[13] – Сейчас я хозяин в стране!»
О встрече с Берией, об этой фразе Лиза Русакова донесла лично товарищу Сталину. Письмо дошло. Власик доложил. – И что? Вскоре исчезнет Власик, а не Берия.
Когда Иосиф Виссарионович умрет, Микоян, самый трусливый человек в Кремле, в клочья разорвет его портрет. Прямо на глазах охраны.
– Что вы делаете? – закричал Хрусталев.
– Усатого рву… – ухмыльнулся Микоян.
Через несколько дней Хрусталев тоже исчезнет. Все охранники дадут подписку никогда не рассказывать, как умирал на самом деле товарищ Сталин.[14]
Особняк Берии в Москве, дачи Маленкова или Хрущева, та же Пицунда, кстати, это уже иной стиль жизни; скорее уж Сталин был – в этом смысле – внесистемным человеком. Выбирая квартиру в Кремле, Троцкий, например, сразу потребовал выделить ему «собственную половину» Большого Кремлевского дворца: царские покои, нескончаемая анфилада комнат, одна за одной, одна за одной…
И просьба Троцкого, надо сказать, никого не удивила, даже Ленина.[15] Революция – это всегда потеря здравого смысла. Всегда! Да, обмануть Кремль, получив от «властей предержащих» все, что Кремль, «сука власть» могут дать («делиться надо!») человеку, но у Александра Исаевича неисправимо лагерный мозг! Досифей XX века. Встречаются на Руси такие люди: скорее погибнут, чем подвинутся. А Ростропович – наоборот, любит прихвастнуть, «уйти в винт», как он говорил, водился за ним такой вот веселый грех. Но историю, серьезно озадачившую Александра Исаевича, рассказал (в компании друзей) не Ростропович, нет, – рассказал его молодой товарищ, дирижер Павел Коган.
А лучше бы и не знать… честное слово!
Декабрь 73-го, страшная пора: КГБ ищет «Архипелаг», «Круг» и все последние тексты, вышедшие из-под пера Александра Исаевича.
«Сука власть» озверела. Правда, Андропов колеблется: если Солженицын покажет ГУЛАГ так, что весь мир вздрогнет (именно так: весь мир)… что ж, может быть, не так уж это и плохо, в самом деле. Запад и Соединенные Штаты лишний раз почувствуют внутреннюю советскую силу. Книги Солженицына не имеют права ускорять историю. Тем более выкручивать истории руки.
Поэтому «гебуха» – ищет.
Солженицын по-прежнему дружески близок с Вишневской и Ростроповичем. О них, об этой «тройке великих негодяев», пишут нынче все газеты. Особенно «Литературка». И опять – он чудом (снова чудом!) остался жив. Пережил покушение. Новочеркасск, его убийца-подполковник КГБ Иванов, укол рицином, три месяца в кровати, дикая боль, почти паралич.
«Вся возвращенная мне жизнь с тех пор не моя в полном смысле этого слова: она имеет вложенную цель…»
Самое трудное для русского человека – поверить, что он наконец счастлив.
Так вот, история: Ростропович и Коган возвращаются в Москву с гастролей. В самолете стюардессы дружно обносят Ростроповича. Даже стаканчик с минералкой пронесли мимо. А как? Враг народа! У него на даче, в зеленом сарайчике, похожем на ангар, живет Солженицын:
Над Москвой летят синицы,
В Кремль едут «чайки».
Проститутка Солженицын
Сочиняет байки.
Ну а самое главное – он не Солженицын, а Солженицер, сионист, да и Ростропович этот… черт знает что за фамилия!
Самолет снижается.
– У тебя, Пашенька, – Ростропович свесил очки, – с транспортом без стеснения? Так: ты тогда во вторую машину грузись, но не удивляйся, я с генералом армии в первой поеду…
Приземлились в Домодедово. К трапу подлетают «Чайка» и «Волга». Из «Чайки» выходит, улыбаясь, Николай Анисимович Щелоков, целует Ростроповича, они садятся и уезжают.
– Я остолбенел, – признавался Коган. – Явление Архангела Михаила меня бы удивило меньше, чем Щелоков в мундире генерала армии, лично встречавший Ростроповича. Сначала я подумал – арестовали Славу, в кутузку повезли! А потом сообразил, что едут они куда-то на пьянку…
Подходят двое. Козыряют:
– Товарищем Коганом вы будете? Мстислав Леопольдович приказал домой вас свезть. – «Волга» распахнулась. – Удобнее здесь? Или на втором сиденьице?..
– А у Коленьки… праздник был, диссертация, по-моему, – объяснял Ростропович. – Ну и, как всегда, небольшой концертик на даче. Вот меня, раба Божьего, прямо на Политбюро и доставили, то есть на дачу, на свежий воздух, в неофициальную, значит, обстановку. Мы там лихо до ночки развлекались…
В тот вечер на даче Щелокова выпивали (под «концертик») почти все руководители Советского Союза. Даже Андропов приехал, хотя у Щелокова с Андроповым были, мягко говоря, непростые отношения…
Обмануть, обмануть советскую власть! Так ее, гадину, развести… пусть и прислуживает, пара «концертиков» на дачах – пустяки, о которых и говорить-то не стоит, но в «минуты роковые» вести себя (Запад все видит!) исключительно по сердцу и по уму! Или Слава, друг и благодетель Слава, перед тем, как умчаться на Запад, причем умчаться с таким расчетом, чтобы: а) и многолетние визы были и б) был бы образ «узника совести» (тоже деньги!), или Слава, в обмен на какие-то услуги, заручился здесь, в Москве, поддержкой тех товарищей в генеральских мундирах, кто имеет решающее слово?..
Может быть, Слава тоже «на подписке»?
Госбезопасность грамотно контролировала – по всему миру – самых опасных беглецов из «советского рая».
Прежде всего – литераторов.
Ведь ходили же слухи, что в эмиграции на КГБ работали многие (в 91-м Буковский прямо говорил об этом с Ельциным, хотя своего не достиг, Ельцин не пустил его в архивы КГБ, вместо Буковского рассекретить в этих архивах все, что можно рассекретить и нужно рассекретить, отправили Полторанина; Буковского больше всех интересовала Мария Васильевна Розанова, супруга Синявского). Что заграница, что «совок»: люди (не бесплатно, разумеется) присматривали друг за другом. Главное условие – не трепать великие имена: Брежнев, Андропов… Прежде всего – Юрий Владимирович, будущий генсек, боялся, что наружу вылезут его еврейские корни! – Смешно, конечно, но генсеки плохо держали удар против них лично. Самое верное – купить издателя. Финансировать, например, тот же «Синтаксис». И не только «Синтаксис»! Они (журнал) не задевают Брежнева? Андропова? Нет. Найдите хоть строчку!
Тогда ладно…
Платными агентами советской госбезопасности были: Урхо Калева Кекконен, Президент Финляндии, легендарная Индира Ганди (за дружбу с СССР она получала двести тысяч долларов в квартал – наличными, хотя личное состояние ее семьи – сродни Рокфеллеру)…
Да, у кого-то из близких к Солженицыну людей была эта роль: глаз да глаз. Иначе бы Андропов не успокоился. А он вдруг успокоился. Во всяком случае, с дачи Ростроповича, где Александр Исаевич жил «безо всяких прав, непрописанный, да еще в правительственной зоне, откуда выселить любого можно одним мизинцем», не выселяли. И – «не проверяли, не приходили».
Случайность? Все может быть. Только Солженицын не верил в случайности: к моменту высылки из СССР его предали почти все. Однополчане и бывшая жена, одноклассники, подельники, Союз писателей, священники…
Это трудно, очень трудно: быть таким одиноким.
Разве может человек совсем без людей?..
Тяжелая печать легла на его лицо. Александр Исаевич был похож на старца Зосиму: огромный лоб со следами вулканической работы интеллекта мыслителя, худые щеки с глубокой линией оврагов и – ледяные глаза.
Двенадцать лет литературного подполья: пишешь… даже не в стол, нет, в землю, – «захоронки», как он говорил! Солженицын закапывал тексты своих будущих книг так же, как бандиты прячут тела убитых ими людей, ибо земля – на себе проверено! – «хранит тайны надежнее всех…».
Двенадцать лет одиночества – и уже не чувствуешь «то слишком резкой тирады, то пафосного вскрика, то фальшивой связки в том месте, где надо бы иметь более верное крепление…». Да, с ним рядом была Наташа, но Наташа (как и сохраненная ему жизнь) есть Божий подарок; все разговоры с Наташей, почти все, были на самом деле его диалогом с самим собой: он и Наташа сроднились – довеку – в единое целое.
В Монтре, в этой сытой, фешенебельной Европе, сразу не понравившейся Александру Исаевичу своим безразличием ко всему, их с Наташей (какой был год? 74-й? 75-й?) пригласил на обед Владимир Набоков. – Александр Исаевич не любил Набокова, хотя и выдвинул его на Нобелевскую премию. (Кого из русских было еще выдвигать? Только Набокова.)
Ну что же, обед так обед, Солженицыны приглашение приняли, но, подъехав к роскошному отелю «Палас», где в небольшой… как бы квартире… все последние годы безвыездно жил Набоков, они не увидели самого Набокова (было условлено, он встретит их на улице, у входа).
Александр Исаевич оледенел. Что, неужели опять? Все, как с AT.? Учитель и ученик?
Сокрушение. Каменным надо родиться, чтобы такое вынести!
Не говоря Наташе ни слова (да она и сама все поняла), Александр Исаевич резко развернул свой «мерседес», и пообедали они вдвоем, молча, уединившись от всех.
Не удостоили, так сказать.
Барин, который хочет, чтобы ему кланялись?
А хоть бы и хочет. Что, не заслужил?
Результат страданий и борьбы: только Он, единственный… Он, тот, кто дал Александру Исаевичу жизнь, силы, мужество… и потом, через годы, после испытания, после сталинского лагеря, подарил ему еще одну, совсем новую жизнь… – только Он мог ответить Александру Исаевичу на все его обращения…
Александр Исаевич ненавидит все, что сделала Россия (вся Россия) за последние 70 лет. В «ГУЛАГе» он всеохватно показал предсмертный шепот миллионов, и могучий нобелевский колокол разнес этот шепот по всему миру, предостерегая людей (не только Россию – все человечество) от новой беды. Кирилл Симонян, друг его юности (Александр Исаевич звал его «Кирочка»), великолепный хирург, ученик Юдина, прислал ему – однажды – пространное письмо: