— Все вопросы, поставленные на съезде, — начал Черномырдин, — я предлагаю собрать в одно место. Правительство — это не тот орган, где можно только языком. Ясно говорю? — Черномырдин строго рассматривал членов кабинета. — По-моему, ясно, — заключил он.
Ельцин молча ходил по кабинету и ни на кого не смотрел.
— Говорили, — продолжал Черномырдин, — даешь эмиссию на 330 триллионов. Было? Было. Дали? А мы всем даем! Экономике, кричат, нужен кислород. А я так понимаю: это один раз дыхнешь, потом… — Черномырдин нахмурился еще больше, — только дрыгнуть останется…
Никто не засмеялся.
— При такой политике, — наступал Черномырдин, — когда 330 триллионов мы дали на тупую эмиссию, мы еще долго будем жить при смерти. Ясно?
— Ясно-ясно… — согласился Ерин, хотя он ровным счетом ничего не понял.
— Мы наступаем на грабли, а потом нас поднимут на вилы!.. — заключил Черномырдин.
— Да не лезьте уж, не ваше… — вздохнул Нечаев.
Он тоже очень устал.
Ельцин остановился:
— Причем тут эмиссия? Вы сейчас о чем?
— Я о сегодняшнем, Борис Николаевич! — повернулся к нему Черномырдин. — По докладу правительства я бы поставил… твердую неудовлетворительную оценку, других оценок я вообще не знаю. И всегда говорю все как есть. Чего мне стесняться?.. Если я — еврей, чего мне стесняться? Но я не еврей! — Одним словом, успехов не много, но у нас… есть правительство. Мы его имеем. И сейчас важно делать все по-людски! Полгода назад я предлагал подкинуть на севера 29 миллиардов рублей. Помнишь, Нечаев? Не помнишь? Значит, сходи к врачу, проверься. Мы тогда, Борис Николаевич, — Черномырдин опять повернулся к Ельцину, — не дали. А потом испугались, что люди в ящик сыграют, и выдали 272.
А если б сразу дали, нам бы не пихали потом депутаты… и вообще был бы к нам позитив. Егор Тимурович все время повторяет, что нам многие завидуют… а я скажу, это все равно что беременной бабе завидовать за час до родов!
Никто не засмеялся, даже Полторанин, который обычно смеялся громче всех.
— Почему я так перпендикулярно увязывают эти вопросы? — спрашивал Черномырдин. Он все не сводил с Ельцина глаз и ловил сейчас даже малейшие колебания воздуха. — А потому, товарищи, что мы с вами вприпрыжку занимаемся прыганием! И этот факт сидит у меня в голове, как первородный грех. Я постоянно твержу, как пономарь, уже язык сожрал: наша задача сейчас — быстро разделать то, чего мы уже много наделали. Пора всем понять, где мы сейчас находимся…
— Где, где… — вздохнул Нечаев. — Отпоют нас за милую душу…
Полторанин поднял голову:
— А кто в роли священника? — заинтересовался Полторанин. — Борис Николаевич или депутаты?
И громко засмеялся.
— Отпоют… значит звона по России будет больше… — заметил Шахрай.
— На хрена мне звон? — насторожился Черномырдин. — Мы, товарищи, должны быть счастливы, что у нас есть Борис Николаевич, что такой… непреклонный человек нас ведет. И еще очень важно, чтобы страна сейчас не озверела от демократии, то есть надо делать то, что полезно людям, а не то, чем мы тут занимаемся!
Ельцин согласно кивнул головой и опять ничего не сказал.
Самое тяжелое — это запах. Над столом стеной стоял густой запах пота. И перегар: выпил, похоже, только Грачев, но выпил он сразу за всех.
— Я заканчиваю, — строго предупредил Черномырдин. — Россия может, товарищи, стать со временем полноценным еврочленом, только в их члены мы всегда успеем. Так что не надо тут: Европа, Европа! Отключим им газ, так они в обнимку к нам жаться будут, чтобы согреться!
Еще раз, товарищи: в их члены мы всегда успеем. А будем спешить — так сразу убьемся мы ведь если куда вступим, так… сразу наступаем и полюбили уже наступать!
— Это точно… — поддержал Грачев. — Дети матерей-одиночек уверены, что их принес козел.
— Кто… уверен? — не расслышал Борис Николаевич.
Грачев вскочил:
— Дети матерей-одиночек, Борис Николаевич.
Ельцин помедлил.
— Каких еще матерей?
— Одиночек! — отрапортовал Грачев.
— Я ничего не понял…
— Это шутка, Борис Николаевич… — объяснил Полторанин. — Про матерей.
— Шутка?
— Шутка. — Грачев опустил голову.
— Сядьте! — приказал Ельцин.
— Есть!
Черномырдин пошел в наступление.
— В Петербурге у нас 25 районов. Это все знают? — Он обвел взглядом министров. — Кто не знает, докладываю: вице-мэр Петербурга Беляев вдарился сейчас в приватизацию ЖКХ. Важнейшие объекты города. — Вопрос: как идет приватизация? Отвечаю: по телефонному справочнику.
— Что-о?.. — очнулся Ельцин. — Это тоже шутка?..
— Если бы! — вздохнул Виктор Степанович. — Вице-мэр Беляев знакомится с ЖКХ и приватизирует объекты по справочнику. В Питере есть вице-мэр Яковлев. Он подтвердит.
Ельцин вздрогнул:
— Что подтвердит?
— Коммунальную реформу. Но это не реформа, а срамота. Я испытываю изумление, смешанное с раздражением: все долдонят — европейский опыт, европейский опыт, а я хочу посмотреть — такой ли уж он европейский?! Вот тот же Беляев. Рыночник… сумасшедший. Хочет за неделю перекинуть ЖКХ в частные руки. Куда его прет? Я хочу понять: если трубы с говном — мои собственные, говно в них больше уже не застрянет?
Черномырдину никто не ответил.
— Вопрос? — продолжал он. — Вопрос. Будут и другие. Относительно говна говорю так: оно не только застрянет, но еще и поперек горла встанет. Это я по опыту говорю. Говно в городе — страшная сила, к говну нельзя подпускать неопытных.
— Виктор Степанович, — взмолился Шахрай. — Можно все-таки чуть… деликатнее?
Черномырдин опешил:
— Тот, кому не нравится правда, утонет первый. Главное сейчас — отобрать у Беляева справочник. Если пионерлагерь учится плавать, важно, Борис Николаевич, вовремя вытащить детишек из воды. Иначе утонут. А трудности… я заканчиваю, товарищи… мы переживем… Не такие мы россияне, чтобы не пережить!
Черномырдин обвел всех победным взглядом и сел на свое место.
— Все, коллеги, не скажу больше ни слова, — улыбался он, — а то я опять что-нибудь скажу!
Ельцин подошел к окну и вдруг резко обернулся:
— Встаньте, Чубайс! С вами Президент говорит.
Чубайс нехотя встал.
Похоже, начинается…
Чубайс вцепился руками в край стола, и Ельцин это заметил.
— Вам шта-а, нездоровится? — поинтересовался Ельцин.
— Нездоровится.
— Ну… сядьте, тогда, — смягчился Президент. — Не надо стоять.
Чубайс сел и опустил голову.
— А… что у вас? Грипп?
— Не думаю. Просто… накопилось, Борис Николаевич. Под 39 сейчас.
Грачев нагнулся к Баранникову:
— Прикинь, генерал… Еще градус, и он — водка.
Шепот человека, у которого сдают нервы… И опять — тишина, только Черномырдин сердито сопел и озирался по сторонам.
— Нездоровится Чубайсу… — бросил Ельцин, расправляя плечи. — М-мне, может, тоже н-нездоровится!.. Но сдаваться я… — он ударил кулаком по столу, — я не собираюсь! И — никому… не дам…
Как будем выходить? — продолжал он, снова возвышаясь над всеми. — Может, распустить съезд? Я жду рекомендаций. Я их… напряженно жду.
Чубайс попытался наконец что-то сказать, но его быстро перебил Черномырдин:
— Борис Николаевич, у меня две новости.
— Начните с хорошей, — попросил Шахрай.
— А кто вам сказал, что есть хорошая?.. — удивился Черномырдин. — Задаю вопрос. Мы не погорячились, что ушли со съезда? Может, нам не надо было усиливать?.. Второй вопрос. Там, — он небрежно кивнул на телевизор, — вышел Тулеев. Может, включить? Послушаем?
— Шта-а?.. — не расслышал Ельцин. — Где?
— Алман Тулеев на трибуне, — пояснил Черномырдин. — Может, послушаем, Борис Николаевич? Как вы считаете?
Амангельды Гумирович Тулеев руководил Кемеровской областью.
— Телевидение существует для того, чтобы выступать с экрана, а не для того, чтобы его смотреть, — пошутил Шахрай, но Ельцин уже развернулся к телевизору, поэтому Шумейко схватил пульт.
— …Любое правительство, коллеги, находится на содержании у своего народа, — говорил Тулеев, — но народу лишь тогда стоит оплачивать деятельность своих правителей, если они служат его интересам и помогают народу стать богачом…
Ельцин нахмурился, в кабинете сразу стало как-то тревожно.
— Вот главный критерий, по которому мы должны оценивать право Президента и правительства на управление страной… — Тулеев небрежно, дрожащими руками поправил очки; было видно — человек волнуется.
Ельцин уважал Тулеева: глубокий мужик, с принципами («Умирай, но хлеб сей!»). В таких людях, как Тулеев, как Полежаев, губернатор Омской области, Тяжлов в Подмосковье, он видел внутреннее родство; оно называется «школа жизни».
— Буш, я уверен, — продолжал Тулеев, держа на вытянутой руке листочки со своей речью, — станет когда-нибудь национальным героем Америки. Он развалил Советский Союз. А еще, коллеги, Буш опрокинул Саддама и имел мощнейший рейтинг доверия. Не такой, как у наших правителей — его по воскресеньям без зазрения совести рисует в «Итогах» журналист Киселев. Достал из-за уха перо, и чем дела в стране хуже, тем выше оказывается у правительства рейтинг. — Нет, коллеги! У Буша был настоящий рейтинг. Но на выборах Президент терпит поражение. Почему? Потому что при Буше в Америке произошло некоторое снижение жизненного уровня народа, особенно в северных штатах.
Давайте и мы, господа депутаты, посмотрим — под этим прицелом — на действия Ельцина и его министров…
У Тулеева было такое выражение лица, будто он один понимает всю громаду событий, обрушившихся на Российскую Федерацию.
Привожу доказательства. Уголь — базис промышленности. Сегодня добыча угля уже на 40 миллионов тонн меньше, чем это было в 1988-м, в момент — прошу внимания! — наивысшего спада темпов роста плодотворно обруганной журналистами и Ельциным советской индустрии…
— Домой охота, — зевнул Грачев, нагнувшись к Баранникову. — Весь день дребедень…
«А почему Тулеев у нас не премьер?» — вдруг подумал Ельцин.