, так мы у него весь остров заберем – плохо, что ли?
Америкосы счастливы будут; мы теперь друзья, доллар у нас – вторая валюта, наши рынки для америкосов сейчас полностью открыты, значит, Куба – тоже открыта! У Франции там, рядом с Кубой, есть Гваделупа: заморская территория Франции. А у нас будет Куба. Заморская территория России. Ведь Кастро в социализм по ошибке попал. Так мы эту ошибку незаметно исправим.
– Шта-а? – Ельцин поднял глаза. – Как… попал?..
Он действительно очень быстро пьянел.
– Рассказать? На Кубехороший кагэбэшник был – Алексеев. Умный парень, кстати – из Омска. А Кастро все время хотел с Кеннеди встретиться. Завязал с наркотой, Че Гевара не смог, его шприцы у них в музеях под стеклом, а Фидель завязал, научился быстро завязывать галстуки, – рвался, короче, в Америку, как беременная невеста к своему жениху. – А Кеннеди упертый был. Кастро тут же взял под контроль весь игорный бизнес в Гаване, – разве Кеннеди, особенно его семье… отцу, Харту, господам Боккарди, контролировавшим поставки рома, это все понравится?
Тогда Алексеев… в нашей резиденции на Варадеро… спокойно так, на пальцах объяснил Фиделю, что американцы сейчас перекроют Кубе все страны НАТО, а мы, СССР, если он к нам не придет, закроем для него свой лагерь – социалистический.
И вот кому он тогда будет свой сахар продавать?
Сделать революцию, не спросив у Америки разрешения! Или у нас? – Кастро призадумался. Все взвесил. И быстро стал коммунистом. – Но Куба – это на перспективу, Борис Николаевич. А пока на троих: Россия, Украина и Белоруссия. В России любят, когда на троих!
Ельцин чувствовал, конечно, что Полторанин сейчас ему просто подыгрывает, но Ельцин за этим его и позвал, чисто царская черта, между прочим, призвать ближнего боярина и для вида спросить у него совет, хотя все вопросы внутренне уже решены.
Полторанин хорошо знал Ельцина, знал, как надо вести разговор, чтобы Ельцин, тем более – подвыпивший Ельцин, был бы доволен.
– А столица – в Киеве, Борис Николаевич. Почему нет? Мать все-таки! Михал Сергеичу скажем спасибо, выпросим ему еще одного Нобеля, чтоб Раиса Максимовна не очень злилась, потом в пять секунд собираем…
– То есть конфедерация славян, я правильно понял? – перебил его Ельцин.
– Ага, – Полторанин прищурился. – И это отлично будет… ага!
– Я вот шта-а думаю, Михаил Никифорович… – Ельцин вдруг встал, отодвинул штору, – а шта, если…
– Что «если», Борис Николаевич?
Ельцин резко повернулся к Полторанину:
– Вдруг он нас всех… арестует, понимать? И – в тюрьму? Ему ж одного кремлевского полка хватит. Тысяча человек!
– Кто? – опешил Полторанин.
– Горбачев.
– В какую тюрьму? За что?..
– За это самое, Михаил Никифорович…