— К алкоголизму, Алеша, относиться н-надо… серьезно… Некоторые с-счита-тают… его несчастьем, но эт-то потому, что люди сейчас не знают п-подлинных несачастий… — Бурбулис еле ворочал языком.
— Вы давите на меня своей беспомощностью, но не приводите серьезных аргументов. Значит, мы имеем дело только с прихотью и — не более того…
— Ты г-н… г-говоришь сейчас… Алеша, в той замечательной философской манере, — оживился Бурбулис, — к-которую здесь, в Кремле, этим м… эти му… не воспринимают всерьез…
— Учителя выбрать — тоже ум нужен, Геннадий Эдуардович!
Видя, как Бурбулис крутится сейчас возле него, Алешка был ужасно доволен собой. В глубине души он даже радовался, пожалуй, что расстается сейчас с Бурбулисом: в пресс-службе Кремля его не оставят, это факт, но Голембиовский уже передал Алешке, что он может вернуться в «Известия».
— Мне кажется, я исчезаю… — вдруг прошептал Геннадий Эдуардович. — Знаешь, почему Е-ельцин меня г-гонит, Ал-леша?.. Ему со мной труднее, чем без меня! попроси у добрейшей Наины Иосифовны ее пирога с курагой… Да она даже говна своего не даст! И — ва-аще не ответит! Если ты не внутри дела, значит — вне его… Наина Иосифовна хоть и деревенская баба, но с-ча тоже царица, а эт-то не царское дело — с пола людей поднимать!
Бурбулис долго молчал, уставившись в одну точку, потом снова заплакал.
— Д-даже к-кураги не б-будет… — пожаловался он. — И как это пережить?.. Н-налей?
— А? — не расслышал Алешка.
— Я его ненавижу! — вдруг заорал Бурбулис. — П-понял, ты? П-понял, подстилка! Жизнь — это то, что мы сами из нее делаем. Я ег-го не-на-виж-жу!..
— Кого, Геннадий Эдуардович?
Бурбулис не ответил, его бил озноб. Никогда прежде Алешка не видел, чтобы мужчина так рыдал — со звериным воем…
Открылась дверь, влетел Недошивин, за ним показалось испуганное личико секретарши Ирочки.
— Ж-жора! — Бурбулис привстал в кресле. — Где? Где?.. — он крутил головой.
— Что… где? — вздрогнул Недошивин.
— У нас все есть… — успокоил его Недошивин. — А чей портрет, Геннадий Эдуардович?
— Ельцина хочу, Жора! Неси сюда Бориса Ельцина!
— Так он же над вами висит…
Бурбулис поднял голову: над его рабочим столом улыбался — из рамы — Президент Российской Федерации.
— С-сымый его к черту, — приказал Бурбулис. — Ссымай сволоту!
Недошивин встал на стул и гордо снял со стены портрет Президента России.
— Господи, грязный-то какой… — удивилась Ирочка.
— Спускай его! — обрадовался Бурбулис. — От-виселся!
Алешка кинулся помогать Недошивину: портрет Президента был тяжелый, в массивной раме «под злото».
— Сча я его расстреляю! — обрадовался Бурбулис. — Я — Фани Каплан.
Алешка повернулся к Недошивину:
— А у него что, пистолет есть?
— Нету! Прикрепленный еще с той ночи забрал.
— А если у него два пистолета? Они ж тут оружие все до одури любят…
Бурбулис, кажется, чуть протрезвел, во всяком случае — встал.
— Держите это… творение народное… прям передо мной…
Алешка и Недошивин развернули Ельцина к нему лицом.
— Предупредительного выстрела не будет, — строго сказал Бурбулис. — Патроны нынче дорогие!
Алешка подумал, что Геннадий Эдуардович сейчас действительно будет стрелять.
— Дали б мне «калаш», р-рожок с патронами, — бормотал Бурбулис, — и м-мир бы точно стал лучше!
Иришка, — позвал он секретаршу. — Иди сюда, малыш…
— А мне… зачем, Геннадий Эдуардович? — испугалась девушка, спрятавшись за спиной Недошивина.
— Иди, я Ельцина при тебе расстреляю.
— Этожгрехнезамолимый… — прошептала Ирочка.
— А ты что…. в Бога веришь?
— Конечно. В России можно только в Бога верить…
Девушка робко подошла к Геннадию Эдуардовичу и молча встала рядом с ним.
— Плюй! — приказал Бурбулис.
— В кого?
— В него!
— Плевать?
— Плюй!
Ельцин был красив и моложав.
— Плюй, плюй, — усмехнулся Недошивин. — Не то в тебя плюнут, дурра!
— Я н-не могу — прошептала Ирочка.
— А вот я оч-очень даже могу, — захохотал Бурбулис. — Смотри. И учись.
Он плюнул и попал Ельцину в лоб. Слюна Бурбулиса струйкой поползла вниз, разрезав лицо Президента Российской Федерации как бы на две половины.
— Н-надо же… — засуетился Недошивин, — с первого раза, с первого раза попали, Геннадий Эдуардович! Не промахнулись… И как ровненько…
Алешка не знал, что ему делать: плакать или смеяться.
— Жора, ты сейчас тоже плеваться начнешь? — удивилась Ирочка.
Недошивин кивнул на Ельцина:
— Можно уносить, Геннадий Эдуардович?
Бурбулис вложил в плевок свои последние силы свалился в кресло. Он вдруг мгновенно заснул, причем с храпом — улыбаясь во сне.
— Ну, пойдем, что?.. — Недошивин взял Ирочку за руку. — А ты, Арзамасцев, останься и охраняй тело. Мало ли что…
— Жорик, а мне его утром будить?..
Недошивин не ответил, но остановился в дверях и ехидно взглянул на Алешку:
— Утром, пеструшка, жесткие парни придут. Они уже обзвонились: в восемь, говорят, чтобы здесь никого не было.
Алешка кивнул на Бурбулиса:
— И его тоже?..
— А его, блин, в первую голову. Да не волнуйся ты, и без тебя будет кому его разбудить…
65
— Доброе утро, уважаемые народные депутаты… — председатель Верховного Совета Руслан Имранович Хасбулатов напряженно изучал зрительный зал. Взгляд был занозистый, с поволокой, под глазами у Хасбулатова сидели большие черные круги.
Здесь, в президиуме съезда, у микрофонов, стоял человек, привыкший верховодить.
Руслан Имранович говорил — всегда — медленно, осторожно, поэтому интонации получались какие-то трескучие. И было ясно: темного он ума, этот председатель, весь какой-то затаившийся, скрытный, как мокрая кочка в лесу.
Иногда Руслану Имрановичу казалось, что съезд — это управляемое сновидение. На самом деле он был, конечно, настоящим сибаритом: Руслан Имранович не мог без комфорта, без красоты старых настольных ламп с абажурами, резных книжных шкафов из красного дерева, многолетних коньяков и своей трубки.
Он любил книги, справочники, альбомы, словари, любил, когда они — с закладками — навалены на столе… И вообще: Руслан Имранович ценил все, что стоит дорого. Часто шутил в «ближнем кругу»: «В жизни необходимо попробовать все и через все пройти — кроме Матросской Тишины, инцеста и народных танцев…».
А еще Руслан Имранович любил, чтобы люди ловили каждое его слово.
Дальномыслящий человек. Во всем.
— Надо запретить… — горячился на последнем съезде какой-то депутат-аграрий, — Руслан Имранович… надо запретить распространение в Российской Федарции психотропных веществ. Их же тайно распространяют! Везде! Один грамм психотропии делает человека идиотом!
Хасбулатов удивленно смотрел в зрительный зал:
— Я не понимаю, та-ак вот у нас что? Уже распрыскали эти ведества?..
Мир состоит не из черного и белого, а из черного и серого, — здесь, в Кремле, это так понятно!
— Десять часов утра, уважаемые депутаты, — Руслан Имранович привычно рассматривал (будто ощупывал) зрительный зал. — Прошу так — во-о-т… рассаживаться, начинаем заседание…
Кремлевский дворец, съезд вроде бы — формально — уже начался, а депутаты спокойно разгуливают по залу, громко разговаривают, смеются и посылают друг другу воздушные поцелуи. Кто-то читает газету, развернув ее как флаг… — А это еще что? Двое товарищей в четвертом ряду играют в домино, воткнув между кресел чей-то новенький «дипломат»…
— Идет прямая трансляция, упрямо повторял Хасбулатов. — прошу рассаживаться, уважаемые депутаты, по радио… так вот… по телевидению… идет прямая трансляция…
Люди делились у Руслана Имрановича по принципу «свой — чужой», но и «своим» он почти не доверял. Здесь, в Верховном Совете, Руслан Имранович действительно королевствовал: было очень интересно наблюдать, как он играет с людьми; в ближнем кругу Хасбулатов не раз грозился предать анафеме всех, кто не считался с Верховным Советом, — врагам Руслан Имранович всегда уделял больше внимания, чем своим друзьям. Но какой артист, — о! на людей Руслан Имранович смотрел так, будто сдирал с них кожу. Щуплый, невысокого роста, весь какой-то корявый, он был тем не менее очень сильным человеком.
— Трудновато придется… — посочувствовал Хасбулатову (или предупредил?) Сергей Филатов, его первый заместитель. Они неторопливо поднимались на сцену, в президиум съезда; впереди двигался Ельцин, за ним шел Коржаков, потом шли адъютанты Президента и врач-реаниматор. И только после них — Хасбулатов и Филатов; даже здесь, в гостях (съезд — то, по сути, всего лишь расширенное заседание Верховного Совета), Коржаков вел себя так, будто он — второй человек в государстве.
Филатов презирал Руслана Имрановича.
— Трудно будет, о… о! непростой будет съезд.
— Ни-и-чего… так-ак вот… — скривился Хасбулатов. — Я их вразумлю!
Никто не сомневался, что Седьмой съезд освободит Гайдара от руководства правительством.
Ельцин был уверен, что Хасбулатов и Верховный Совет давным-давно приговорили Гайдара, да и разведка (Коржаков) доносила, что среди депутатов, кулуарно, этот вопрос уже решен. — и никто не знал, что на самом деле Хасбулатов хотел бы так развернуть съезд, чтобы егор Тимурович остался еще на год-полтора. Если Гайдар останется, если дать ему еще немного порулитъ страной, его реформы навсегдаутопят Ельцина и демократов. Опрокинуть Ельцина руками Гайдара — самый надежный вариант по захвату власти.
Сбоку, сбоку надо зайти, по-хитрому…
Кто тогда во главе? Разумеется, Хасбулатов
— По данным предварительной регистрации, уважаемые депутаты, — начал он, — на Седьмой съезд прибыло 984 делегата из 1068 избирательных округов. Таким образом, съезд правомочен начать работу…
Охраняли Руслана Имрановича только чеченцы. Его тейп. Болезненно гордые, мрачные, они смотрели на Руслана Имрановича, как на земное воплощение Аллаха.