Старики согревали Алешку. Если стариков не будет, — говорить станет не с кем, все старики в СССР — истерзанные люди, им — всем — приходилось спасаться от зверства, самые сильные из них стали страной в стране, как Плисецкая, это же очень интересно!
Да и Геннадий Эдуардович молодец! Позвал, догадался, что такие старики, как Покровский, для Алешки важнее любой политики. Отношения сложились — у Бурбулиса нет времени подробно читать газеты, поэтому Алешка составлял для него дайджесты: сначала те издания и журналисты, кто пишет о Бурбулисе плохо (именно о Бурбулисе, не о Ельцине), суть их претензий, обвинений, подкрепляя «аналитику» (читай — донос) небольшими цитатами, — Бурбулис уверен, что люди на все смотрят сейчас глазами журналистов, поэтому он должен знать всех, что издевается над ним, да еще и публично.
Бурбулис боится фельетонов: Ельцина очень легко рассмешить, доверчивые люди смешливы. Вдруг какой-то фельетон о Бурбулисе понравится Ельцину?
Газетам не рекомендовано сейчас печатать фельетоны.
Кто ослушался — бумаги не будет. Кремль не дает. А покупать бумагу по рыночным ценам… Это кто же выдержит?!
Министр юстиции Николай Федоров на «днюхе» кого-то из своих сотрудников приказал вдруг накрыть столы прямо в коридоре на четвертом, «руководящем» этаже министерства. Пир шел горой. Разумеется — за счет министерства. «Известия» откликнулись фельетоном, он стоял в номере.
По приказу Геннадия Эдуардовича (он считал Федорова «своей командой)». Алешка позвонил Голембиовскому, и фельетон — сняли.
Игорь Несторович уступил, получив заверения, что «пикник в коридоре» не пройдет для министра бесплатно.
«Я руковожу правительством романтиков», — смеялся Бурбулис.
О всех публикациях Алешка докладывал незамедлительно.
Ну так что же, рассуждал Алешка, журналисты очень хотят, чтобы власть их услышала. А он, Алешка, — ухо власти. Такое вот… кремлевское… ухо. Если бы Алешка псевдонимы раскрывал, — да, это уже донос, но он не псевдонимы раскрывает, он просто читает те газеты, которые читает весь народ!..
— Запомни, Алеша, лучше уж стучать, чем перестукиваться, — заметил однажды Бурбулис.
И засмеялся…
У него все время было хорошее настроение: роман с самим собой!
Если Бог — солнышко, то его лучики — это министры, подобранные Геннадием Эдуардовичем.
Недошивин приказал явиться к девяти вечера. По субботам никто в Кремле не работал. Тем, кто имел неотложные дела, Президент разрешил приходить в свитерах и в джинсах.
Демократия!
…В приемной — никого, пустые стулья, на телефонах (вместо секретарши) офицер охраны.
— Ну, как жизнь? — Бурбулис вышел из-за стола и протянул Алешке руку. — Удалась? А, малыш?..
Бурбулис потрепал Алешку по щечке.
— Работаю, Геннадий Эдуардович. Как раб на галерах.
— Среди наших, Алеша, знакомых и незнакомых друзей… — Бурбулис находился в прекрасном расположении духа, — … чаще всего встречаются люди, у которых коммунистическая идеология отняла самое главное: право человека быть самим собой. Они, эти люди, очень хотят перемен. Но они к переменам, увы, совершенно не готовы… — Бурбулис посадил Алешку на диван и аккуратно присел рядом с ним. — Эти люди, Алеша, не справляются с лавиной событий, на них свалившихся. Политическая власть в условиях, когда в твоих руках нет устойчивых механизмов, нет законов, нет устоев — общественных, правовых, бытовых… — когда жизнь все время бурлит, как лава в вулкане… в этих условиях определяющим фактором, Алеша, становится воля к власти. Воля именно себе подчинить толпу. Личная воля лидера, и на нее ориентируется вся страна…
Бурбулис встал и с удовольствием прошелся по кабинету.
— Борис Николаевич, как никто, умеет сливаться с толпой. — Ты, ты… заметил? Это его первейшее качество. Ведь что мы видим, Алексей? На людях Борис Николаевич молниеносно воплощается в личность жестокую, бескомпромиссную, пренебрежительно эксплуатирующую на первый взгляд человеческий материал. А Михаил Сергеевич, наоборот, выглядит у нас эдаким душкой, очень обаятельный… — Бурбулис взглянул на Алешку: успевает ли он за ходом его мысли… — вот как обманчива человеческая природа!
Но люди — разобрались. Люди, как ты знаешь, сказали Горбачеву твердое «нет»! Сегодня нас объединяет, конечно же, не чувство безысходности, а чувство победителей над этим, достаточно унизительным, прошлым — советским и коммунистическим!
Богатейшая страна с талантливейшим народом оказалась в тупике мир… мировой истории, — Бурбулис икнул, — т-ты… ты согласен со мной? И при этом мы, конечно же, понесли плату за все человечество!
Алешка хотел напомнить Бурбулису, что советская экономика даже при таком начальнике, как Горбачев, был первой в Европе, но промолчал: зачем же спорить с хозяином?
— Теперь самый главный вопрос… — Бурбулис встал прямо перед Алешкой, заглядывая ему в глаза, поэтому Алешка тоже поднялся.
— …сиди, сиди… — остановил его Бурбулис. — Это привычка лектора, я когда хожу — мыслю! — Так вот, Алеша, главный вопрос: какие задачи стоят сейчас перед Борисом Николаевичем и… нами? Командой Президента?
Отвечаю: быстро вырвать людей из плена их собственного прошлого. Научить человека как-то иначе смотреть на самого себя, привить ему интерес к рациональному накоплению трудового опыта и трудовых капиталов. Самое главное — быстренько построить в России народный капитализм! И мы его построим!
Пиджак у Бурбулиса был какой-то странный, на размер больше, похоже, а рукава почти касались ногтей.
«Похудел, — догадался Алешка… — Напряжение, видно. Занудлив, конечно, — вытягивает из себя фразы, как факиры в старом цирке вытаскивали у себя изо рта длинные-длинные ленты, иногда с бритвами… — но ведь то, о чем говорит Бурбулис, это действительно умно, интересно, да и необычно… в общем-то…»
— Пошли!.. — Бурбулис схватил Алешку за руку и потащил его в комнату отдыха. — Пошли!
Алешка сразу обмяк, хотя и не думал сопротивляться. В этом порыве сейчас было что-то очень властное и возбуждающее; Алешка не мог не подчиниться.
— Суббота все-таки, — бормотал Бурбулис. — Давай-ка по капле!
В комнате отдыха стоял небольшой аккуратный шкафчик. Бурбулис открыл дверцу, но вдруг передумал и подошел к сейфу.
— «Вдова Клико»… — пробовал, нет?
Он открыл сейф.
— Смори!
Алешка понятия не имел, что такое «Вдова Клико», но заметил, что бутылка — уже почата, шампанского здесь на два бокала, не больше.
Так и получилось: по бокалу
Бурбулис облизнулся:
— Это лучшее вино в мире, мой друг. Давай на брудершафт? Смотри: локоть в локоть…так…так…ты пьешь, я пью. Выпили… — они выпили. — Теперь давай поцелуемся!
Бурбулис не успел подставить ему свои губы, Алешка с размаха чмокнул его в щеку
— Ну, как шампанское? — обрадовался Бурбулис.
— Приятно…. — смутился Алешка. — Приятно…
— Приятно?
— Да.
— Ну, хорошо, — Бурбулис опять потрепал его по щеке. — Пошли! Старичок, наверное, уже подкатил…
…Борис Александрович так боялся опоздать, что пришел минут на сорок раньше. И сразу откуда-то появился Недошивин: крутился в «предбаннике».
На самом деле Недошивин был убежден, что Покровский руководит ансамблем народного танца (он видел когда-то этот ансамбль в сборном кремлевском концерте). А тут — старик, завернутый в шары: у Бориса Александровича болела щитовидка, ему было предписано врачами постоянно носить подушечку-платок.
Подушечку он прятал под шарф, заправляя шарф в плечи пиджака… неудобно, конечно, а что сделаешь?..
Недошивин аккуратно выяснял у старика, чем же все-таки он занимается.
— Постановки делаю, — объяснил Покровский. Он был в отличном настроении и приготовился к серьезному разговору.
— Так мы коллеги… — легонечко урчал Недошивин.
В аппарате Геннадия Эдуардовича не принято говорить громко.
— Да ну?
— Здесь, батяня, в Кремле, тоже сплошные постановки!
— А что идет? — заинтересовался Борис Александрович; Большой театр только что отказался от Кремлевского дворца, слишком дорогая аренда. Дворец полностью перешел на хозрасчет и поэтому пустовал: начальники ломили такую цену за аренду зала, что дворец было проще закрыть, чем содержать, найти арендатора — хотя бы на один вечер.
— Что же здесь ставят, молодой человек?
— Да так, хрень разная, — сообщил Недошивин. — Сплошные постановки: загляделся — схавают! Сегодня Гамлет, завтра труп. Хорошо, что я в этом уже прожарился.
— А…
— Вот так, батяня, и живем. Кроилово ведет к попадалову Понимаешь? Хуже, чем у Шекспира. В застенке сидим, короче.
— Где? — обмер Борис Александрович. — Где, простите?
— В застенке. Ну, за стеной… за кремлевской, — объяснил Недошивин. — В застенке.
— Да-а…
— Вот так, дорогой…
Он в сердцах махнул рукой и вышел в коридор.
Старость редко бывает красивой. Особенно в Москве. Русский человек вообще не любит жить, в старости — тем более.
Старость тех, кого Борис Александрович хорошо знал, кого уважал, была удивительной: старость Рихтера, Козловского, Семеновой, Рейзена, Мравинского…
Анна Андреевна Ахматова говорила Борису Александровичу, что Пастернак в старости был так красив, так… молод, что с молодым Пастернаком его просто невозможно сравнивать!
А сама Анна Андреевна? Царица. Бедно, очень бедно жила, но какое величие! Однажды, у кого-то в гостях… где это было? У Рихтера? У Ардова? Анна Андреевна обронила… ну, нечто дамское… что-то там предательски лопнуло, какая-то резинка, и это дамское… свалилось на паркет.
Анна Андреевна небрежно, ногой, откинула тряпку под стол и как ни в чем не бывало продолжала беседу: ничто не помешает разговору, если это разговор!
Последний раз Борис Александрович был в Кремле в 49-м. У Сталина.
Другие начальники — Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев оперой не интересовались. Правда, вечером 31-го декабря Раиса Максимовна любила посмотреть «Щелкунчика» вместе с детьми и скучающим Михаилом Сергеевичем, но оперу она тоже не любила.