— Зачем плюнут… Иван Данилович? К вам такая уважу-ха. У всех!
— А, слушай… — отмахнулся Шухов. — Я начальника своего, генерала Стадничука, знаешь как уважал? А все равно плевал ему в чай. Характер такой. Не люблю начальство, как каждый настоящий русский. Мы же все как в поле рождаемся. Нам простор требуется. Какая география, такие и мы. А начальник — это всегда формат. Главное для начальника-чтобы я не размахнулся. Ему же отвечать потом… — согласен со мной?
Дежурный Игорек распахнул двери:
— А вот и пивочко, товарищ полковник!
Он нес поднос, уставленный «Жигулевским» и «Оригинальным».
— На пол ставь, — приказал Шухов.
Он открыл сейф и, озираясь, словно кто-то может войти, вытащил из сейфа пакет с воблой.
— Ну, давай, опер, к нашим баранам.
«Наконец-то», — подумал Денис.
— Значит, Красноярск… — Иван Данилович сел за стол. — В покойниках уже 48 граждан. Руководители коммерческих структур. И еще 27 человек — блошки-вошки-мандавошки… наш с тобой, опер, родной контингент.
Палят шершавые без промаха. Только что на постоянку к Богу отправили некого Цимика, Виктора Аркадьевича, бывшего секретаря крайкома партии. Этот Цимик приватизировал в Красноярске торговый центр. И получил в купол 14 пуль.
— Что там… от башки осталось…
— …маленькая лужица с ужасным запахом. Слушай, почему мозги так воняют? Не нюхал? Хуже говна, брат. Воблу хочешь?
— Никак нет.
— Астраханская… — мечтательно произнес Иван Данилович.
— Я соли боюсь. В Финляндии, говорят, даже селедку запретили! Одни инсульты кругом.
— Да? Ну, чисть тогда…
«Большая кровь Енисея» хлынула в январе 92-го, когда в центре Красноярска, у оперного театра, был расстрелян вор в законе Федоров.
«Смотрящим» за городом становится некто Косяк, но скоро, через месяц, Косяк бесследно исчезнет и власть в Красноярске перейдет в руки двух молоденьких воров: Ляпы и Толмача.
В апреле, после Пасхи, о правах на Красноярск заявила еще одна бригада — некоего Бородина (погоняло «Борода»). — Кто он, этот Бородин, неизвестно, но за ним вроде бы стоит сам Валерий Длугач, известный московский вор.
Под личным контролем у Ляпы и Толмача были уже шесть крупнейших предприятий края. В старинном полудеревянном Минусинске они быстро возводят шикарный гостиничный комплекс. («Ш-шоб как в Парижах было!» — командует Ляпа.) Два ресторана (русский и непонятно какой), бильярд, сауна, баня по-черному просто баня, бассейн, боулинг… — на кого он рассчитан, этот центр, особенно зимой, не ясно, но что делать, если бандиты шикарную жизнь полюбили, а деньги сейчас некуда девать?!
Из банды покойного Федорова выделяются два боевика — Чистяк и Синий. У них появляются собственные бригады: бывшие спортсмены и милиционеры, плюс — уголовники со стажем, по амнистии вышедшие из тюрем.
Чистяк замахнулся аж на «Красный яр» — крупнейший в городе увеселительный центр.
Война? За «Красный яр» Ляпа и Толмач загрызут кого угодно. Пройдет неделя, и Чистяк будет убит из самонаводящегося автоматического пулемета (!) израильского производства.
Через день близ Овсянки, на Енисее, местная детвора обнаружит труп Синего. Перед смертью его исколошматят железными прутьями, потом Синим полакомятся местные росомахи: они отгрызут у Синего часть живота и обе ноги…
— Вишь, лапуля, разлился как Енисей…
— Сибирь — не Ницца, перчатка не рукавица… — вздохнул Денис.
Через неделю в собственном загородном доме будет до полусмерти избит генеральный директор Красноярского алюминиевого завода Иван Трушев. Бандиты ворвутся к нему во время обеда: детей пощадят, а самого Трушева и его супругу — изувечат.
Так началась великая алюминиевая война, унесшая жизни 47 человек. Ляпа и Толмач тоже претендуют на КрАЗ.
Идиоты, сами вынесли себе смертный приговор.
Первым ляжет Ляпа. Братки показательно расстреляют его «гелендваген» прямо у проходных КРАЗа. Через сутки в подъезде нового, только что построенного таунхауса погибнет Толмач. Киллер знал, что Толмач никогда не пользуется лифтом; выстрел был сделан с крыши соседнего дома, через решетку вентиляционного окна, и пуля вонзилась Толмачу прямо в лоб.
Тогда же, в апреле 92-го, в Красноярск вернется — после отсидки — еще один матерый вор: Александр Бахтин (погоняло — «Петруха»).
В советские годы Петруха лично контролировал центральный вокзал, все городские кладбища, шесть ресторанов и «центровых» проституток. Сейчас (времена изменились!) Петруха интересуется исключительно цветными металлами и лесом. Ну а «для души», так сказать, он быстро налаживает в Красноярске производство метадона: синтетический наркотик, более опасный, чем героин.
За метадон в империи Петрухи отвечает некто Боря Дипломат. Вор со стажем, у Дипломата за плечами три отсидки.
Бахтин — вор правильный, на чужое не зарится, регулярно, как положено, вносит деньги в общак. А вот Боря — не удержался, сам подсел на метадон, и, главное, как быстро, в «пару затяжек», как говорится!
Как-то под вечер Дипломат собирает «братву». Сам — уже «никакой», язык еле ворочается: срочно, парни, берем «борт» и в Москву!
— Пахан, валить кого будем? — заинтересовался народ.
— Кого, кого… — бубнит Боря. — Ельцина, мужики. Я К-Кремль решил вз-зять, — его язык заплетался. — Сам т-теперь заместо Ель… Ель… буду… Ур-разумели, мужики?..
Обдолбался, тварь. Еще полграмма «кислоты», и он, пожалуй, на Нью-Йорк набросится, его ведь, поди, не только Ельцин сейчас раздражает…
По приказу Петрухи «братва» заманивает Борю к проституткам из столичного «Red stars», успешно гастролирующего по Сибири. И когда Боря падает, наконец, на одну из девочек, ему в спину вонзается нож.
Девочке, кстати, хорошо заплатили. Экстремальный секс: она чуть было не совокупилась со смертью, но Боря успел спрыгнуть с девчонки! Живучий, гад! Он еще минуту, наверное, носился с ножом под лопаткой по гостинице «Енисей»… — как же Боря орал, сердечный, какой мат стоял в коридорах!
Как жаль, что проститутки не оставляют мемуары, — это было бы чтение!
…Начальник Красноярского управления внутренних дел генерал Кириллов решился все-таки арестовать Петруху
В деревне Бугачово, где у Петрухи коттедж, была проведена войсковая операция. Даже вертолеты кружили над его домом. Спецназ был из Омска, своим сотрудникам Кириллов почти не доверял, их могли подкупить.
Петруха быстро, в горячке, расстрелял весь боезапас. А когда сообразил наконец, что сопротивление не имеет смысла, маханул — один за другим — два стакана водки и проглотил чайную ложечку.
Зачем? Просто тюремная больница лучше, чем тюремная камера, а Петруха — парень бывалый…
Полина, дочь генерала Кириллова, вышла замуж за ближайшего помощника Петрухи, командира одной из его бригад. На строгой беседе в Москве Кириллов заверил министра, что он с дочерью уже несколько лет совершенно не общается, в каждой семье, мол, не без урода, и попросил Ерина дать ему ровно один месяц, чтобы навести в Красноярске порядок.
Сейчас Кириллов умолял Рушайло о помощи: без фальшивой отчетности, без разоблаченных и раскаявшихся в зале суда «убийц» ему было не обойтись…
— Берешься, лапуля?
— Уже взялся, товарищ полковник!
Майор Мениханов не хотел быть сволочью, но если ты работаешь сейчас в милиции, значит ты обязанбыть сволочью.
Ну хорошо, приволок Окаемов этого бомжа, Егорку. Через неделю Егорку этапируют в Красноярск, там, в Красноярке, на него повесят несколько убийств… — а если бы на месте Егорки оказался отец Дениса? Кто защитит сейчас его родного отца, Виктора Мениханова, от их же системы? От таких, как Денис.
— Значит, берешься? — повторил Шухов.
— Завтра выдам результат, Иван Данилович.
— Молодец, что завтра… Золотой ты парень, Денис.
— Разрешите идти?
— Твое здоровье, опер! — и Шухов поднял бутылку пива.
59
Лужков простился с Полтораниным и вышел в коридор.
Точно! У окна стоял Чубайс. В окружении всех, кто был на совещании: ушли только Шумейко, Черномырдин и, кажется, Булгак.
Правую руку Чубайс спрятал в карман.
«У него там финка, что ли?» — подумал Лужков.
Начинается…
Чубайс сделал шаг вперед.
— Хочу поговорить, Юрий Михайлович!
Лужков растерялся: он отступал перед наглостью.
— Ваше молчание, господин Лужков, — усмехнулся Чубайс, — не сулит нам сейчас ничего хорошего…
Когда несколько мужчин собираются вместе, это уже война.
— Извините, что задерживаю, — продолжал Чубайс. — Но вы, Юрий Михайлович, столько всего наговорили, что наша команда, — он кивнул на сгрудившихся у окна министров, — хочет объясниться.
— Что сделать? — не расслышал Лужков.
— Объясниться.
А… объясниться…
— Вы, Юрий Михайлович, только что обвинили кабинет в национальном предательстве. Хотелось бы знать, чего вы добиваетесь: нашей отставки или наших страданий?..
Лужков быстро пришел в себя.
— Это вопрос?
— Вопрос.
— Значит, Анатолий, ты уловил те тревожные тенденции…
— Уловил-уловил… — перебил его Чубайс. — Я вообще запоминаю все, что вы говорите, ибо цена, заплаченная обществом за реформы, действительно велика. Но падение ВВП, Юрий Михайлович, такая вот… антинародная мысль, если позволите, — падение ВВП это неизбежная вещь при переходе от советской экономики к экономике нормальной! И вы, как хозяйственник, не можете игнорировать тот факт, что в СССР мы — мы все — даже на бытовом уровне видели, десятки тысяч советских предприятий производят то, что вообще никому не нужно…
Лужков изумился:
— Десятки… тысяч?!
— Слабая память прибавляет нам сил, — воскликнул Чубайс. — Советские люди, Юрий Михайлович, трудились не за деньги и не за страх, а за ужас. Вспомните: у наших людей были такие лица, словно их только что отправили на электрический стул. А в магазинах мы искали прежде всего импорт, ибо советские товары в 99 случаях из 100 были хуже! Просто объем изъянов сейчас настолько велик, что несомненные рыночные сдвиги остаются — сейчас — как бы вне общественного сознания. Но рассвет — уже близок!