На даче не было зала, только небольшая гостиная. Торжественный акт подписания официальных документов Беловежского соглашения Шушкевич предложил провести в столовой. Все-таки там есть где разместиться. Офицеры охраны сдвинули столы, а белые скатерти заменили на протокольное зеленое сукно.
Стрелка часов подходила к десяти.
Перед подписанием Ельцин пригласил к себе Кравчука и Шушкевича – выпить по бокалу шампанского.
– Мы… пока много не будем, – сказал Кравчук. – А опосля – отметим!
Они чокнулись.
– Зачем ты Бурбулиса держишь? – осторожно начал разговор Леонид Макарович.
– А шта… по Бурбулису? – не понял Ельцин.
Он был бледен. Ельцин плохо себя чувствовал и почти не спал сегодня: опять ноет сердце, но он никому не говорил, не жаловался – боялся, врачи опять, как было только что, в октябре, уложат его в постель.
– Гиена в сиропе, твой Бурбулис… – махнул рукой Кравчук. – Как яблоко, по любому поводу падает к твоим ногам…
– Он противный… – согласился Ельцин и отвернулся от Кравчука. Было понятно, что говорить сейчас не о чем.
– Ну и чего ж?.. Может, пойдем? – настаивал Кравчук.
– Куда? – не понял Ельцин.
– Так подпишем уже…
– Подпишем… Сейчас пойдем.
Ельцин встал и тут же опустился обратно в кресло.
Ноги не пошли. Одеревенели.
– Пойдем, Борис…
– С-час пойдем…
И Ельцин опять отвернулся к окну.
– Ты, Борис, как сумасшедший трамвай, – взорвался Кравчук. – Што ты нервничаешь, ты ж Президент! Сам робеешь, ну и от тебя всем робко… – Нельзя ж так, ответственный момент. Распишемся – и сразу легче будет!
Ельцин смотрел куда-то в окно, а там, за окном, вдруг поднялась снежная пыль, с елки, видно, свалился сугроб.
– Надо Бушу, понимашь… позвонить, – наконец выдавил он из себя. – Пусть одобрит решение. Нам с ними жить… потом.
– С кем? – поднял голову Шушкевич.
– С американцами.
– А, с американцами…
Часы показывали девять тридцать утра.
– Ну что, это… мысль, – вдруг согласился Кравчук. – Правильно, пусть одобрит. Позвоним!
И опять за окном что-то свалилось, – может, ком снега с крыши?
– Зачем звонить?.. – не понимал Шушкевич.
– Разрешение треба, – пояснил Кравчук.
Погода хмурилась! На лес опускались свинцовые тучи, поэтому комната, где находились руководители трех пока еще… советских республик, напоминала сейчас гроб: потолок был декорирован грубым красным деревом с крутыми откосами под крышей.
Когда-нибудь здесь сорганизуют музей, – засуетился Шушкевич. – Как в Ялте, да? Трехстороняя встреча. И отсюда пойдет новая жизнь в Европе…
– Ну, шта… позвоним? – Ельцин поднял голову и пристально посмотрел на Кравчука. – А?
Шушкевича, похоже, он в расчет не принимал.
– Сейчас десять, там… значит… – Кравчук нахмурил лоб.
– Разница восемь часов, – сказал Ельцин. – Не надо спорить.
– Плюс или минус? – уточнил Шушкевич.
– Это – к Козыреву… – отмахнулся Ельцин. – Он знает, потому что специалист.
Шушкевич выглянул в коридор:
– Козырев здесь? Президент вызывает.
За дверью топтались все члены российской делегации.
– Слушаю, Борис Николаевич, – Козырев наклонил голову и вышел вперед.
– Немедленно позвоните в США, – Ельцин, кажется, обретал уверенность. – И… найдите мне Буша, – быстро! Я сам… буду с ним говорить.
– В Вашингтоне два часа ночи, Борис Николаевич.
– Так разбудим, понимашь…
– Не-не, наседать не надо… – испугался Кравчук.
– Правильно, – поддержал Шушкевич. – Америка все-таки. Спросонья человек… Сбрехнет что-нибудь не то… Или пошлет нас.
– Товарищ Каддафи, Борис Николаевич, в Ливии… однажды лично расстрелял свою охранницу из отряда «девственниц революции», которая сдуру его разбудила, – напомнил Козырев. – Прямо у кровати. А капельки крови велел лаком покрыть, не стирать, чтобы охрана знала: будить лидера революции нельзя!
– Да? – Ельцин выжидающе смотрел на Кравчука.
– Ага, – сказал Кравчук. – Переждем. Пообедаем пока.
– Отменяем! – махнул рукой Ельцин. – Вы свободны. Пусть поспит.
Козырев вышел также тихо, как и вошел. Все сидели как на иголках, но в этом признаваться не хотелось.
– Может, в домино? Как? – предложил Шушкевич.
– Состояние такое… будто внутри у меня… все в дерьме, – тихо начал Ельцин. – Понимашь, Леонид? Душа в дерьме… и все остальное. Никакой радости. Хотя… – помедлил Ельцин, – объявим новый строй, воспрянут люди. Ж-жизнь наладится. Кость, понимашь, мы имеем. Хорошую кость, – Ельцин что-то показывал руками. – Основу. Шампур. Остается наколоть мясо.
Шушкевич соглашался, кивал головой, но все время молчал, будто нет его здесь.
– Нельзя ничего упустить… – продолжал Ельцин. – И хватит этих «СС», понимашь: СССР, КПСС… Лучше – Содружество Независимых Государств. СНГ! Вот…
Шушкевич покачал головой:
– Не. Буква «г» нехорошо. «Г» это «г». Надо без «г». А то ж все прицепятся и насуют нам потом…
– Горбачев тоже с «г» начинается, – возразил Кравчук, но замолчал, потому что Ельцин сидел с каменными глазами.
Тишина была какой-то звенящей. Такое ощущение, что с каждой минутой воздух сгущался.
Шушкевич пожалел, что напомнил о «г», и решил хоть как-то разрядить обстановку:
– Любопытно, какой станет независимая Россия… – тихо начал он, удобно устроившись у окна.
– Коммунистов не будет, – оживился Ельцин. – Обеш-щаю.
– А комсомол, Борис Николаевич?.. – Шушкевич не знал, что бы ему такое спросить.
– Ну-у… – в голосе Ельцина скрипнуло удивление. – А шта… плохого, комсомол? Но иначе, я считаю, назовем… ш-шоб аллергии не было. Как, Леонид?
– А я почем знаю? – отмахнулся Кравчук.
– Тогда Ленина нашего… куда? – вдруг тихо спросил Шушкевич. – Идеологию – понятно… а Ленина? Нельзя ж – и сразу! В «г»! Неловко как-то. Некрасиво! – поправился он.
– Зачем… сразу? – не понял Кравчук.
– Я Ленина не от-дам, – твердо выговорил Ельцин. – Кто пойдет на Ленина… тот, понимашь, от меня получит! Я Ленина два раза читал. Все тома до единого. Два раза! А «Две тактики социал-демократии» зак-конспектировал, – Ельцин поднял указательный палец. – Ш-шоб ничего не упустить!
– Что ж тогда у вас Дзержинского сбросили? – удивился Кравчук. – Хорошая площадь такая… «Детский мир», и он, красавец. Штык революции.
– Ты, Леонид, не понимаешь… понимашь! Это была уступка. Населению.
Кравчук вздохнул:
– И часто, Борис, ты будешь уступать?
– Я?
– Ты.
– Ни-ког-да! – Ельцин ладонью резанул по воздуху.
– Что же тогда демократия? – сощурился Кравчук. Все-таки в нем за версту был виден бывший идеологический работник.
– А это когда мы врагов уничтожаем, но не сажаем… – объяснил Ельцин и опять поднял указательный палец. – Хотя кое-кого и надо бы, конечно…
Советский Союз все еще был Советским Союзом, Президент Горбачев все еще был Президентом… только потому, что Президент Соединенных Штатов Джордж Буш – спал.
После обеда Ельцин ушел отдыхать, а Кравчук и Шушкевич отправились на прогулку. Ветер был невыносимый, но Кравчук сказал, что он гуляет в любую погоду.
– А если Буш нас пошлет? – тихо-тихо начал Шушкевич. – А, Леонид? Скажет, что Горбачева они не отдают и – баста!
Они медленно гуляли по расчищенным от снега дорожкам: взад-вперед, взад-вперед…
– Не скажет! – отмахнулся Кравчук. – Гена, который гиена… все там, в этой Америке, пронюхал. Его человечек еще с месяц как ко мне подсылалси… Американцы согласны. Но мыслили, ш-шоб мы на Украине усе ракеты свернули. И вывезли в Россию.
– Погоди, – а мы?.. Белорусь?
– А их у тебя нема. Це мы – в три раза больше, чем ты, ниж Крым.
– Что Крым? – вздрогнул Шушкевич.
– Ельцин хочет, чтоб мы Крым в Россию бы перекинули. Я ж не против. В Крыму одни москали. Но тут так: либо Крым, либо ракеты. Ради бога, пусть Ельцин сам выберет. Плохо… знаешь что? Плохо Бурбулис. Это ж не человек. Это ж сплошная диверсия. Они с Полтораниным… как гадали? Папу на трон, папе горилку, а сами – смыкаты за мотузки…
– За шо? – не понял Шушкевич.
– Так за ниточки.
– А не рано мы… Леонид Макарыч, – как?
– Что «рано»? – не понял Кравчук.
– С СНГ. Людев настоящих мало, идей – мало, папа – держится за Ленина, как вошь за аркан. А что, если… провели?
– Кого?
– Гену этого! Мы тут наподписываем… черт знает что… И нас же потом за это… по тюрьмам!
– Кто?
– Горбачев. А американцы промолчат. Ваши, мол, дела, внутренние.
– А ты шо ж, думаешь… мы рано все к власти пришли?
Шушкевич остановился и уверенно возразил:
– Ну, не рано. Только…
– Шо «только»? Шо?
– Не, ничего…
– А?
– Ничего…
Кравчук отлично чувствовал Ельцина, его дикую, совершенно азиатскую силу. Он был абсолютно уверен: Ельцин не подпишет соглашение об СНГ. Испугается в последний момент. Еще больше, чем Кравчук, этого боялся Бурбулис. Новая, совершенно новая идеология возможна только в совершенно новом государстве; в силу своих слабостей Ельцин ни за что не справился бы со всем Союзом, нужно было быстро сократить территорию, поэтому (в том числе и поэтому) Бурбулис уничтожал Советский Союз.
Что легче: убить Союз или самоубиться?
Президент России проснулся около шести часов вечера: выспался.
– Коржаков!.. Коржаков! Куда делся?!
Коржаков стоял за дверью. Ждал.
– Слушаю, Борис Николаевич.
– Позвоните Назарбаеву, – Ельцин зевнул. – Пусть подлетает, понимать…
– Не понял, Борис Николаевич… – насторожился Коржаков. – Куда ему подлетать?..
– Вы… вы ш-та?.. – Ельцин побагровел. – Вы шта мне… дурака строите? К нам подлетает. Сюда. В Белоруссию! Прямо счас!
«Будет запой», – понял Коржаков.
– Назарбаев – мой друг! – твердо сказал Ельцин.
– Сейчас соединюсь, Борис Николаевич.
– И – чая мне… – Ельцин поднял голову. – С б-бараночками… Как вы любите! По вашему рецепту!