— Тогда уж и Жириновского… — посоветовал Шахрай. — Если дурачиться, значит по полной… У Коржакова, кстати, была идея сделать его министром рыбного хозяйства. Чтобы он не лез в Президенты. Так Жирик ему ботинки целовал, в восторг пришел…
Летом, в отпуске, Анатолий Борисович почти две недели катался на яхте по Скандинавии — в компании шведских бизнесменов, имевших выгодные контракты с Россией. В Стокгольме, в ресторане их нечаянно «застукал» журналист Саша Хинштейн. Через день в «МК» (так назывался теперь «Московский комсомолец») появилась статья Хинштейна об отпуске Чубайса — с фотографиями.
Ельцин отмахнулся, газету у Коржакова не взял: «У Анатолия много врагов…»
— Уважаемый Борис Николаевич! — продолжал Чубайс, добившись тишины. — Всего год, как правительство осуществляет программу приватизации. В своем докладе Егор Тимурович показал те исходные цифры по тем нескольким десяткам кафе, ресторанам и другим предприятиям, оказавшимся — на конец прошлого года — в частных руках.
Главный вопрос сегодня: что сделано? Отвечаю. В России появилась законодательная база приватизации. Ну так и дайте нам еще хотя бы полгода, и мы увидим, уважаемый Виктор Степанович, сколько у нас под окнами будет новых кранов-гигантов и бетономешалок! Мы увидим, как расцветет частная собственность! Это же не мы, молодые экономисты, неполный год находящиеся у власти, измучили советскую экономику, а ваши, господин Черномырдин, знакомые и незнакомые друзья, терзавшие Россию целых 73 года: читайте «Арипелаг ГУЛАГ»! И частная собственность будет…
— А кроме частной собственности ты что-нибудь знаешь об экономике? — перебил его Черномырдин. — Я извиняюсь, Борис Николаевич, — повернулся он к Ельцину, — но тут некоторые просто кувыркаются от радости, что мы… или мои там… мучили страну! — Только такие, как мы с Борисом Николаевичем, эту страну построили, а ты, Анатолий, ее отымел!
Как говорил Оскар Уайльд, правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой.
Ельцин взглянул на Черномырдина и вдруг кивнул головой в знак согласия с ним. Черномырдин воодушевился:
— Я еще раз повторяю: Президент у нас терпеливый и воспитанный человек! Он всегда дает нам шанс. И с-час он тоже дает шанс… — вон Шохин, смотрю, кивает, и правильно делаешь, Шохин, что киваешь… только, дорогие мои… нельзя же так пламенно лезть к Президенту с объятиями, продолжая делать то, чего мы уже много наделали! Ведь стоит тому же Анатолию… рот раскрыть, как ему сразу насуют, можно не сомневаться! Просто мы находимся сейчас на таком этапе реформ… — Черномырдин достал из кармана листок бумаги, — когда не виден позитив. Я вот верю только в Бога и в цифры. Поэтому меня трудно обмануть! Смотрим: 90-й. По валовке у России второе место в мире. Факт? Еще какой факт. Кто может опровергнуть? Кто такой смелый?..
— Я хотел бы… — поднялся Шумейко, но Виктор Степанович не дал ему сказать.
— По глазам вижу, Владимир Филиппович: тебя уже тошнит. Но я, как все воспитанные, начинаю с себя. Цифры по ТЭКу. Падение 40 %. Нефть. Падение в 1,8 раза. — Это что, радует?.. Меня — убивает, прямо говорю. Переработка нефти — падение на 43 %. Производство бензина — на 40 %. Горная металлургия. Падение в три раза, хотя год назад мы были первыми в мире. Именно так: в мире, коллеги… если кто не понимает сейчас Виктора Степановича!
— Слышим-слышим… — пробормотал Ерин.
— И молодец, — похвалил его Черномырдин, не отрываясь от бумаги. — Выпуск стали всего 60,7 % — от 90-го. Прокат — 63,7 %. Трубы стальные — 11,9 %.
То есть… — Черномырдин все время украдкой поглядывал на Ельцина, — хоть глаза не открывай, Борис Николаевич, когда такие вот бумаги ложат тебе на стол.
Чубайс засмеялся:
— Коммунисты, в Политбюро особенно, вообще жили с закрытыми глазами. Громыко, говорят, очень удивился, когда узнал, что в стране мяса нет…
— И при чем тут, Анатолий, коммунизм и призрак, который где-то бродит в Европе, а у нас — навсегда останавливается? — Хватит нам бродячих! Мой ответ экономическому блоку и себе самому: нельзя больше растягивать процесс реформ. Он и так смерти подобен! Производство бульдозеров сократилось в 5 с половиной раз. Экскаваторов — в 7,8. Электровозов в 29 раз! Не в два, Анатолий! В 29! — То есть: упав на эти цифры, товарищи, мы серьезнейшим образом подставили Президента! Народ спрашивает с Ельцина. А мы чуть… не убили его своими реформами — чего уж тут кривить! Поэтому дальше идти на какие-то там… хотелки… с приватизацией — нельзя. Сейчас надо исправлять. Трудно, что ли! Уверен: нет. Спасибо за снимание… — И Виктор Степанович уселся на свое место и гордо всех оглядел.
— А делать-то что? — не понял Ельцин. — Что решаем со съездом? Идем в зал? Или не идем? Какие предложения?
— Распустить съезд, — вскочил Чубайс, — никогда не поздно! А сейчас надо себя отстоять. Прошу еще раз: дайте мне выступить на съезде.
Ельцин встал:
— Хорошо. Дадим. Завтра — вернемся, решение принято.
Первым вскочил Грачев, за ним медленно поднялись и другие члены кабинета министров.
— А вас, Виктор Степанович, я задержу еще на одну минуту… — громко сказал Ельцин.
Черномырдин как стоял, так и застыл — с портфелем в руках.
— Конечно, — пробормотал он. — Конечно, Борис Николаевич… Слушаюсь!
К Ельцину осторожно подошел Гайдар:
— У меня два вопроса…
— Позже решим, — оборвал его Президент и показал Черномырдину место рядом с собой.
78
Какой идиот, — да? — предложил в тюрьмах выкрашивать следственные кабинеты той же краской, что и камеры заключенных?
Традиция, говорят. С царских времен.
Денис чувствовал себя стрелком, попавшим в цель: почти все, кто пришел в милицию в 70-е, быстро, в два счета, стали сейчас барыгами[49].
Сейчас введут этого дурака, Егорку. Назад в семью (когда есть семья), в свой дом (если есть дом) такие люди уже не возвращаются. «Мама, а наш папа ест людей?..» — спрашивал маленький мальчик, сосед Дениса по подъезду, когда его папа-алкоголик, полгода живший — в запое — среди бомжей, вдруг вернулся в семью.
Упал, значит лежи! В лагере (в России их называют «исправительные учреждения») Егор Иванов будет хотя бы похож на человека. Кормят три раза в день. В выходной — баня. И спать Егор Иванов будет на простынях, а не на опилках или песке.
Денису было лет десять, наверное, когда к ним, в пионерский лагерь «Родник», приехал — в гости — Сергей Михалков.
В СССР существовала замечательная традиция: полководцы, писатели, космонавты, актеры часто выступали перед детьми — в школах и пионерских лагерях.
Кто не читал «Дядю Степу»? когда ребятишки гурьбой провожали «дедушку Сережу» до автомобиля, Денис неожиданно спросил:
— Скажите, Сергей Владимирович, что такое… счастье?
Он и сам не понимал, почему — вдруг — он задал такой вопрос.
— Счастье, м-мальчик, — Михалков чуть заикался, — это когда ты б-без всякого страх-за м-можешь п-послать как м-можно больше в-вы-соких должностных лиц…
…Идти Егорка не мог: отказали ноги. Конвоиры тащили Егорку, как труп, — за руки, по коридору.
Кто-то из них грубо, задницей толкнул дверь в кабинет Мениханова и с размаха, будто это не Егорка, а мешок с песком, закинул его на стул.
Егорка на стуле не удержался и упал на пол.
— Вы что?! — заорал Денис.
Конвоиры переглянулись, подняли Егорку, аккуратно его посадили и для надежности, чтобы не грохнулся, встали рядом с ним с двух сторон.
— Этот оборвыш и в камере таким был… — доложил конвоир с двумя лычками на погонах. — Там его ужопили, товарищ майор.
— Сейчас 37-й? — орал Денис.
Конвоиры растерялись.
— Никак нет, — удивился старший. — 92-й.
— А в чем разница? Скажи!
— Так… тогда вроде… был голод, а сейчас свобода.
Егорка очнулся:
— Не ругайте их, — прошептал он. — Пожалуйста, не… ругайте…
— А ты помалкивай, — приказал Денис.
Конвоиры переглянулись.
— И команды не было, — доложил старший.
— Какой команды?
— Чтоб не бить.
— А тебе команда нужна?
— Точно так! Что скажут, то и сделаем…
Конвоиры вытянулись по швам, и Егорка в этот момент снова чуть не упал.
— Уроды… — сплюнул Денис — Держите парня, как букет цветов. И ровненько, ровненько его посадите…
Метод кнута и пряника состоит в том, что если пряники подсохли, ими тоже бьют.
Егорка широко открыл глаза, но его веки почти не шевелились: он смотрел и никого не видел, даже Дениса.
— Ну что, брат? Говорить можешь? Ты меня слышишь?! — спрашивал Мениханов.
Егорка не ответил и смотрел куда-то в сторону.
— Под суд отправлю, — предупредил Денис конвоиров. — кто у них в камере за порядком следит?
Старший удивился.
— В этой — никто. Там одни петухи, их же не жалко!
Только сейчас Егорка действительно видел Дениса.
— Говорить можешь?
— М-мо… гу кажись… — вышепнул он. — Сидеть чтой-то трудно, товарищ. Валюся я…
— Не свалишься! Быстро кресло! — крикнул Денис конвоиру с лычками. — Найди где хочешь и мгновенно, аварийно ко мне!
Чем глупее народ, тем быстрее бегает он перед начальством.
— По г-голове сад-данули… — объяснил Егорка. — Вы уж… извиняйте меня… товарищ начальник, если, значит, подвел кого. Головушка-то счас… тяжелая, и лечь очень хотца.
Если вызвать врача, он запретит любые следственные действия. А Иван Данилович торопит, бюджет на Егорку не выделен, чтобы врач разрешил допрос, ему надо что-то отсыпать, значит платить придется свои.
Денис снова подошел к Егорке.
— Кто тебя бил? Помнишь?
— Все били, товарищ начальник. Каждый по отдельному.
— Больше бить не будут.
— Спасибо вам…
— Слово даю.
— Спасибо, товарищ… А разве не вы их науськали?
— С ума сошел? — обиделся Денис. — Я — честный человек. А тебе сейчас кресло принесут.
Если бы Егорка мог заплакать, он бы, наверное, заплакал, но плакать Егорка тоже не мог.