Старик замолчал, ему на глаза навернулись слезы.
Он был так трогателен, этот дед, что Якубовский уже не думал о Баранникове и ЧК: такие люди, как этот старик, в ЧК не работают, от тех, кто в ЧК, только неприятности, а старик — человек с внутренним светом.
— Феномен аэропорта Хитроу в Лондоне, — вздохнул Игорь Ростиславович. — Каждый день — один-два трупа, тромбы рвутся после длинных рейсов…
— Что такое 300 долларов? — не понял Якубовский. — Это ж смешно!
— Как сказать, мой друг. Что лучше: когда над тобой смеются или когда по тебе плачут?
Якубовский не любил сложные вопросы.
— Смотрите, — продолжал Игорь Ростиславович. — Вот я? Ученый, академик и лауреат, не поверите, ленинской премии. Героя не дали, после Ленинской я сразу в диссиденты ушел, ибо то, что я говорил, издавал только «Посев».
— Кто-кто?
— «Посев» — это такое издательство на Западе, — объяснил старик. — Моднейший враг советской власти. — Так вот, когда я вышел в «Посеве», мне в Москве сразу квартиру дали. И какую! Чтобы иностранцы, значит, видели, как в СССР инакомыслящие живут!
— Увидели?
— Да я как-то… не очень с ними общался у нас в доме, Саша, жил Никита Моисеев, знаток Сибири, настоящий ученый, честный и порядочный человек… — старик закутался в плед и приготовился, похоже, к обстоятельному разговору. — Так у Никиты, я вам доложу, квартира была даже меньше, чем моя, хотя он — член президиума и личный друг Суслова, а я — опальный и гонимый…
Всех членов Политбюро Якубовский знал по именам. Когда Якубовский учился в школе, он тоже очень хотел стать членом Политбюро. Еще лучше — Генеральным секретарем ЦК КПСС.
— Сегодня, Саша, — говорил старик, совокупный доход российского академика — 242 доллара США в месяц. В 37 раз меньше, чем у наших коллег в Торонто. Получается: в Канаде капиталисты платят ученым слишком много (боятся, что они сбегут в соседнюю Америку). А у нас, в Белокаменной, вообще ничего не платят. В Писании сказано: Авраам, роди Исаака, Исаак, роди Якова… так? Так. А сегодня? Авраам, разори Исаака, Исаак, разори Якова…
— Это точно, — кивнул Якубовский. — Никому, сука, нельзя верить!
Люди в самолете начинали просыпаться: как все глухие старики, Игорь Ростиславович говорил очень громко, только никто не решался сделать ему замечание.
— На обмане, Саша, кто-нибудь всегда проиграет. И рынок (как модель экономики) стоит на краю гибели.
Предлагаю доказательства. Вам интересно?
— Чрезвычайно, — кивнул Якубовский.
«Или все-таки он из ЧеКа? — Дрессированный, гад!»
— Рынок это рынок, — начал старик, — то есть на рынке, друг мой, сплошное жулье.
Все уже подсчитано: из каждых ста заработанных долларов сам рынок (мировая экономика) вкладывает в человека только четыре цента; продукты, лекарства, бензин, жилье, транспорт, отдых, который дорожает при этом с каждым годом…
Якубовский насторожился.
— Четыре цента?
— Оставшиеся 99 долларов и 96 центов делают новые доллары. Иными словами, Саша, — улыбнулся старик, — сам человек сделал сегодня так, что деньги существуют на земле только ради денег.
А если деньги работают не на людей, а исключительно на прибыль… копятся, копятся, копятся… они когда-нибудь взорвутся, потому что любой товар в несуразном количестве может ворваться! Даже вата. Она, кстати, неплохо горит.
Или, Саша, продажа в идиотских объемах такого оружия, которое никогда не будет стрелять, иначе мир получит новый Чернобыль…
Старик остановился, взял бутылку воды и опять сделал несколько жадных глотков.
«Диабет, что ли?» — подумал Якубовский.
— Теперь, Саша, вот такое, если позволите, соображение.
Неизбежные в нашей полосе лесные пожары и пожары торфяников катастрофически усугубляют любой радиологический фон. 70 % атомной пыли оседает, как известно, на траве. Когда зараженный лес горит, ветер дует куда угодно… — так? в Антарктиде, на льдинах. Уже найдены следы Чернобыля…
Якубовский почесал лоб:
— Эти физики, сука, скоро весь мир взорвут…
Рассуждая о судьбах человечества, он всегда становился очень серьезен.
— Так ведь попытка уже была! Когда два гения, Саша, Зельдович и Сахаров получили в Политбюро разрешение взорвать на Новой Земле водородную бомбу, реакция распада должна была бы, гак они считали, идти секунд 30–35, не больше…
— И чего?..
— Взорвали бомбу. Красивый был взрыв.
— У нас, когда школа горела, тоже было очень красиво, — хмыкнул Якубовский. — Только вместе со школой и пожарники сгорели, потому как одна пьянь была…
— Теперь представьте, Саша: проходит 30 секунд, 45, потом минута, вторая… Реакция распада не остановилась. На четвертой минуте Зельдович был абсолютно уверен (и сам мне об этом говорил — мне и Виталию… тоже физик… Гольданскому) — Зельдович не сомневался, что они с Сахаровым взорвали планету. Не рассчитали заряд. Что настанет ядерная зима.
Каждый великий физик, — вздохнул Игорь Ростиславович, — считает, что он немножечко сотворил весь мир. А эти решили, что они весь мир опрокинули.
— Таких стрелять надо, — уверенно сказал Якубовский.
— Кого? Трижды Героев Социалистического Труда?
— Их! Гений, сука? Сразу к стенке!
— Реакция, Саша, шла четыре минуты, — засмеялся старик. — Зельдович поседел, а Сахаров в тот момент любовался взрывом. Как же он любил физику! Представьте, если бы пошла пятая минута, шестая… десятая… После октября, Саша, у всех, кто был в тот день на Новой Земле, начались проблемы с сердцем. — И это счастье, между прочим, что Хрущев не позволил тогда рвануть бомбу на полную. Только — на 6 — мегатонн. А Сахаров хотел на 100, но тогда бы погибли полтора миллиона человек.
— И наши?
— Конечно! В первую очередь Мурманск, Архангельск… — весь север мог пострадать.
— Суки… — повторил Якубовский и отвернулся к иллюминатору.
Самолет тряхануло, через секунду — снова. Такие «пляски» над Атлантикой — дело обычное, но Игорь Ростиславович не на шутку испугался, даже побледнел.
— Гоббс раньше всех, еще в 17-м веке, Саша, изобразил, если помните, «искусственного человека» — Левиафана, — продолжал старик, чуть-чуть отдышавшись. — И к нему, Левиафану, «смертному Богу», Гоббс относил слова Библии: «Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело» и… цитирую по памяти, Саша… «он царь над всеми сынами гордости». От так.
Из-под пледа вдруг вылезли ботинки Игоря Ростиславовича, совершенно непригодные для полетов за океан. Такие ботинки продавались в 70-х в болшевском сельпо, но их уже тогда никто не покупал.
— Допустим, Саша, мои канадские друзья дают мне взаймы некую сумму. Но на этой сумме я тоже хочу заработать. И предлагаю вам эти доллары взаймы. Под какие-то уже совершенно немыслимые проценты. Только и вы хотите заработать. Почему бы нет? И в конце концов находится человек, который забирает у вас эти деньги под 100 % годовых. И — побежали деньги по кругу. Когда-нибудь вернутся, это же круг!
Вдруг кто-то в этой цепочке ослаб. Взял деньги и не вернул.
Якубовский зевнул:
— Нехороший человек…
— то есть последний, Саша, наказал всех. И теперь у всех кризис.
Но, позвольте: кто же сделал так, что отдать эти деньги совершенно невозможно?
Якубовский подумал, что дед приступил, наконец, к самому главному: спросит, откуда у Якубовского деньги.
— Это, Сашенька, как «Черный квадрат» Малевича, — продолжал старик. — Василий Верещагин не уставал доказывать, что аукционы авангардистов — чистейшей воды мухлеж! — Знак «кирпич» представляете? Это «Квадрат» Малевича.
— Кирпич нарисовали?
— Кирпич.
— И он денег стоит?
— Еще каких! Миллион!
— Чего?
— Долларов!
В американском «Метрополитен» по халатности сотрудников «Квадрат» целый месяц однажды провисел «вниз головой». Скажите, великого Леонардо можно было повесить вниз головой?
— Ну, дела… — протянул Якубовский.
— Так вот, Саша: после «изнурительной» (то есть хорошо режиссированной) борьбы за «Черный квадрат» на аукционах, где за него насмерть бьются богатые и очень богатые коллекционеры (Малевич сразу несколько «Квадратов» начертил — на перспективу), то есть когда цена становится заоблачной, «Квадрат» покупает — якобы покупает — настоящий «знаток».
Кто он? Никто не знает. Имя неизвестно. Почему? Да потому, что аукцион с Малевичем — это спектакль. На самом деле, Саша, «Квадрат» тихо уходит обратно в «запасники». До следующего аукциона, где цена на него станет еще выше!
Якубовский окончательно проснулся.
— А у нас в Торонто, папаша, так хохол один селедкой торгует. Для вас, орет, Дмит… Александр Олегович, сейчас новую бочечку вскроем! Прямо из Мурманска!.. Свежая доставка!
Селедка у него не из Мурманска, а из Рейкьявика. Не в бочках, а в банках — как килька. Но ведь приятно: ради тебя, сука, новую бочку волокут…
Игорь Ростиславович улыбнулся — он смотрел на Якубовского с такой теплотой, будто они были знакомы всю жизнь.
— Люди очень внушаемы, мой друг! Только что в Венеции, на биеннале, один из итальянцев… очень известный мастер… предложил публике оригинальную инсталляцию: 102 маленькие баночки с кусочками собственного дерьма. В каждой баночке — по 50 грамм. И автограф мастера: мое, мол, дерьмо. Цена сходная: 35 000 долларов баночка.
Якубовский обомлел.
— Прям… говно?
— Точно так.
— Купили?
— Мигом! За несколько минут.
«Вот это бизнес, — задумался Якубовский. — Посрал — и три миллиона в кармане… почти четыре!»
Считал Якубовский мгновенно. Его восторгу не было предела.
— Так товарищ один, коль такая пьянка пошла, взял трехлитровую банку, нагадил в нее от души и там же, на биеннале, решил все это хозяйство продать. Дешево, за 500 долларов.
От нетерпения Якубовский аж привстал в кресле:
— Продал?
— Нет, на него надели наручники! Тщетно доказывал парень, что его дерьмо — лучшее. Во-первых, оно свежее, утреннее, во-вторых, значительно дешевле, чем дерьмо мастера, в-третьих, его много и оно — в собственном соку…