– И ведь не пожалели, Гейдар Алиевич, правда? – Расул угодливо смотрел ему в глаза. – Весь Баку знает: за Гейдара Алиевича Гулиев кому угодно сонную артерию перегрызет.
– Что ты, что ты, Расул, у нас есть кому постоять… за каждого из нас. И у тебя есть, ты не пальцем деланный, и у меня есть… Какие проблемы?
И Алиев опять засмеялся – так, смешками…
Расул похолодел: сталинский смех, ехидный…
– А главное в другом, Расул. Главное, чтоб долго мы с тобой жили. Вчера мне Эдуард Амвросиевич позвонил. Сердечно поздравлял. Хорошие слова говорил. А я, Расул, когда в опале был, лежал на Мичуринском, Эдуард, чтобы не встречаться со мной, в свою палату другой лестницей ходил; не дай бог, Горбачев узнает, что Эдуард Шеварднадзе с Гейдаром Алиевым за руку поздоровался, – какой ужас!
Всегда улыбался. Всем улыбался. Всем без исключения, – махнул рукой Алиев. – Всегда шел по трупам. Легко, как по паркету. У него на деньгах специальный человек был, Солико Хабеишвили, секретарь ЦК. Потом, когда срок пришел, он Солико убил. Сначала – посадил. А денег в Москву возили немерено, это ж страшное дело, слушай, возили, возили… Мне Эдуард сам рассказывал: в 41-м, в Тбилиси, от фронта такое количество молодых людей… откупились… – такие вот нравы. Зато ты, Расул, другой человек. Дальновидный, слушай, – засмеялся Алиев. – Учти: Эдуард в Грузии сейчас все потоки ведет. Сам контролирует, зять контролирует, племянник контролирует… он там не стесняется, слушай, от поставок сигарет до порта в Поти…
Гулиев так напряженно, так внимательно ловил сейчас каждое слово Гейдара Алиевича, что забыл об усталости.
– Наркотики? Может быть, – рассуждал Алиев. – Я ничего не исключаю. Ничего сейчас исключать нельзя. И там, в Тбилиси, и здесь, в Баку. Тот, кто что-то сейчас исключает, задуматься не хочет, тот совсем не политик. Настоящая политика – это когда ты никому не веришь. Если не веришь – не будет неожиданностей. Однажды какая-то глупая, бестолковая обезьяна так и не смогла научится лазить по деревьям… Так началась история человечества. Если политик хочет выжить, тем более на Востоке, ему надо уберечь себя от людей. Ведь все в нашей жизни – только от людей. – А на тебя Эдуард куксится. Может, вы там что-то не поделили? Ты съезди к нему, объяснись. Он же ревнует чуть-чуть, сам понимаешь…
Расул вздрогнул:
– Завтра же позвоню, Гейдар-бей. Даже сейчас могу позвонить. Только поздно уже.
– Зачем сейчас? Солнце уходит – голова тухнет! Скажи, Гейдар Алиевич посоветовал. Эдуард убивать умеет, Гамсахурдию тоже он рассчитал, знаю, что говорю. Игорь… у него, Гиоргадзе есть такой… Помнишь, Расул, на тебя покушение было?..
– Так это…
– Знаю. Все знаю. Я всегда все знаю. А сейчас спать иди. И ни о чем не думай. Завтра концерт у нас… торжественный… там встретимся, будем рядом сидеть, с семьей приходи, я вот тоже Ильхама возьму…
Расул встал.
– Спокойной ночи, Гейдар-бей.
– Что ты, Расул, что ты, – Гейдар Алиевич махнул рукой. – Я немножко еще поработаю. Спать… веришь? Спать совсем сейчас не хочу…
33
– Нурсултан, не занимайся х…ней, – понял? Ты… ты слышишь меня, Нурсултан? Возвращайся в Алма-Ату и сиди на телефоне, – я им все сейчас обломаю!
Горбачев так швырнул трубку, что рычаг чудом не раскололся. Рядом с ним, аккуратно поджав больную (фронтовое ранение) ногу, сидел Александр Николаевич Яковлев – самый хитрый и самый глубокий человек в Кремле.
Коржаков все-таки нашел Назарбаева во Внукове (приказ есть приказ), и Назарбаев тут же, не мешкая, доложил Горбачеву, что его тоже зовут в Вискули.
В Москве началась паника.
Если бы не Назарбаев, Президент СССР узнал бы о гибели СССР только из утренних газет.
– Бакатина убью, – подвел итог Горбачев. – Пень тупорылый! На кой мне черт КГБ, потерявший трех Президентов сразу?
Яковлев зевнул. Он вернулся в Кремль, к Горбачеву, после Фороса, их размолвка была недолгой, но взаимные обиды – остались.
Горбачев очень мелочен: подписав указ об отставке Яковлева, он тут же приказал отобрать у него служебный автомобиль, и к себе на дачу Александр Николаевич возвращался на «Волге» своего друга Примакова…
В 87-м, на заре перестройки, Яковлев предложил Горбачеву разделить КПСС на две партии.
Первый шаг к многопартийности: у рабочих – своя КПСС, у крестьян – своя.
– Уже и Яковлев гребет под себя… – махнул рукой Горбачев. Он был уверен, что одну из двух партий (крестьянскую, например), Яковлев захочет возглавить сам.
Пожалуй, Горбачева не боялся только один человек – Владимир Крючков, но Крючков – человек нерешительный. Аппаратчик, да еще нерешительный: он часто делал непростительные ошибки.
Зимой 89-го многотиражка Московского университета опубликовала небольшую заметку, где говорилось, что Горбачев с комсомольских лет сотрудничал с КГБ СССР. Автор доказывал, КГБ «подписал» Горбачева на стукачество вскоре после того, как он получил свой первый орден, то есть – с 17 лет. Яковлев так и не понял, кто же положил эту многотиражку Горбачеву на его рабочий стол, но все, что произошло с Михаилом Сергеевичем, было невероятно: он размахивал руками, что-то бормотал, сорвался на крик… Нечто подобное, кстати, было (когда-то) с Михаилом Андреевичем Сусловым, главным идеологом партии. Яковлев имел неосторожность показать Суслову письмо трех старых коммунистов, «сигнализировавших» родному ЦК, что Суслов, по их сведениям, не платит партийные взносы с гонораров за сборники своих речей. Александр Николаевич отметил это сходство: растерянность, почти шок, нелепые попытки объясниться…
Сменив Виктора Чебрикова на посту председателя КГБ СССР, Крючков намекнул Горбачеву, что какие-то документы (досье членов Политбюро обычно уничтожались – обычно – в день их избрания), – так вот, Крючков дал понять Горбачеву, что какие-то его доносы («образцы» работы, так сказать) пока целы. В чьих они руках – доподлинно неизвестно.
Что стало бы с Горбачевым, нобелевским лауреатом, если бы эти «образцы» оказались бы вдруг в руках западных журналистов?
– …А если этих троих, Саша, и – сразу в тюрьму? Прямо сегодня?
Горбачев с надеждой смотрел на Яковлева.
– Там же, в лесу. С поличным, так сказать… – как?
– Боюсь, – зевнул Яковлев, – арестовать-то, Михал Сергеич, некому…
Яковлев говорил по-ярославски, на «о».
– Ты что?! У меня – и некому? – взорвался Горбачев.
– Ага…
Горбачев был похож сейчас на ястреба – насторожившийся, вздернутый…
– И кто даст ордер… на арест-то? – Яковлев опять сладко зевнул, прикрывая ладонью рот. – Они, басурмане, ведь как рассудили? Есть Конституция – так? Каждая республика выходит из состава Союза, когда захочет. Ну и приспичило им выйти. На троих.
– Арестовать можно и без ордера, – махнул рукой Горбачев. – И – сразу объявить. Если Генпрокуратора не дает вдогонку ордер – отстранить Генерального и назначить любого, кто дает! Хоть тебя!
– Меня не надо… – Яковлев еще раз зевнул. – На спектакль похоже. Дальше рассуждаем. – Если Верховный Совет Украины поддержит, например, решение Кравчука, то какая депутатам разница, где сейчас сам Кравчук? У себя в кабинете, в тюрьме или у какой бабы на полатях? Он – все равно Президент Украины! Он и в тюрьме Президент. В камере. А если – в тюрьме, так они, пожалуй, за развал скорее проголосуют, ведь Кравчук-то мученик, за «нэньку ридну» страдает…
– Знаешь, ты погоди! – Горбачев выскочил из-за стола. – До июля все соцопросы говорили, что я на первом месте. Политики, е…и их души, неслись ко мне и говорили: раз они идут на выборы, им надо как-то маневрировать, чтоб понравиться! Теперь я вижу: некоторые так маневрировали, что им уже не выбраться, – Горбачев задыхался от гнева. – Ельцин, Саша, тоже был у меня перед Минском. Клялся, что они там – ни-ни! Только консультативная встреча.
Боялся, похоже, Шапошников сдаст. Они ж и его решили прихватить, он обосрался и на больничный ушел. Я, скажу, реагировал на Ельцина понимающе, хотя я ему совершенно не верил. Значит, когда мы Ельцина отправляем в Бутырку, я иду на трибуну, буду убеждать, убеждать, это я умею, если надо два, три часа и – беру инициативу…
Внушаю и внушаю. Я – на трибуне, Ельцин – в тюрьме. Чувствуешь преимущество? Хорошо: допустим, Верховный Совет что-то не понимает… ну и к черту тогда Верховный Совет! Чрезвычайное положение! Что это за перестройка, Саша, если Президент страны – уже лишний?!
А у меня, между прочим, есть функции и ответственность: или мы выходим наконец на какое-то общее понимание, или всех под арест, точка!
Александр Николаевич хотел подняться, но Горбачев сел рядом и коснулся вдруг его руки:
– Ну, Саша… как?
– Арестовать Ельцина с его неприкосновенностью, Михаил Сергеевич, может только Верховный Совет. После импичмента.
– Я – арестую! Саша, я всех арестую!.. Как в августе! Кремлевский полк арестует. Прямо на Ивановской, где стоят машины. Все, хватит тут!
Горбачев не договорил и в сердцах махнул рукой…
Он устал. Он правда очень устал.
– Если не будет согласия депутатов, – спокойно продолжал Яковлев, как бы не обращая на Горбачева внимания, – это уже переворот, Михаил Сергеевич. И вы… что же? Во главе переворота? Кроме того, свезти Ельцина в кутузку действительно уже некому, вот ведь как все… получилось…
– А Вадим Бакатин?
– Не свезет. Пареной репой завоняет. Не игрок он. Баба из Кирова.
Горбачев встал, открыл шкаф и достал бутылку «Арарата».
– Ты меня не убедил, Александр! Мы в конституционном поле? Да? Вы там с Ельциным что-то задумали? Хорошо, выходите на съезд. Я тоже могу подсказать варианты.
А они как пошли? Это ж политическая Антанта, черт возьми, перестроились так, что развалились.
Хочешь коньяку?..
– Не, коньяк я не очень… – вздохнул Яковлев. – Лучше уж водку. У вас пропуск кем подписан, Михаил Сергеевич?
– Какой еще пропуск?
– В Кремль. Его ж Болдин подписал, верно? А Болдин после Фороса сидит в кутузке. Выходит, ваш пропуск в Кремль тоже недействителен. Вот так, Михаил Сергеевич!