Чубайс нажал звонок:
— Костик, поехали…
Еще несколько слов, последних:
— А эти ужасающие вооружения военных штабов в Москве? Стены Бастилии, уверен, не так пугали людей, как это бессмысленное нагромождение бетона и колючей проволоки в самом центре города…
Кто самый крупный в России собственник? Правильно: Министерство обороны. Одних аэродромов более ста!
Вношу предложение: отдадим эти аэродромы людям! В Петрозаводск сейчас добраться можно только поездом. Аэропорт заброшен — нет денег на реконструкцию. Рядом — военный аэродром, но использовать его нельзя: секретный, говорят, объект, спрятан на случай войны!
Дураки готовятся к войне бесконечно. За народный счет. Может, достаточно? Там, где есть капитал, там все не так уж плохо, господа депутаты, поэтому в мировые клубы пускают далеко не всех; с дяденькой Лениным, товарищ Зюганов, вас точно не пустят, вы бы Гитлера еще туда привели! Вместе с Муссолини, Геббельсом, Чаушеску Ким Ир Сеном и тем кретином из Албании, который после Великой Отечественной половину населения собственной страны отправил в лагеря… Прежде Россия была поголовно неграмотная, сейчас мы все грамотные, только ума, как мы видим, совсем не прибавилось…
Ну что, в Кремль?
Чубайс достал портфель и аккуратно сложил все свои бумаги. А те папи, которые не поместятся, понесет Иванников: весь аппарат Чубайса плавно перемещался — вслед за ним — в кремлевское фойе.
Духовное превосходство над своей эпохой — шикарная штука!
До Кремля Чубайс ехал десять минут. Где бы он ни появлялся, люди всегда смотрели ему вслед.
Что это за вызывающая сила такая, а?
71
Нет, чистая глупость, конечно: культпоход в театр. Эх, Ева, Ева… — вот у кого вертолет в голове! — Но и Алька — умница, она отбивалась от театра как могла. Кричала, что у нее болит живот, «красные дни календаря», тяжелейший случай… какой, к черту, Чехов, если внутри — сплошное салопное болото и душа веревки просит?!
Алька в самом деле выглядела сейчас, как после 300 грамм водки. И с утра уже накричала на Еву:
— Кручусь как дура в колесе… с твоим Григорием Алексеевичем!
— Не как дура, а как белочка… — ласково говорила Ева.
— У белочки хоть шубка есть, а я — дура!..
— А ты какую шубку хочешь?
— Я? Из черномурки.
— Какую… малыш?
— Я что, не в тему сказала?..
В школе у Евы был мальчик Ванечка: она часто сейчас его вспоминала. Сначала Ванечка ходил за ней по пятам. Потом Ева доверила Ванечке носить свой портфель, потом — относить этот портфель «нужным людям», и «нужные люди» набивали его косметикой, которую Ева распространяла среди подружек. За наличный расчет.
Когда Еве исполнилось четырнадцать, Ванечка стал ее первым мужчиной. Хорошо, что Ванечка, не кто-то из взрослых: дети сами часто толкают взрослых на преступления, только Ева не стоила, разумеется, того, чтобы из-за ее распутства кто-то из взрослых гнил в тюремных камерах.
Ева пошла по рукам; жить без секса она уже не могла. Ей четырнадцать, а она уже — как тигрица, — тигрицы, кстати, не знают, что такое сердечная привязанность, и умоляют всех тигров сразу!
Встретив красивого парня, Ева мысленно его раздевала. Сразу! Александра Петровна, мама Евы, сама школьная учительница, догадалась, что с ее девочкой что-то неладное. А тут и сама Ева сглупила. Прочитала о Золушке, озадачила мать вопросом: с чего это Золушка так рвалась к принцу, если у нее до утра была свободна хата?..
Какой к черту театр, если нет настроения?! И Григорий Алексеевич достал, все время недоволен Россией, она плохо за него голосует.
Причем тут Алька? Ну, вот… причем? Сейчас, спустя полгода, Григорию Алексеевичу не нравились: а) ее грудь, б) ее белье (красивое, дорогое белье он никогда не дарил) и в) химический состав ее слюны.
— Ты ведь… мне изменяешь, да?.. — допытывался Григорий Алексеевич.
— А кому же еще?.. — удивлялась Алька.
По вечерам Григорий Алексеевич выпивал. Алька к его пьянкам относилась спокойно: мужик должен быть, как заяц, слегка косой и при капусте, но Григорий Алексеевич пил не под капусту, а под рукав, в одиночку, как пацан: он боялся себя пьяного, боялся, что у него — вдруг — развяжется язык.
Как же Григорий Алексеевич робел перед Ельциным, — о!
— Проснулась я, Гришенька… — ластилась к нему Алька, а тебя нет… — Где ты был, дорогой?..
— А где ты проснулась?.. — хмурился Григорий Алексеевич.
Какой он интересный с утра!..
Так он и живет, этот «маменькин телок» — с оттопыренной губой! Денег, кстати, у Григория Алексеевича тоже не много. У Мельникова, например, гораздо больше. (От скуки Алька сошлась — за спиной Григория Алексеевича — еще и с Мельниковым: он свозил ее в Стамбул, на Босфор, обещал показать Париж, но Мельников ей быстро разонравился — скользкий, сволочь, как глист.]
Еще Григорий Алексеевич много говорил о Сахалине: будет, мол, «Сахалин, будут и бабки». — Послушайте: если в девушку не вкладывают деньги, значит девушка — дерьмо! Мельников смеется: Григорий Алексеевич боксер, ему в квартире, у туалета, даже «грушу» повесили! Только это не спорт, это Григорий Алексеевич так злобу на людей вымещает…
Прыгающий мужик. Всю жизнь — прыгающий мужик. Интересно: в политике у них все такие?
Григорий Алексеевич плохо, кстати, спит по ночам, поэтому всегда какой-то несвежий. По ночам ему слышатся голоса и бывают видения. Савонарола какой-то! Меч Господень — высоко в небе, а Гриша бежит, бежит к нему, руки тянет, достать не может. Меч становится все выше и выше, выше и выше, выше и выше…
«Кто с мечом к нам придет, тот конкретно отстал в гонке вооружений», — заявил он как-то за завтраком.
Алька испугалась: поехал?
А Ева — гениальный мужиковед, конечно… Выстрелит — не промахнется! На каждом умеет заработать: либо деньги, либо — связи. Театр придумала, надо же! Нынче театр, завтра планетарий (там, говорят, вообще только сумасшедшие). Потом она еще что-то про Загорск трындела, лавра какая-то, а туда, в Загорск, только электрички ходят.
На поле лежал
Лейтенант ПВО,
Не пулей убитый,
Задолбало его!
Да уж: тот, кто служит в Советской армии, в цирке никогда не смеется, известный факт!
Погоди, мымра мокрая, — собираясь в театр, Алька оделась, как Пантелей на рыбалку. Ева откроет дверь, за дверью — Алька: в лыжном костюме и в кроссовках!
Контролируемый экстаз, так сказать: чем тише омут, тем профессиональнее в нем черти…
Раньше девочки боялись Евы как огня, но время сейчас заражает своей наглостью! В «Мадмуазели» работает девочка Маша. Из хорошей семьи, между прочим, школу закончила с золотой медалью, и уже год, как она работает в агентстве. У нее «на счету» — четыре банкира и один заместитель министра, правда, заместитель министра весь какой-то тухлый, вместо жены, например, он держал дома обезьянку и заставлял Машу делать обезьянке массаж.
В сентябре Маша решила уйти, хотя четверых банкиров подрезать — это талант (уходя, гасите всех!), Ева — вдруг — при всех ей нахамила.
Маша напилась, схватила кухонный нож и с воплем: «Отдай Богу душу, тварь!!» — бросилась на Еву.
Промахнулась, сердечная! Не умеет работать с ножом.
Год назад Маша бы мигом вылетела из «Мадмуазели». Только работать кто будет? Сегодня у всех девочек — голод по богатству. В кризис больше всего хочется денег. Даже цирк на Вернадского стал — вдруг — какой-то серый. Над куполом крутится разноцветный клоунский шар. И так он, бедный, колотится на ветру, что очень хочется отвязать его поскорее, и пусть уже летит куда-нибудь к солнцу.
Покончила с собой Юлия Друнина.
Никто не удивился[45].
Зато Рублевка знаменита сейчас на весь мир! Если суждено, человек, жить тебе в России, то только здесь, на Рублевке!
Жены тех олигархов, кто когда-то начинал с грабежей и убийств, по-прежнему нервничают, если мужья по выходным вывозят их на природу.
Снова, как это когда-то было при царе-батюшке, в Москве торжественно открылся «Английский клуб». Новых русских дворян нынче множество — и в Москве, и в Питере, один из них, Гиталов, прежде был кандидатом в члены ЦК КПСС и, как сейчас выяснилось, ужасно от этого страдал. — Председатель «Английского клуба» — князь Нарышкин. Есть и Президент — актер Александр Ширвиндт. Он в «Английском клубе» незаменим, ибо чуть-чуть похож на англичанина[46].
Нет, не «Английский клуб», конечно: именно Рублевка сегодня — высшее общество. Здесь, в домах, слух «новых русских» услаждают скрипач Владимир Спиваков, Лолита, читает стихи Андрей Вознесенский (его супруга, Зоя Борисовна, быстро освоилась с ролью продюсера).
Издалека, аж с Кабо-Верде, может приехать — вдруг — Сезария Эвора.
Ее никто не знает, Сезарию Эвора, но Рублевка обожает открывать таланты. Часто привозят молодых поэтов. Это «на любителя», конечно, потому что все их стихи о скотстве.
Им бы поржать!
Ржут поэты над чем угодно: «все на свете х… ня, кроме пчел, впрочем, пчелы — тоже х… ня!».
Могут, могут поэты хлобыстнуть! По виду — да, космы у них собачьи (ребенок увидит — испугается), но Вожена Рынска, светский обозреватель газеты «Известия», раз и навсегда объяснила недогадливым: поэт — это всегда человек с вызовом. Легендарные «битлы», например, обкурились надежной киргизской «травкой» прямо в Букингемском дворце, в туалете, за несколько минут до официального приема в их честь у Ее Величества…
Какая свобода, да?
Из поэтов выделяются трое: Крыся, Рома Пузата-хата, Карлуша и Сема Разная Хрень. (Сема под балалайку исполняет матерные частушки. Утверждает, что он потомок балалаечника Трояновского, любимца Льва Толстого, поэтому без мата у него не получается — родная речь, так сказать.)
Самое сильное впечатление — это, конечно, рублевские жены. У них, ужен, одна, но общая страсть: жены поют. Как увидят микрофон — сразу его в рот тащат. Рефлекс, что ли? — Ева права: если баба запела, значит, у ее мужика появились деньги.